Охотник на водоплавающую дичь - Дюма Александр - Страница 21

Возвращение было долгим, трудным, опасным.

Жан Мари раз десять выпускал из рук канат, и волны неминуемо унесли бы его в море, но Ален предусмотрительно обвязал мальчика веревкой, соединенной с канатом мертвой петлей.

По мере того как пловец с ребенком приближались к берегу, несчастная мать машинально двигалась им навстречу.

Когда Ален оказался в двадцати шагах от нее, она не смогла удержаться и вступила в воду, чтобы поскорее встретить его и своего сына.

К счастью, женщина не потеряла дно под ногами.

Ален передал ей сына.

Как только мать завладела мальчиком, она обернулась к людям с радостным воплем, напоминавшим звериный рев, и, никого не поблагодарив, не выразив Алену признательности, бросилась бежать в сторону Мези; при этом она так крепко прижимала к себе ребенка и так спешила, словно море гналось за ней по пятам.

— Ну-ну, натягивай свое тряпье, — промолвил боцман Энен, пожимая руку отважного пловца, — я полагаю, что ты, как и я, не намерен присутствовать при разрушении этой посудины. Пойдем-ка лучше повеселимся в харчевню «Королевский якорь».

— Спасибо, Энен, — отвечал молодой человек, одеваясь, как советовал ему славный боцман, — но я дал себе несколько клятв, в том числе обещание никогда больше не заходить в трактир.

— Черт подери! В таком случае пойдем ко мне, ведь нам не следует вот так расставаться в подобный день. К тому же ты сейчас слишком далеко от своего камбуза, чтобы отправиться туда за похлебкой.

— И все же я должен туда вернуться, боцман Жак, — возразил Ален, — так как уже темнеет, и я пропустил вечерний перелет птиц. К счастью, луна всходит в одиннадцать часов и я смогу наверстать упущенное.

— Что ж, черт возьми! Если надо, я помогу тебе истреблять уток, хотя это не мое дело, и я лучше управляюсь, с веслом или румпелем, чем с ружьем. Но прежде ты бросишь якорь в моей гавани, и это так же верно, что ты отчаянный парень и лихой пловец.

Таким образом, боцман Жак насильно затащил к себе Алена.

Страшная драма завершилась.

Большинство жителей Мези вернулись в деревню.

В Пленсевской бухте остались только родственники погибших и Том Ланго; первые ждали, когда море разнесет «Святую Терезу» в щепки и вернет им три трупа, чтобы можно было позаботиться об их погребении, а лавочник хотел лично увидеть обломки, которые волны начали прибивать к берегу.

Показавшаяся на небе луна озаряла эту скорбную картину.

Художнику бы взяться теперь за кисть: перо бессильно передать мрачное величие пустынного моря, бури и ночи.

IX. СЕМЬЯ БОЦМАНА

Боцман Энен жил в побеленном известью маленьком домике с зелеными ставнями и красной черепичной крышей; этот домик с садиком, окруженный красивой изгородью из утесника, сверкал, словно карбункул, посреди темных и убогих соседних построек.

Внутреннее убранство дома своей чистотой гармонировало с его внешним щеголеватым видом.

В нем было две комнаты.

Одна из них служила складом для рыболовных снастей, зерна, садового инвентаря, а также детской; другая была одновременно кухней, столовой, семейной гостиной и, спальней Энена и его жены.

Несмотря на то что эта комната имела множество назначений, она содержалась в безупречном порядке. Красный плиточный пол был надраен до блеска. В створки больших шкафов орехового дерева с отделкой из резной меди, начищенной до такой степени, словно на нее каждое утро, как на корабле, наводили глянец, можно было смотреться как в зеркало; невозможно было отыскать хотя бы одну пылинку ни на зеленых саржевых занавесках, обрамлявших кровать с балдахином, ни на многочисленных кораллах и раковинах, напоминавших о моряцком прошлом хозяина дома и аккуратно разложенных на камине и мебели.

Едва лишь боцман Жак, указывавший дорогу Алену, приподнял дверную щеколду, как изнутри дома донесся стук деревянных башмаков и ватага детей — белокурых и темноволосых, — свежих и румяных, как осенние яблоки, высыпала на порог.

Добродушная физиономия моряка прояснилась и расплылась в довольной улыбке.

