Парижане и провинциалы - Дюма Александр - Страница 85

Оба были в каменоломне.

Мадлен потер ладони.

— А во сколько Анри ушел туда?

— В пять часов утра, как обычно. Мадлен потер ладони сильнее.

— Во сколько он возвращается к завтраку? — спросил Мадлен.

— Он не приходит есть, ему носят еду в каменоломню.

— О дорогое дитя! — вскричал Мадлен. — Я буду завтракать вместе с ним! И, взяв свою падубовую трость с ручкой-птицей, Мадлен поспешил к каменоломне; было пятнадцать минут десятого.

Добравшись до плато, он остановился, и его сердце переполнилось радостью.

Никогда еще ни один генерал не испытывал подобного удовлетворения при виде лагеря, приказ о работах в котором он отдал при своем отъезде и который по своем возвращении нашел уже полностью укрепленным.

Чрево горы было раскрыто, тысяча кубометров различных пород камня, целыми кусками или уже распиленного, лежала на площади в двести квадратных метров.

Вынутый грунт использовали для устройства пологого спуска, который вел к самой реке.

Шестьдесят рабочих поглощали свою девятичасовую еду с веселой беззаботностью и воодушевлением людей, получивших в назначенный час плату в соответствии с выполненной ими работой.

Два человека, одетые в блузы и сидевшие друг против друга на глыбах камня, ели то же самое, что и их рабочие, расположившись на великолепном кубе королевского известняка: распиленный крестообразно, он должен был дать четыре кубометра.

Один из них не снимал фуражку, защищавшую его лысый череп, другой, совершенно не опасаясь за свою голову, украшенную великолепной шевелюрой, положил свою фетровую шляпу на землю.

Подойдя к ним, Мадлен узнал мастера-каменолома и его ученика — папашу Огюстена и Анри.

При виде его оба вскрикнули от радости.

Мадлен бросился в объятия Анри.

— Как, — смеясь, сказал молодой человек, — вы меня узнаете, крестный?

— И нахожу тебя еще красивее, чем когда-либо! — воскликнул Мадлен.

— В этом вы не похожи на господина Жиродо, который не узнает меня с тех пор, как я надел блузу. Но, правда, Жюль Кретон и господин мэр Вути, ежедневно осматривающие работы, относятся ко мне с гораздо большей теплотой, чем обычно.

— Значит, дела идут, папаша Огюстен?

— Вы видите, господин Мадлен, мы вытащили на поверхность около тысячи кубометров камня.

— А как Анри? — смеясь, продолжал Мадлен. — Он уже освоился с новым занятием?

— Можно подумать, что он занимался этим всю жизнь, — ответил папаша Огюстен.

— Почему ты не надел свой орденский крест, Анри?

— На эту блузу?

— Ну и что? Никогда еще ты не был более достоин носить его; это польстит людям, работающим под твоим началом. Надевай его завтра же, тем более что это создаст благоприятное впечатление: начальник работ, награжденный крестом. Но послушайте, меня интересует еще вот что: когда же вы мне дадите поесть? Я умираю от голода!

— Черт! — смеясь, ответил Анри. — У нас есть хлеб, сыр и вода из реки.

— Плачевный завтрак!

— Такой же, как у этих честных людей, а поскольку я не хочу ни унижать их, ни пробуждать в них зависть, то я живу как они.

— Хорошо, пусть будет кусок хлеба и сыр, смоченный в речной воде. Впрочем, ведь мы же рабочие, не правда ли, папаша Огюстен? Будем же жить как рабочие, как говорит Анри. Однако поскольку я рассчитываю на теплый прием со стороны моих новых компаньонов, то назначаю вознаграждение в сорок су каждому работнику.

— Все слышали? Каждому причитается вознаграждение в сорок су.

— Ура хозяину! — закричали рабочие.

— А теперь, когда предобеденная молитва произнесена, пора за стол. Мадлен воздал должное завтраку, каким бы скудным он ни был; затем, в то время как Анри наблюдал за возобновлением работ, он отвел в сторону папашу Огюстена и задал ему вопрос:

— Ну как, потерь нет?

— Напротив, действительность превзошла наши ожидания.

— Когда я смогу получить образцы всех разновидностей камня?

— Через три дня.

— А когда они прибудут в Париж?

