Парижские могикане. Том 2 - Дюма Александр - Страница 61

Решив, что пора положить конец разорительной прожорливости Фафиу, я стал думать, какую ловушку ему раскинуть. Вы понимаете, что, если человеку довелось попивать белое вино в обществе изысканнейших европейских дипломатов, он не мог не позаимствовать у них немного их хитроумной прозорливости и чудесной изобретательности… Одна иноземная принцесса, которой я имел счастье спасти жизнь, излечив ее от недуга, когда от нее отказались другие доктора, прислала мне в конце прошлой осени два горшочка грушевого варенья, к которому, как я ей сообщил в непринужденной беседе, я питаю слабость. Внезапно я вспомнил, что упомянутый Фафиу, который восторгается всем на свете, еще больше меня обожает грушевое варенье. И я решил раскинуть вышеупомянутую ловушку этому глупому шуту. Я под огромным секретом рассказал ему о двух горшочках с отравленным мармеладом, якобы нарочно мною приготовленных по заказу великого персидского шаха с целью, о которой я вам уже говорил. Фафиу в те времена не вынашивал ужасных замыслов по поводу своей особы и вздрогнул при одном виде горшочков! Но позднее он, как вам известно, впал в отчаяние и вспомнил о мармеладе с мышьяком; сначала он подумал о нем уже с меньшим ужасом; потом, смирившись с мыслью о самоубийстве — с хладнокровием и даже с радостью…

Теперь вы знаете все, милорды и господа. Дойдя до полного отчаяния, решившись умереть, Фафиу съел оба горшочка варенья по фунту в каждом. Первые симптомы были похожи на отравление. Но благодаря срочным мерам, которые я принял в сложившихся обстоятельствах, я полагаю, что могу поручиться за жизнь нашего друга Феникса Фафиу. Ему ничто не угрожает, и мы через несколько секунд будем иметь честь начать представление. — Ал-л-л-ле, музыка!

Из глубины балагана послышались звуки тромбона, кларнета, барабанов — большого и маленького; это напоминало грохот в котельной мастерской.

Под эту сомнительную музыку сьёр Галилей Коперник отвесил низкий поклон и исчез под аплодисменты и радостные крики толпы; рассказ любимого Кассандра привел публику в восторг. Как говорит Экклесиаст, есть на свете три переменчивые вещи: толпа, женщины и волны!

В ту самую минуту как оглушительная музыка возвестила о начале долгожданного представления, с обеих сторон бульвара, то есть от площади Бастилии и от ворот Сен-Мартен подошло много людей в длинных коричневых плащах по моде тех лет; они смешались с толпой и тут же растворились в ней.

Невнимательному прохожему могло показаться, что эти люди незнакомы между собой. Однако умный наблюдатель сразу бы понял, что они каким-то образом друг друга знают: еще издали, подходя, незнакомцы в коричневых плащах подавали едва уловимые знаки тем, кто находился среди зрителей. Но очень скоро, как мы уже сказали, вновь прибывшие смешались с толпой, рассеялись, словно пришли исключительно ради представления, и никто не обращал внимания на этих зрителей, присоединившихся к постоянной публике сьёра Галилея Коперника.

XXXIV. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЯ, НЕ ЛЮБЯЩЕГО БАЛАГАННЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ, КАКОЕ БЫ ВЛИЯНИЕ ОНИ НИ ОКАЗЫВАЛИ НА ПОЛИТИКУ, ПРОСЯТ ПОГУЛЯТЬ В ФОЙЕ

Нестройные звуки оркестра стихли. Жиль и Кассандр, то есть Фафиу и Коперник, вышли на сцену.

Несколько минут не стихали раскаты смеха и гром аплодисментов.

Артисты по очереди подошли к рампе и трижды поклонились, приветствуя публику. Затем Фафиу привалился плечом к заднику, а Кассандр, открывавший спектакль, остался стоять у рампы и начал следующий монолог — образец литературы под открытым небом, познавшей расцвет в год от Рождества Христова 1827-й. Один из наших друзей застенографировал эту пьесу, и мы счастливы, что она может быть представлена на суд читателей во всей ее трогательной простоте.

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Кассандр, в задумчивости на авансцене; потом Жиль (из глубины сцены).

