Парижане и провинциалы - Дюма Александр - Страница 44

— Э-э! — вмешался Мадлен. — Вот в этом-то никакой уверенности нет, и, не разделяя теорий кума Мьета, я убежден, что в среднем он платит государству по крайней мере в три раза больше, чем ты. Прикинем-ка, папаша Мьет, поземельный налог, налог на двери и окна, десятину и все остальное — я уж не говорю о налоге на движимое имущество, и не без причины, — в целом это составляет где-то около четырех тысяч франков?

Папаша Мьет издал вздох достаточно болезненный, чтобы его можно было принять за согласие.

— Что предполагает, — продолжил Мадлен, — наличие у этого господина скромного дохода в тридцать тысяч франков с его земельных угодий.

Господин Пелюш широко раскрыл глаза, его недоумение росло все больше и больше.

— Да, да! — живо вскричал папаша Мьет. — Все именно так и считают, но не учитывают ипотеку! Ах, ипотека! Вот что нас пожирает, душит, стирает в порошок, словно зерно под мельничным жерновом. Послушайте, хотите знать мое мнение? Лучше быть каторжником, чем собственником!

То, с каким убеждением папаша Мьет произнес эти слова, вызвало всеобщий взрыв смеха.

— Да, вы правы, папаша Мьет, — заметил Жюль Кретон, — это самое последнее занятие; но скажите-ка нам, зачем вы ездили в прошлое воскресенье в Виллер-Котре?

— Господи! Да продать кое-что из моих скудных товаров, как обычно.

— Надо же! Однако вы слишком бережливы и не стали бы надевать вашу новую блузу для привлечения покупателей к тому, что вы называете своими «скудными товарами»; скажите-ка лучше, что вы намеревались округлить свои владения лесом Вути.

— Лесом Вути, скажете тоже! Чем бы я стал за него расплачиваться, Боже милосердный? К тому же я знал, что господин Анри хотел его купить, а разве я могу позволить себе заплатить дороже, чем он; и потом это не такое уж выгодное помещение капитала, этот ваш лес Вути: в нем больше серых валунов, чем молодой поросли!

— Не считая кабанов, — вставил Мадлен. — Поговорим-ка лучше о кабанах, вместо того чтобы дальше обсуждать жгучие вопросы политики, как сказал бы мой друг Пелюш.

Жиродо, сидя слева от Камиллы, уже несколько раз пытался заговорить с девушкой, но та, слишком поглощенная беседой со своим соседом справа, довольствовалась лишь односложными ответами; это безразличие к избитым темам беседы, в выборе которых он проявил необычайную щедрость по отношению к богатой наследнице, вызвало у учтивого сборщика налогов чувство крайней досады; верный своей обычной тактике, он повернулся к г-ну Пелюшу и задался целью голосом и жестами выказывать полнейшее одобрение всему, что бы тот ни говорил, а также выражать г-ну Пелюшу свое восхищение, что безмерно льстило продавцу цветов; он воспользовался представившейся ему возможностью и вступил в общий разговор.

— Значит, в лесу Вути водятся кабаны? — спросил он у Мадлена.

— Думаю, да, — ответил тот.

— Черт! — продолжал красавец Бенедикт. — С этими кабанами будет та же история, что и с теми, которых мы месяц тому назад разыскивали в лесу Жорже. Накануне их видели штук пятьдесят, на следующий день нам не встретилось ни одного, осмелившегося дождаться охотников!

К несчастью, двойная уловка сборщика налогов не ускользнула от внимания его постоянного насмешника, с готовностью ухватившегося за эту новую возможность покарать самодовольное чванство Жиродо.

— Э-э! — заметил Жюль Кретон. — А ведь порой именно охотники не дожидаются кабанов.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, черт возьми, что у кабана крепкие ноги, но вот у моего друга Бенуа Жиродо, именуемого Бенедиктом, они длиннее и проворнее.

Господин Жиродо стал красным как рак при намеке на недавнее приключение, героем которого он был.

— Хотел бы я увидеть вас на моем месте, господин Кретон! — язвительно вскричал он.

— Я от чистого сердца дал бы два наполеондора, чтобы оказаться там.

— Лицом к лицу с разъяренным зверем, имея в руках ружье, дважды давшее осечку!

