Охотник на водоплавающую дичь - Дюма Александр - Страница 18

При этих словах Монпле послышался вопль, исходивший из горла или точнее из сердца женщины, которая со скрещенными руками и тревогой на лице слушала разговор мужчин.

Это была Жанна Мари — племянница ростовщика.

— О господин Ален, — воскликнула она, — как же нехорошо так говорить! Ведь в этих лодках — люди и дети, чьи родители не сделали вам ничего плохого.

Услышав вполне справедливый упрек, Ален вздрогнул.

— Женщина права, я об этом не подумал! — вскричал Ланго, обрадованный поддержкой. — Да, в этих баркасах — чада Господа Бога, человеческие существа, да хранит нас всех Всевышний! Вы желаете им смерти, господин Монпле, накликая гибель на мои суда.

— Я никому не желаю ни беды, ни ущерба, — отвечал Ален, — но если все же этих несчастных постигнет беда и они потерпят ущерб, пусть меня не судят за то, что я не жалею людей, которые никогда не жалели меня.

— Увы! — вздохнула вдова. — Это далеко не одно и то же, господин Ален, ведь вы сами навлекли на себя несчастье, гоняясь за удовольствиями, а те, кто сейчас в море, рискуют жизнью ради того, чтобы прокормить своих детей и облегчить участь их матерей.

Говоря это, бедняжка имела в виду своего сына, которого Ланго неделей раньше заставил сесть в один из баркасов, чтобы мальчик приучался к делу, как говорил ростовщик, а в сущности, чтобы он съедал в другом месте кусок хлеба, необходимый ему для каждодневного пропитания, тот самый жалкий кусок хлеба насущного, о котором мы просим Бога в молитве «Отче наш».

Жанна Мари, не решаясь выказывать никакого волнения, была ни жива ни мертва при мысли об опасности, которой подвергался в эту минуту ее любимый сын, ее единственное утешение на земле.

Но, как ни старалась племянница Ланго скрыть свою тревогу, она не могла справиться с обуревавшими ее чувствами.

Женщина отвернулась, чтобы никто не увидел ее слез.

Ален не заметил или притворился, что не заметил этого движения.

Жанна Мари была женщиной, то есть одним из тех существ, кого Ален поклялся ненавидеть и карать, и, преисполненный злобы к бакалейщику, он воскликнул:

— О Жанна Мари, спросите у вашего дядюшки, один ли я виновен в своем разорении, и не следует ли мне, прежде чем бить себя в грудь со словами: «Меа culpa! note 1», изобличить ложных друзей, чьи советы ускорили смерть моего отца, а меня самого довели до нищеты! Полно, полно, женщина! Ты защищаешь далеко не праведника! Моли же Господа Бога, чтобы он не наказал тебя за такое родство и, пытаясь встать между нами, не усиливай жажду мести, которую возбуждает во мне вид этого человека.

При последних словах глаза Алена Монпле засверкали столь же грозно, как и проблески молнии, вспыхивавшие на горизонте.

Затем, не дождавшись ответа, молодой охотник оборвал разговор, вскинул на плечо ружье и пошел прочь, держа курс на восток.

VIII. ПОТЕРПЕВШИЕ КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ СО «СВЯТОЙ ТЕРЕЗЫ»

В последующие полчаса в Мези царило столь же сильное смятение.

Чтобы получить представление об этом смятении, которое мы даже не пытаемся описать, следует самим оказаться на северном или западном взморье и провести там те тревожные часы, когда один и тот же страх в одно и то же время охватывает души двух-трех тысяч человек и заставляет учащенно биться их сердца.

Наконец, по истечении получаса, по-прежнему ничего не видя в тумане, жители Мези решили, что баркасам удалось выйти в открытое море, лавируя между волнами, пока ветер позволял нести на мачтах хотя бы клочок парусов; почти успокоившись, все постепенно разошлись по домам.

На берегу остались только Ланго с племянницей и несколько женщин — матерей, сестер или жен, чья тревога не могла утихнуть, пока еще оставались сомнения.

Тома Ланго, переживавший за свои суда не меньше, чем матери, жены и сестры за судьбу детей, мужей и братьев, шагал взад и вперед по взморью, припадая на свою скрюченную ногу и не обращая внимание на то, что дождевая и морская вода промочила на нем все до нитки.