Кассандр. Черт меня побери, если я знаю, где найти слугу, который был бы наделен умом, честностью и плохим желудком — иными словами, обладал бы тремя христианскими добродетелями, присущими хорошему слуге! Чем дальше, тем мир все больше меняется, притом к худшему; теперь хорошие слуги — большая редкость!.. Куда, черт их подери, они могли деваться? Ушли в какую-нибудь страну, где нет хозяев. Я нередко подумывал: а не поступить ли мне на службу к самому себе. Впрочем, я такой жадный, что никогда не заплачу даже самому себе. А мое первое условие новому слуге: столоваться где угодно, только не у меня. Значит, если я найму самого себя к себе же на службу, я уморю себя голодом! Придется отказаться от этого неразумного проекта и поискать менее требовательного слугу. (Оглядывается.) Что я вижу?! Вон как раз лакей!.. Бежит сломя голову и под ноги не смотрит… Эй, дружок!.. Он меня не слышит и по-прежнему смотрит вверх… Эй, дружочек!.. Надеюсь, он споткнется и шлепнется… Трах-тарарах! Так и есть: он на земле. (Подойдя к Жилю и помогая ему подняться.) Друг мой, за кем ты бежишь?

Жиль. Сударь, вы же сами видите: я уже не бегу!

Кассандр (в сторону). Верно; этот парень рассуждает здраво, а я, напротив… (Вслух.) Прости меня, я употребил не то время. За кем ты бежал?

Жиль. За птичкой.

Кассандр (в сторону). Теперь я понимаю, почему этот парень смотрел вверх… (Вслух.) Как же вышло, что птичка вырвалась на волю?

Жиль. Я открыл клетку.

Кассандр. А зачем ты открыл клетку?

Жиль. Она дурно пахла, и бедная птичка задыхалась.

Кассандр. Ты, как я вижу, находишься на службе?

Жиль. Ах, сударь, после того, что со мной случилось, я могу считать себя свободным! И если вам нужен слуга…

Кассандр. Вот черт! Должен же я сначала узнать, откуда ты.

Жиль. Из дома!

Кассандр. Вот в этом я как раз сомневаюсь… Чей же это дом?

Жиль. Архиепископа.

Кассандр. Какие обязанности ты выполнял при своем архиепископе?

Жиль. Я был у него метрдотелем.

Кассандр. Ах, черт! Ты, стало быть, должен хорошо готовить! А что ты с меня возьмешь?

Жиль. За какие услуги?

Кассандр. За свою службу у меня.

Жиль. О, можете не беспокоиться, сударь, я возьму все, что смогу взять.

Кассандр. Я спрашиваю, каким образом ты собираешься вступить ко мне на службу?

Жиль. Ногами, сударь.

Кассандр. Хорошо сказано! Думаю, мы сумеем договориться.

Жиль. Я так просто в этом уверен, сударь.

Кассандр (взглядывая на него). Эге!

Жиль (глядя на Кассандра). Эге!

Кассандр. Мне нравится твоя физиономия; цвет твоих волос мне по вкусу; твой нос просто обворожителен! Посмотрим теперь, так ли ты хорошо щебечешь, как играешь перышками.

Жиль (поет).

Швейцарец возвращался С родимой стороны…

Кассандр. Что ты делаешь?

Жиль. Вот тебе раз! Вы же спрашивали, как я щебечу: я пою!

Кассандр (в сторону). Этот парень нравится мне все больше. (Вслух.) Я не это имел в виду; я хотел задать тебе несколько вопросов, дабы убедиться, что ты не дурак.

Жиль. О, если так, прошу вас, сударь, спрашивайте! Никто не сможет вам ответить лучше, чем ваш слуга.

Кассандр. Верно; это потому, что ты много говоришь… Вот объясни мне, к примеру… Я забыл спросить, как тебя зовут.

Жиль. Зовут меня Жиль, к вашим услугам.

Кассандр (в сторону). Этот парень говорит так вкрадчиво! (Вслух.) Ну, дорогой Жиль, объясни-ка мне, почему рыба в реке не тонет.

Жиль. А кто вам, сударь, сказал, что она не тонет?

Кассандр. Но ведь рыба уходит на глубину, а потом снова поднимается на поверхность!

Жиль. Поднимаются не те, что утонули, а другие, су-дарь.

Кассандр (подумав). Ах, черт тебя подери! Да, ты, может, и прав!

Жиль. Господину угодно спросить еще о чем-нибудь?

Кассандр. Разумеется!.. Почему луна ложится спать как раз в то время, как просыпается солнце?

Жиль. Сударь! Не луна ложится, когда солнце встает, а наоборот: солнце поднимается, как только луна идет на покой.

Кассандр (в удивлении). Клянусь, я об этом не подумал! Так ты астроном, Жиль?

Жиль. Да, сударь.