— В то, что зверь был разъярен, охотно верю; но вот что касается ружья, то, чтобы убедить нас в том, что оно дало осечку, следовало бы предусмотрительно вынуть из него капсюли.

Утверждения Жюля Кретона тем сильнее раздражали г-на Жиродо, что смех сотрапезников в конце концов оторвал Камиллу от беседы с Анри, вызвавшей у нее неподдельный интерес, и сборщик налогов поймал на себе взгляд девушки, в котором сквозила определенная доля лукавства.

— Я докажу вам, когда вам будет угодно, господин Кретон, что не только кабан, но и человек никогда не заставит меня отступить.

— Ну, дружище Бенуа, не пугайте нас, — продолжал неисправимый насмешник. — Каждый ведет себя на этом свете в соответствии со своими скромными возможностями. Если у вас нервный характер, то это вина не ваша, а скорее вашего отца и вашей матери, наградивших вас им, и я уверяю, что от этого вы не стали менее интересным в глазах красавиц.

— Значит, кабаны бросаются на тех, кто в них стреляет? — спросил г-н Пелюш.

— Изредка, — ответил Мадлен.

— Да, — кивнул Жюль Кретон. — Однако то здесь, то там среди них встречаются такие, которые имеют глупость защищаться, когда на них нападают.

— А как следует поступить в подобном случае?

— Прицелиться, подпустить его на пять шагов и спустить курок, — просто ответил Мадлен.

— А если промахнешься?

— Тогда уж они не промахнутся, — ответил Жюль Кретон. — Но есть способ менее героический и менее опасный, чем тот, что посоветовал вам ваш друг Мадлен. Вообразите, господин Пелюш, что кабан, о котором я вам только что говорил и по которому ружье моего друга Жиродо дважды дало осечку, что не только весьма удивительно, но и весьма досадно, — так вот, вообразите, повторяю, что этот кабан пользовался в кантоне скверной репутацией. Однажды за завтраком мы долго обсуждали героические подвиги этого животного, перечислили не менее дюжины распоротых собак, не говоря уж о сапожнике из Монгобера Жане Гренеше, испустившем дух от раны длиной в тридцать пять сантиметров пониже поясницы. За разговором возник вопрос, который вы нам только что задали, а именно: что же делать, если этот разъяренный зверь набросится на вас. Мадлен, старый смельчак, дал свой ответ; другие же сошлись во мнении, что более мудрым было бы найти убежище на ветвях дерева. Один красивый молодой человек, чье имя я называть не буду, поскольку он полагает, что его заботы о своей особе могут нанести урон его брачным притязаниям, выслушал всю эту беседу с огромным интересом. На охоте он оказался моим соседом справа, и не успели мы занять наши места, как я увидел, что он с помощью рук и коленей уже карабкается на молодое рослое дерево, конечно же, из соображений предосторожности и исключительно ради того, чтобы заранее убедиться, что им еще не слишком забыты его юношеские уроки гимнастики.

— Сударь, — сказал г-н Пелюш, бросая презрительный взгляд на бедного Жиродо, чья репутация была безоговорочно погублена этим последним залпом, — сударь, если бы я знал, что отступил перед животным, которое, в конце концов, есть не что иное, как дикая свинья, то никогда, слышите, никогда я бы не осмелился вновь предстать перед моими товарищами.

— Дикая свинья! Ты можешь говорить об этом сколько угодно, дружище Пелюш, но было бы столь же неверно приписывать этому животному малодушие и низость его выродившихся родственников, как несправедливо судить о достоинствах предков по пошлости и грубости их потомков. Я не трус и, однако, должен тебе признаться, что во время моей первой встречи с одним из этих господ, когда, услышав крики боли и отчаяния моих бедных собак, я решил прийти им на помощь и ползком, расчистив себе путь под остролистом, очутился прямо в логове зверя, а ноги мои утопали в болотистой почве, когда в шуме его яростных атак против моих двух собак я расслышал скрежет кабаньих клыков о песчаник и ощутил, так сказать, его дыхание у своих ног, то эта свинья, потому что она и есть свинья, внушила мне чувство, которое если и не было страхом, то столь сильно напоминало его, что я смиренно признал его таковым и благоразумно отступил.