Люди государевы - Брычков Павел Алексеевич - Страница 8

— По чьему наущению?

— Своей волею… Бил он меня…

— Кто сулему дал?

— Никто не давывал… В Томском на базаре купила…. крыс выводить…

— У кого купила?

Какое-то время Устинья помолчала. Затем ответила:

— Не ведаю, как звать…. Гулящий человек был… Из Нарымы в Красный Яр собирался…

— Гулящий человек, говоришь, — недоверчиво протянул Щербатый, — а тот человек не из слободских будет?

— Нет… — твердо сказала Устинья.

Поняв, что больше ничего от нее не добиться, Щербатый приказал тюремному дворскому Трифону Татаринову отвести ее в тюрьму и никого к ней не допускать.

Глава 8

Батоги — не кнут, но и после них сразу не встанешь и кафтан не натянешь! Когда Зоркальцев принес весть о смерти Семена Тельнова, Григорий удовлетворенно ухмыльнулся. Однако, узнав об аресте Устиньи, попытался было встать, но спину так опалило болью, будто огнем, что, заскрипев зубами, он упал снова ничком на кровать.

Тынбе велел позвать Кузнечиху и пригнать со двора Тельновых корову и поросенка.

Кузнечиха осторожно обернула спину чистым белым полотнищем, пропитанным мазью на медвежьем жиру с медом и травами, обвязала старой опояской, чтоб полотнище не сползало, и сказала, чтоб вставал пореже пару дней, дал спине покою.

На другой день к нему в дом пришел приказчик Василий Старков.

— Ты пошто скотину Семкину к себе свел? — с суровым выраженьем лица накинулся он сразу на Григория. — Аль не ведаешь, что оная в казну должна пойти!

— Знаю я вашу казну! То мошна твоя, Васька! А скотина взята за долги: Семка мне пять рублев задолжал. Аль ты за него отдашь?

— Языком ты молоть мастер! Послушать, так у тя вся слобода в долгах!

— У меня Семкина запись есть. — Григорий осторожно сел, убрал подушку, откинул край простыни и, ухватившись за кованые ручки-ухваты, поставил себе на колени сундучок-подголовник, обтянутый красною юфтью и обитый черным железом. Снял ключ, висевший рядом с крестом на шее, открыл замок с секретом и откинул покатую крышку. На внутренней стороне крышки цветная роспись: райский сад со змеем-искусителем. Григорий порылся в бумажках выдвижного ящичка у задней стенки поголовника и протянул долговую расписку Старкову:

— На, гляди!

— То Семкина запись, а ныне хозяйка Устинья! Коли она в тюрьме, скотина должна в казну идти, — упрямо повторил Старков.

— А ты не знаешь, что Устинья ко мне прислон держит!

— Знаю я, каким местом она к тебе прислонилась, — ехидно усмехнулся Старков.

— Ныне она вдова и мы поженимся!

— От сие навряд ли! Повинилась она, что отравила мужа сулемой…

— Он сам подох! А повинилась, дабы от пыток уйти! Под кнутом-от в чем хошь покаешься…

— Повинилась, повинилась! Так что не вернешь корову, сие за воровство будет почтено, ответишь перед воеводой:…

— Отвечу, отвечу! Ступай вон! — разъярился Григорий.

— Гляди, как бы кнута отведать не довелось! — пригрозил Старков.

— Уйди от греха! — сорвал Григорий с ковра над кроватью саблю. Старков проворно выскочил за дверь.

Хоть и пользовала Кузнечиха Григория через день, а в седло смог сесть лишь через две седмицы. И сразу направился в Томск, на тюремный двор.

Тюремный двор был обнесен забором-острогом из заостренных бревен. Собственно темницы — две курные избы, прилепленные друг к другу, стояли посреди двора. Вместо окон проруби в один венец сруба под стрехой, узкие — младенцу не пролезть.

Григорий застучал рукояткой плетки в ворота. Отодвинулась доска, закрывавшая смотровое оконце, и Трифон Татаринов, настороженно глянув на Григория, спросил:

— Че надо?

— Пусти с Устиньей поговорить.

— Не велено!

— Да недолго, пусти, Трифон!

— Воевода не велел никого к ней допускать, говорю ж тебе, Гришка!

— Отблагодарю… — потряс он кожаным кошелём с серебряными копейками.

