Люди государевы - Брычков Павел Алексеевич - Страница 91

Потом было слово. Оно исходило от отца, грамотнейшего из стрельцов устюжанских. Старший брат Матвей, тогда Матюшка, сидит рядом с ним, шестилетком, за Часословом, тычет пальцем: «Сия буква юс малый, а сия ферт…»

Далее была жизнь. Матвей по стопам отца определился в стрельцы, а для него слово отцовское стало словом Божиим. Поначалу был дьяконом в архиерейском доме, потом стал святым отцом. Но не спокойной оказалась жизнь ни стрелецкая, ни в лоне церкви.

После собора 1667 года стали гнать за веру истинную, по измышлению Никонову правили старопечатные книги, сверяя их по неправым латинской печати книгам, антихристову печать — троеперстие ввели, службу на пяти заместо семи просвир вести стали, печатая их не осьмиконечным крестом, а латинским крыжем о четырех концах, и еще много непотребств, от коих душа Сергия была в смятении. Душа не принимала новшества. А тут еще дошли до Устюга проповеди Аввакумовы, и утвердился Сергий в вере истинной. Где тайно, где явно стал он править службы по-старому, несмотря на тесноту, порой и битье.

Тридцати лет отец Сергий ушел в монастырь и стал черным попом в Москве, где к тому времени был и его брат в стрелецком полку. Сейчас пятнадцать с лишком лет монастырских кажутся пятнадцатью минутами жизни. Он провел их в смирении и молениях, и трудах, в трудах и постах. Но когда пришло известие о страшной кончине брата, повешенного за бунт 1682 года с другими стрельцами у кремлевской стены, он бежал из монастыря и ушел поначалу в Керженские леса, а после сюда, за Камень, подальше от вошедшего в силу Петра и его антихристовых деяний. Живал в Верхотурье, Пелыме, Тюмени и во многих пустынях. Был схвачен митрополитом Филофеем в селе Абалацком, куда пришел помолиться чудотворной иконе. Сидел в архиерейском доме, что в кремле Тобольска, и в срубе-тюрьме, откуда бежал в 1719 году на Ишим. Долго бродил полуголодный — на одних ягодах, — пока не вышел на скит Ивана Смирнова.

Иван Смирнов был беспоповец, новокрещен. Считал: чтобы душу спасти от испоганенной Никоном церкви, надобно перекрещиваться, храмы не признавал… Поначалу жилось отцу Сергию у Смирнова неплохо, но потом задумал Иван обратить Сергия в свой толк, стал уговаривать перекрещиваться.

Вышла из-за этого меж ними великая ссора, ушел отец Сергий с несколькими пустынниками и поставил свой скит у Ояшенских вершин на Ишиме, с моленной, как и подобает. Смирнов же грозил ему в письмах, что придет со своими людьми и самолично обмакнет его в прорубь. Оттого и озлобилась душа Сергия. И когда пришел из Тобольска полковник Андрей Парфеньев, дабы положить их в двойной подушный оклад, просил у него отец Сергий «обережи» от беспоповцев: «И отовсюду нам вельми скорби и беды нынче чинятся: от вашей милости страх, от новокрещенов беда — хотят перекрещивати, а пустопопы, простые мужи, хочет бити, а священство велят отложити, нельзя что нам не горети. Токмо от вашей милости обережи не будет, в конец нас зде воры те погубят».

От государевых деяний не скрыться стало и в сибирском урмане. Уничижение перед полковником имело умысел отвести его от своего скита, но полковник Парфеньев потребовал годовой уплаты налога по десять рублей с каждого пустынника. Таковых денег не было в пустынной казне. Отец Сергий снова писал полковнику, просил отсрочки, но и то письмо не помогло. Тогда была встреча с Иваном Смирновым, где они составили общий ответ Парфеньеву, забыв на время споры перед общим врагом. «Того ради мы не пишемся в нынешние времена, боимся ереси: зри в книге Кирилла Иерусалимского лист 342 на обороте сверху строк: та же книга глава 3, лист 16 на обороте сверху строк; та же книга лист 333, та же книга лист 334, та же книга лист 347: книга Библия, Апокалипсис, глава 13: да дал им начертание на десней руце их. или на челах их, да никто не возможет ни купити, ни продати, токмо кто их имать начертание или имя зверя; иже имать ум, да почтет число зверино, число бо человеческо есть и число его 666. Того ради мы дани не даем в нонешние времена, что у вас годы променены. А у нас люди бесномощии: старой да малой, слепой да хромой. А мы живем Бога ради; хмелю не берем и не промышляем; и мы с полу страды сидим в запоре и не смеем выехать.