— В середине следующей недели. Вы видите, наклонный спуск уже установили; на катках блоки доставят к реке, а уже там мы погрузим их на баржу, которая пойдет в

Париж через Ла-Ферте-Милон и Мо. Похоже, дело не терпит отлагательства?

— Да, время торопит.

— Значит, парижанам нужен наш несчастный бутовый камень?

— Да, нужен, и, боюсь, даже слишком нужен.

— Ну что же! Да пожелай они хоть двести тысяч кубометров, они их получат.

— А если они попросят вдвое больше?

— Гм! — хмыкнул папаша Огюстен, изумленно раскрыв глаза.

— Да, вдвое?

— Хорошо, черт возьми, уж мы позаботимся о том, чтобы они их получили; ведь это всего лишь вопрос рабочих рук.

— Пусть так, но пока, папаша Огюстен, никому ни словечка о том, что я вам сейчас сказал.

— И даже господину Анри?

— Особенно господину Анри. И давайте отберем самые лучшие образцы.

— Идемте со мной.

Мадлен и мастер-каменолом стали осматривать камни, обходя их один за другим; они отбирали превосходные образцы, причем такие, которые должны были выдержать обтесывание. Три дня спустя камни уже были на борту баржи.

И три дня спустя Мадлен вновь ехал в дилижансе.

Как и в прошлый раз ему не хотелось предстать перед своим другом Анатолем с пустыми руками.

Поэтому накануне отъезда он взял двух гончих, Ромбло и Пикадора, и с разрешения г-на Редона, купившего, как вы помните, лес Вути, углубился в заросли колючек, которые платили ему тем же, глубоко вонзаясь в его кожу.

За полтора часа Мадлен убил двух косуль.

В ту минуту, когда он свежевал вторую, раздавая гончим полагающуюся им часть добычи, за его спиной послышались шаги. Обернувшись, Мадлен узнал г-на Редона, который, подозревая, что сосед воспользовался данным ему разрешением, решил поинтересоваться, удачной ли была его охота.

Мадлен указал ему на двух косуль, лежащих на траве: одна из них предназначалась г-ну Редону, другая — г-ну Пелюшу.

Мадлен нисколько не грешил против истины, когда говорил своему другу Анатолю, что г-ну Анри или ему самому совершенно необязательно быть владельцами земель в Норуа, чтобы иметь возможность охотиться на них в свое удовольствие. Дело в том, что он никогда не забывал послать хозяину земли часть дичи, убитой на его территории, и поэтому владельцы земель, вместо того чтобы запрещать ему охоту, сами просили Мадлена охотиться в их владениях; особенно доволен бывал папаша Мьет, в результате этого взаимообразного обмена получавший каждую неделю свое заячье рагу или жаркое из куропатки.

Но, по правде говоря, г-н Редон ничем не напоминал папашу Мьета. Господин Редон принадлежал к тому славному племени сельских дворян, которое в наше время с каждым днем становится все малочисленнее; его всякий раз приходилось долго упрашивать принять что-либо, а поскольку он, как правило, платил тем людям, с кем Мадлен посылал ему дичь, вдвое против того, что она стоила, Мадлен решил сам относить г-ну Редону предназначавшуюся тому добычу.

И на этот раз он не изменил своему обычаю: он связал копыта косуль, повесил по одной на каждое плечо, согласившись лишь на то, чтобы г-н Редон обременил себя его ружьем, и под тем предлогом, что ферма г-на Редона была ему по пути, пожелал проводить мэра до его дома.

Дойдя до двери его дома, он опустил одну из косуль на каменную скамью и промолвил:

— Черт возьми! Ноша слишком тяжела, я не могу нести ее дальше.

И, забрав свое ружье из рук г-на Редона, он отправился к себе на ферму.

— Вам всегда удается меня провести! — закричал г-н Редон вслед удалявшемуся с ухмылкой на лице Мадлену.

У г-на Пелюша не было слабости, присущей мэру Норуа, и его не приходилось с такими церемониями упрашивать принять что-либо. Поэтому, увидев Мадлена, а за его спиной посыльного с косулей, он издал возглас радости, которому словно эхо вторил радостный крик Камиллы; разница было лишь в том, что возглас г-на Пелюша относился к Мадлену и его косуле, а крик Камиллы — к ее крестному и г-ну Анри.