Пьер де Жиак - Дюма Александр - Страница 4

Тогда правда, словно привидение, предстала перед ним во всей своей пугающей наготе. Ноги его подкосились, и пот заструился по его лицу.

Войско в полном составе, запалив палатки, покинуло своего коннетабля.

III

Это нежданное предательство, причина коего заключалась в том, что солдат оставили без содержания, как нельзя более осложнило дела короля Карла VII. Граф Ричмонт с большим трудом поднял в герцогстве своего брата двадцать тысяч человек, которых он и привел на осаду крепости Сен-Джеймс-де-Беврон; он платил им из своего кармана сколько смог, рассчитывая на сто тысяч экю, твердо обещанные ему королем; однако деньги эти по неизвестной причине так и не дошли, и усилие одного из самых могущественных вассалов короля так и истощилось в борьбе с королевским равнодушием.

Англичане заняли Нормандию, Шампань, Иль-де-Франс и Гиень; на их стороне воевала Бургундия; в их руках были все гавани Франции, они постоянно получали подкрепление людьми и деньгами от Англии, которая, находясь вдалеке от театра военных действий, оставалась все такой же процветающей и густонаселенной. Современному читателю, верно, нелегко понять, каким образом дофин удерживал в своей власти, даже во Франции, последние провинции, являвшиеся не столько частью его королевства, сколько местом прибежища, ежели только читатель не примет во внимание то обстоятельство, что войны в описываемую нами эпоху были далеки от хорошо организованных и подчиняющихся единой воле современных сражений.

В самом деле, каждый военачальник шел в наступление когда и куда ему вздумается; его войско росло или, напротив, сокращалось в зависимости от возможностей его кошелька. Как только ему нечем было платить, солдаты разбегались в поисках другого командира, а нужда или жажда наживы нередко заставляли солдат искать его в неприятельском лагере; деревни были опустошены; переходившие из рук в руки города, случалось, меняли хозяина трижды, а то и четырежды в год; повсеместная партизанская война приводила к разорению провинций и поистине варварскому к ним отношению со стороны как защитников, так и завоевателей. И, как мы уже сказали, на фоне всех этих событий англичане одерживали победы; но победы эти были неспешны, потому что английские военачальники гораздо более заботились о личной наживе и личной славе, нежели об успехе общего дела.

За четыре года, истекшие со времени смерти прежнего короля и до того момента, когда начинается наш рассказ, Карл VII достиг возраста зрелого мужчины, что, однако, не повлияло на становление его характера. Он обладал теми качествами, за которые народ любит своего суверена, но отнюдь не теми, что внушают уважение к королю его соседям. Находясь в постоянной зависимости от обстоятельств, в которых он оказывался, он к тому же и не пытался бороться: он прибегал к извечной помощи все новых своих союзников, порой выбирая их скорее по необходимости, нежели руководствуясь осторожностью.

Вот как случилось, что меч коннетабля, висевший с 7 марта 1722 года на боку у Ричмонта, ножны которого были украшены цветами французской линии, попал в руки швейцарца. Вот как случилось, что граф Дуглас был назначен главнокомандующим боевыми действиями на территории всего французского королевства. Вот как случилось, что Стюарта, потерпевшего поражение и взятого под стражу в Краванте, обменяли на одного из братьев Суффолков, а потом, в награду за службу, он был пожалован графством Дре, тогда как его деверь вошел во владение Туренским герцогством. Доверие Карла к заморским союзникам было до такой степени велико, что он даже набрал из их числа роту, которой поручил охрану собственной персоны, откуда и пошло название «швейцарская гвардия», сохранившееся вплоть до 1829 года; его носил отряд телохранителей французских королей.