Нетерпеливым жестом призвав детвору успокоиться, Жак Энен степенно вынул изо рта комок табака, вздувавший его щеку, выпустил изо рта длинную струю желтоватой слюны и вытер губы тыльной стороной руки; затем он начал поочередно приподнимать детей и трижды целовать каждого из них в круглые щечки.

Когда церемония была закончена, боцман сказал:

— Уф! Это потруднее, чем досмотр судна! Ну-ка, Луи-зон, подбрось в огонь охапку хвороста и выставляй на стол общий котел. А то из-за отсутствия балласта в моем желудке зверская качка.

— Неужели все это ваши дети? — спросил Ален.

— Девять моих и двое покойного брата, но все они записаны в судовые роли как мои собственные.

— Бедный Энен! — воскликнул охотник с сочувствием в голосе.

— Бедный? — удивился боцман. — Не стоит меня жалеть, сдается мне, что в моем нынешнем состоянии я побогаче самого короля.

— Почему?

— Черт побери! У короля шесть детей и, значит, по утрам и вечерам он может получить не более шести благословений, а я получаю целых одиннадцать.

С этими словами он взял двух самых маленьких детишек — своего и приемного — и стал подбрасывать их у себя на коленях.

Алену еще не доводилось вкушать прелестей семейной жизни, и ему казалось, что такое количество детей лишь умножает обязанности и заботы хозяина дома.

Между тем оживленная атмосфера дома боцмана разительно отличалась от мрачной и унылой обстановки его собственной лачуги.

Этот контраст заставил Алена задуматься.

— Значит, вы считаете себя счастливым, Жак? — спросил он.

— Тысяча чертей! Я уверен, что счастлив; я был бы привередливым, если бы думал иначе.

— Надо много работать, Жак, чтобы прокормить такую ораву.

— Ваша правда, но, когда у меня срубят мачты, эта орава тоже будет трудиться ради моего пропитания.

— Гм! — недоверчиво произнес Ален, вспомнивший не без сожаления о своем отношении к родному отцу. — Когда дети вырастают, Жак, заботы становятся другими, только и всего.

Моряк откинулся на спинку своего стула и сказал, глядя Алену в глаза:

— Послушай-ка, парень, что заставляет тебя оплевывать чужое счастье? Неужели ты думаешь, что таким образом можно внушить мне отвращение к семейной жизни? Нет уж, дудки! Как и тебе, мне нравилось гулять на воле, распустив паруса, но, знаешь, приходит время, когда чувствуешь потребность убрать парус и встать на якорь. Рано или поздно это должно случиться, и тогда, если тебе посчастливится встретить такую женщину, как моя жена, нежную, как жир, гибкую, как брам-стеньга, и завести мальцов, которые трутся своей мордочкой о твою щетину, не боясь уколоться, тогда ты заведешь себе мягкое гнездышко и не только ни о чем не будешь жалеть, но и будешь удивляться, что раньше тебе нравилась совсем другая жизнь.

— Пусть так! — вскричал Ален. — Если бы все женщины были похожи на вашу Луизон, в ваших словах был бы здравый смысл, но на одну приличную женщину приходится девять никудышных, не стоящих даже того, чтобы их выбросили за борт.

— Ах, да, — ответил Энен, — я забыл, что ты имеешь зуб на женщин. Господи, да что же тебе сделали эти несчастные создания?.. Не потому ли ты говоришь такое, что красотка Жусслина сбежала с твоего корабля, когда увидела, что ты отклонился от курса и тебя несет на мель? Бедняга Ален, ты сам в этом виноват. Если ты ловишь треску и отправляешься на Большую банку, не следует покрывать резьбой гальюн, заниматься раскрашиванием княвдигеда и прочей чепухой, а надо следить за обшивкой, оковкой и крепежными болтами. Разрази меня гром! Если тебе суждено жить, лавируя на мелководье, что ты будешь делать с женщиной, оснащенной, как герцогиня, даже если она — дочка старого торговца соленой мазью! Да слава Богу, и если пакостник Ланго навредил тебе лишь тем, что помешал жениться на Лизе, то по моему мнению, парень, тебе, вместо того чтобы злиться на него, тебе следовало бы поставить большую свечку за его здоровье в церкви Богоматери Деливрандской.