Аше вы нас погоните, и мы вам живы в руки не дадимся: береста и смолье и пороху с пуд приготовано. А вы творите, что вам поведено».

Это была не угроза, они готовы были гореть. Полковник Парфеньев отступился от них…

— Отец Сергий, отец Сергий, — донесся, будто издалека, голос старца Софония. — К новокрещену-то завернуть ай нет?

— Зайди, батюшка, зайди. Чаю, про указ он не ведает. И письмишко тарских людей покажи. Пусть знает, что не токмо пустынники супротив антихриста стали…

Он благословил старца, и тот, перекрестившись с поклоном, вышел. Отец Сергий полежал немного, вновь стал читать Эзоповы притчи. Дойдя до притчи о волке и агнце, говорящем хищнику правду, нахмурился, отложил книгу. Хоть остер умом эллин, а все — раб, ибо не зверью надлежит правду сильным мира сего глаголить, но человеку, коли он рабом быть не хочет. Ибо рабом быть ему дано токмо у Бога.

Глава 13

Замшелый срубчик промышленной избушки, стоявший на краю небольшой еланки, был незаметен для чужого глазу. Набросанная когда-то на берестяной покров бревенчатой крыши-потолка земля буйно, по-весеннему зеленела свежей травой, над которой шуршали молоденькие кустики осинника.

Аника Переплетчиков привязал коня, взятого на время у Верещагина, перед еланкой, крадучись, направился к избушке, но увидев, что дверь приперта бревешком, перестал таиться. Отвалил бревешко, открыл дверь из тесаных плах, вошел в избушку и сразу понял, что Степки здесь не было. Для уверенности разгреб затвердевшую золу и окончательно утвердился, что с зимы в избушке никто не бывал.

Прождав три дня возвращения сына, Аника на четвертый не выдержал и, чувствуя в руках зуд, поехал его искать, уверенный, что найдет здесь.

Отдохнув немного, Аника потрусил обратно и через полдня был дома, кляня Степку за потерянный день. Варька вопросительно посмотрела на него.

— Не нашел стервеца! Подай на стол, — сказал угрюмо Аника.

Варька принесла соленых грибов, подала гречневой каши, квасу. Аника отодвинул его.

— Достань водки!

Варька принесла из голбца жбанчик. Аника налил себе и ей. Выпил, сказал сердито:

— Пей!

— Аникей Иваныч, где Степушка-то? — тихо спросила жена.

— Тебе, чаю, лучше знать! — отрезал Аника и приказал Варьке:

— Пей!

Сидевшая в нерешительности Варька выпила, морщась, закусила грибом. Апика налил еще.

— Не стану больше, охмелею… — отказалась Варька, но Аника, тяжело и пристально глядя ей в глаза, сказал:

— Пей, хозяйка, пей, говорю! А щенка все равно найду, отведает за непочтение к родителю. А ты девка ладная, за меня держись, не пропадешь!

Варька, никогда до сего дня не пробовавшая водки, зарделась. Хмель ударил в голову, и уже кажется, что и у нее жизнь будет добрая, как у людей. И снова пила и пила на равных с Аникой.

Ночью в сенях, где спала, сквозь хмельной угар почувствовала, как кто-то лег рядом с ней на большой деревянный сундук. Хотела закричать, но услышала шепот Аники:

— Варварушка, заживем мы с тобой, заживем… Скоро она подохнет, хозяйкой будешь…

Непослушные руки не в силах были справиться с руками Аники, которых, казалось, у него втрое больше, и она погрузилась в оцепененье.

Рано утром к Переплетчикову пришел свояк Гаврила Ивкин, служивший у Глебовского денщиком, и возбужденно заговорил:

— Едва достучался… Вчера тебя искал. Полковник Немчинов опять к Ивану Софоновичу приходил и опять отсрочку просил.

— Ну? — качнул не очистившейся от хмеля головой Аника.

— Чего ну! Опять дал до воскресения… Полковник-то Байгачева ждет с каким-то письмом от старца Сергия.

— Что за письмо?

— Не ведаю.

— Ладно, Гаврила, гляди, что у коменданта далее будет, да мне давай знать. У нас с Ларивоном Степанычем в накладе не будешь. Чаю, измена готовится нешуточная, так что гляди в оба!