— Мне из-за вас под кнут идти и места лишиться? Уходи, — умоляющим голосом сказал Татаринов и стал задвигать доску. Но Григорий успел всунуть рукоять плети в оконце и не дал его закрыть полностью. В щель продолжил уговоры:

— Ладно, не хошь пускать, приведи ее сюда!

— Не могу…

— Ненадолго… Никто ж не увидит, — звякнул Григорий перед щелью монетами.

— От пристал!.. Ладно, давай двугривенный…

Устинья подошла медленно к воротам, она была закована в ножные железа. За полмесяца полюбовница осунулась, побледнела.

Увидев Григория, залилась слезами и выдавила сквозь всхлипы:

— Как все обернулось, Гриша… Не надо было…

— Потерпи, я тя вытащу отсель… Все ты верно сделала!.. Кормят-то как?..

Устинья потупила глаза:

— Денег ведь у меня нету… Еду купить не на что…

— Дворскому рубль дам, проси у него из еды, что хошь. Коли воровать станет, башку ему оторву!..

— Гриша, что со мной будет?..

— Не бойся, похлопочу, денег не пожалею… Выпустят за пристава, а там видно будет…

— Все, все! Повидались и ладно, — заторопил их подошедший Трифон Татаринов.

Лишь один человек в силах был решить судьбу Устиньи — воевода. Не хотелось Григорию к нему идти кланяться, да делать нечего, пришлось себя ломать.

— Осип Иванович, зря держишь за караулом Устинью Тельнову, нет за ней вины! Сам муж ее подавился рыбной костью. Кузнечиха о том сказывала.

— А нам она иное сказывала! Да и Устька повинилась на стряске…

— Напраслину возвела на себя, доподлинно ведаю!

— От кого же ты ведаешь? — ехидно спросил Щербатый.

— От него! — таинственно прошептал Григорий.

— От кого «от него»? — насторожился Щербатый.

— От него! — повторил шепотом Григорий и ткнул себя пальцем в грудь.

Щербатый слегка растерялся: «Кажись, тронулся!»

Григорий придвинулся к нему вплотную и прошептал:

— Бес в меня вошел и говорит из нутра!

Щербатый перекрестился.

— Не бредь, Гришка! На тебе крест православный. Как лукавый в тебя вошел?

— Со щтями, видать, вошел… Кузнечиха варила, она, всем ведомо, с дьяволом знается!

— Сие возможно ли?

— Не веришь, спроси его что-нито!

— Сам спрашивай! — отпрянул от него Щербатый и перекрестился.

— Ладно, слушай!.. Виновата ли жонка Устинья в смерти мужа? — спросил Григорий и плотно сжал губы.

Вдруг изнутри его послышался глухой мужской голос:

— Нет за ней вины… Он сам подох!..

Щербатый подозрительно глянул на Григория:

— Поди, сам языком молотишь…

— Ладно, гляди мне в рот. Спрашивай…

— Погоди! Пускай принародно скажет. Может, мне блазнится! Пошли из избы…

Он позвал с собой Бунакова с Патрикеевым и всех бывших в избе подьячих и денщиков.

— Вот, Гришка, грит, что в него дьявол вошел и вещает… Все слушайте! Вот я спрашиваю: «Кто ты и как в Гришку вошел?»

Григорий раскрыл рот, высунул кончик языка, и все услышали явственно утробный голос:

— Лукавый я… Со щтями вошел… Говорили ж тебе… Коли Устинью не отпустишь, будет тебе лихо!..

— Нечистая сила! — охнул Патрикеев и перекрестился. Следом — все остальные.

— Когда ты меня покинешь? — спросил Григорий.

Нутряной голос ответил:

— Щас выйду с водой… Крест твой мешает тут сидеть…

Григорий согнулся, будто поклонился всем, потом резко выпрямился, поднял лицо к небу, и все увидели, как изо рта у него появилось облачко пара, будто при морозе. Только откуда ему взяться, пару, коли лето и солнце светит? Облачко становилось все больше, больше, поблескивая влагой, внутри появилось какое-то темное пятно, облачко оторвалось от Григория, поднялось над детинцем и поплыло с Воскресенской горы в полуночную сторону.

Все стояли молча, ошарашенные. Григорий же, видя, как повлияло его действо, едва сдерживал радость. Именно за такие «волшебства» и сослал его в Сибирь патриарх Иосиф. Чревовещанию он научился у чернокнижника в Литве, где служил. От него же научился вынимать из колоды нужную карту и так метать кубики, чтоб они легли нужной стороной. Порой он и сам не понимал, как это у него выходило…