Лавочник то и дело замирал на каком-нибудь бугорке и направлял свою подзорную трубу на море; затем он складывал ее, с жестом нетерпения убирал в карман и бормотал:

— Ничего! По-прежнему ничего! В конце концов, они правильно делают, что держатся вдали от берега. При таком волнении моря лучше быть подальше от берега.

Но затем он добавлял, поскольку в нем снова брала верх скупость:

— И все же мне не терпится увидеть мои бедные лодки. Обернувшись, Ланго увидел племянницу и затопал ногами, крича:

— Боже праведный! Ты все еще здесь? Слоняешься по берегу, вместо того чтобы обслуживать клиентов, продавая им водку и свечи? Ах, вот что значит родня, вот как она благодарит нас за то, что мы ее кормим!

Бедная Жанна Мари, чье сердце и взоры были обращены к стихии, грозившей отнять у нее сына, умоляюще сложила руки и сказала в ответ:

— Я заклинаю вас, дядя, позвольте мне еще немного побыть здесь возле вас.

— Возле меня! Возле меня! — возмущенно вскричал Ланго. — Да что тебе здесь делать?!

И не замечая, в какое смятение повергало несчастную вдову томительное ожидание, не обращая внимания на ее глаза, полные слез, и на судорожную дрожь, сотрясавшую ее тело, скупец продолжал:

— Я еще понимаю, если бы от твоих жалоб, нытья и плача немного утих ветер, так нет же: он дует так, что вот-вот опрокинет скалу. О! Мои бедные лодки! Они не выдержат, они не могут выдержать!

Эти причитания были для женщины равносильны смертному приговору, и она разразилась душераздирающим криком:

— Мое дитя! Мое милое дитя! Мой бедный маленький Жан Мари! О Господь наш Иисус Христос! О пресвятая Богородица Деливрандская, неужели вы не пощадите моего дорогого сына?

— Черт возьми, ты увидишь его, своего щенка! — проворчал в ответ лавочник, державшийся грубее обычного из-за злившей его непогоды. — Человек, будь-то мужчина или ребенок, всегда возвращается на берег живым или мертвым, это же не судно.

Бедная мать зажала уши, чтобы не слышать этих слов, прозвучавших как кощунство, и преклонила колени на песке.

В этот миг вдали показался человек, широко шагавший вдоль берега и отчаянно размахивавший руками.

Тома Ланго побежал навстречу мужчине, забыв о племяннице, готовой упасть в обморок.

Этот человек, показавшийся лавочнику вестником несчастья, был не кто иной, как Ален Монпле.

Несмотря на то что молодой охотник находился слишком далеко и его трудно было расслышать, он кричал, пытаясь перекрыть голосом ветер и бурю:

— Созывайте людей! Все — на спасение! Судно село на Пленсевскую отмель!

Ноги Тома Ланго подкосились, в глазах у него потемнело, и он почувствовал, что теряет сознание.

Прежде чем лавочник пришел в себя, Ален пробежал мимо; добравшись до главной улицы, он стал кричать так, что его услышала вся деревня:

— На помощь, люди, на помощь! Их выбросило на Пленсевскую отмель! Услышав этот крик, казавшийся гласом морского духа, все обитатели селения — мужчины и женщины, дети и старики — выскочили из своих домов и побежали к указанному месту, где произошло несчастье.

Жанна Мари по первому же зову устремилась к Пленсевской отмели; отчаяние придавало женщине сил, и она обогнала даже самых проворных мужчин. Задыхаясь и чувствуя стеснение в груди, вдова с растрепанными от ветра волосами и безумным блуждающим взглядом первая обогнула выступ скалы и первой смогла обозреть небольшую бухту, в которой раскинулась Пленсевская отмель.

По широкой белой полосе, окаймлявшей вельс баркаса, она узнала «Святую Терезу», то есть судно, на борту которого находился ее сын.

Это зрелище так потрясло несчастную мать, вдобавок обессилевшую от быстрого бега, что она рухнула на песок с криком:

— О Боже, Боже! Мой бедный малыш!

Вслед за ней на берег прибежали другие, и некоторое время в бухте царили неописуемый шум и суета.

Мужчины говорили одновременно, наперебой обсуждая способы спасения потерпевших кораблекрушение, и, таким образом, теряли драгоценное время в бесплодных спорах.