Читателям будет понятно, в какое все более ненадежное положение ввергала постоянно меняющаяся политика судьбу Франции. Каждый новый благодетель являлся со своими претензиями, привязанностями и антипатиями, которые король должен был удовлетворять и разделять. Так, Ричмонт, будучи далек от того, чтобы относиться к мечу коннетабля как к милости, сам продиктовал те условия, на каких он был готов принять эту должность. Условия его были таковы: отставка министров, причастных к Шантососскому делу, и изгнание всех тех, кто запятнал себя кровью герцога Жана; дело в том, что у нового коннетабля были далеко идущие планы, а также обширные связи, что выгодно отличало его от предшественников; прежде всего, он мечтал помирить герцога Бретонского и герцога Бургундского с королем Французским. Он уже частию исполнил эту мечту, вырвав герцога Жана, своего брата, из альянса с англичанами, и, почувствовав воодушевление от этого успеха, он поспешил начать переговоры с Филиппом Добрым, а в доказательство раскаяния со стороны короля добился отставки Танги Дюшателя, назначенного сенешалем в Бокер, и изгнания председателя Луве, удалившегося в Авиньон. Что же до виконта де Нарбона, то он был убит в Вернее, а англичане, исполняя обещание, данное герцогу Бургундскому, четвертовали, а потом повесили его труп, найденный на поле боя. Итак, при короле остался в качестве председателя Королевского совета один де Жиак, чьи прошлые преступления были неизвестны: бургундские герцоги по-прежнему считали его своим сторонником.

Однако неведомая пагубная сила сводила на нет все предпринимаемые Артуром усилия: король, энергичный и преисполненный доброй воли, пока его поддерживало присутствие коннетабля, впадал с его отъездом в свойственную его натуре апатию. Удалившись в Иссудун (англичане, посмеиваясь, называли его тогда «королем Буржским»), Карл VII проводил свои дни на псовой или соколиной охоте, вечера — за игрой в карты или кости, а ночи — между угасавшей любовью к Марии Анжуйской и нарождавшейся любовью к Агнессе Сорель.

В конце одного из таких бесплодных дней, позволивших Ла Гиру сказать, что «никогда доселе не бывало короля, который бы столь же весело терял свое королевство», Карл, удостоившийся с тех пор имени Славный, но в описываемое нами время еще не заслуживший ничего другого, кроме прозвища Беззаботный, играл в кости с Пьером де Жиаком, своим фаворитом, в одном из залов Иссудунского замка; хотя эта игра была в те времена весьма распространена, король относился к ней скорее как к забаве, способной развеять скуку, нежели как к удовольствию; время от времени он свешивал руку, чтобы потрепать великолепную белую борзую, растянувшуюся у его ног и отвечавшую на его зов тем, что она вытягивала свою длинную гибкую шею и приоткрывала умные выразительные глаза. Наконец король выронил рожок слоновой кости, которым он до того поигрывал в руках, развернул кресло и, склонившись к своей любимице, едва слышно присвистнул; собаке, очевидно, был хорошо знаком этот зов: она сейчас же привскочила на задние лапы, а передние поставила королю на колени.

— Хорошо, Фидо, хорошо! — похвалил Карл. — Красавица моя, умница! Я гораздо более благодарен герцогу Миланскому за этот подарок, чем за три тысячи его ломбардцев, которые для начала разграбили мои провинции, а кончили тем, что проиграли битву при Вернее; будет тебе, Фидо, золотой ошейник, как только я получу корону.

— Слышишь, Фидо? — вмешался в разговор де Жиак. — Хозяин обещает, что ты издохнешь с французским гербом на шее.

Фидо едва слышно зарычал.

— Это еще не точно, де Жиак, — с печалью в голосе откликнулся Карл, поглаживая свою любимицу. — Ведь на эту корону чертовски много претендентов, и самые красивые цветы с нее уже оборвали. Должно быть, наши грехи прогневали святого Дионисия, покровителя Франции, или Господа Бога нашего, судии королей, ежели дела королевства идут все хуже и хуже.

Король испустил вздох, а Фидо ответил на него ворчанием.

— Послушайте, де Жиак! — продолжал король. — С тех пор, как меня стали предавать люди, я не раз испытывал желание взять в советники своего пса и довериться его инстинкту в выборе своих друзей и недругов.

— В таком случае мне недолго пришлось бы ходить у вашего величества в советниках, — заметил де Жиак, — ведь я у Фидо в немилости.