Огненный остров - Дюма Александр - Страница 29

– Я сделаюсь божеством и, подобно богам и вместе с ними, стану смотреть, как вечно танцующие перед ними бедайя, грациозно свиваясь, опускаются с небес на землю и вновь поднимаются в небеса.

С этими словами он вновь наполнил свою трубку табаком, перемешанным с опиумом, и протянул ее Эусебу.

– Делайте как я, и вы увидите то, что открыто лишь зрению духов.

Эусеб мягко оттолкнул трубку.

– Скажи мне, Харруш, – попросил он, дрожа от страха, что опьянение индийца достигнет такой стадии, когда он не сможет уже отвечать на вопросы, которые Эусеб, горевший нетерпением, хотел задать ему. – Ответь мне, и ты получишь награду, соответствующую услуге, какую окажешь мне. – Знал ли ты Базилиуса, белого врача?

– Знание охраняется безмолвием, мудрец – тот, кто умеет молчать, – отвечал Харруш, – а индус считается мудрым среди подобных себе.

– Скажи мне, что тебе известно о докторе, и ты не станешь жаловаться на мою щедрость. Говори, Харруш, умоляю тебя.

– Голландский сахиб сказал, что будет управлять своим сердцем, – нараспев забормотал индус. – Голландский сахиб поклялся сдерживать порывы сжигающей нас любви! Сахиб безумен; только сумасшедший уверяет, что может повелевать огнем, нашим господином; лишен рассудка тот, кто кричит пожирающему джунгли пламени: «Ты сожжешь вот это и не пойдешь дальше».

Эусеб не мог ошибиться, неверно истолковать эти облеченные в форму загадки слова, и они глубоко поразили его; он хотел добиться от индуса более точных объяснений, но пары опиума понемногу заволакивали мозг Харруша, взгляд его блестящих глаз сделался бессмысленным, растерянным, блуждающим; с его пересохших губ сорвался пронзительный стон, в котором не было ничего человеческого; напрасно Эусеб обращался с вопросами к гебру, тот уже не отвечал, его экстаз облекался в какие-то образы, и на подвижном лице отражались все испытываемые им ощущения.

Эусеб собирался покинуть каморку, когда послышался сильный шум за дверью. Переступив порог, он увидел нотариуса Маеса, направлявшегося к нему в сопровождении двоих незнакомцев.

– Ну? – крикнул нотариус своему молодому клиенту. – Что вы скажете о Меестер Корнелисе? Станете ли по-прежнему избегать веселый город? Или согласитесь со мной, что нет лучшего места для того, чтобы закончить среди удовольствий трудный или скучный день?

– Признаюсь вам, метр Маес, мне не слишком по душе все, что я вижу здесь, – ответил Эусеб. – И все же я не покину Меестер Корнелис прежде, чем мне удастся несколько минут поговорить с Харрушем.

– Дьявольщина! Тогда вам придется запастись терпением; если я не ошибаюсь, негодник предается своему излюбленному пороку и пройдет немало времени, пока он вновь спустится на землю с тех облаков, на которые он забрался в данную минуту!

– Сколько времени может длиться его опьянение?

– Час или два; но, выйдя из него, он будет в состоянии подавленности и оцепенения и не сможет ответить вам.

– А где я смогу увидеться с ним завтра? – спросил Эусеб, который, несмотря на желание узнать об отношениях, связывающих Харруша с Базилиусом, не прочь был покинуть Меестер Корнелис.

– Где вы сможете с ним увидеться? – переспросил метр Маес. – Спросите у меня, где вам найти завтра то облачко, что скользит по серебристому диску луны, и я с одинаковым успехом смогу дать вам ответ на оба вопроса; Харруш похож на болотную птицу, он приходит и уходит, и никто никогда не знает, в какой день он исчезнет и какой ветер вновь занесет его к нам. Подождите лучше, пока пройдет несколько часов, и эти часы покажутся вам не такими уж долгими, если вы весело проведете их вместе с нами!

– С вами?

– Да, с нами, господин ван ден Беек, потому что я завербовал двух веселых единомышленников, способных, как никто, подрезать крылья времени. Позвольте, друг мой, представить вам, как если бы мы находились в нашем славном городе Амстердаме, моего близкого друга Ти-Кая, богатого китайца, обосновавшегося по соседству с Меестер Корнелисом.

Китаец протянул Эусебу руку; тот пожал ее довольно неохотно, и нотариус, отступив на шаг в сторону, позволил увидеть второго приведенного им человека.

Это был яванец не старше тридцати лет, одетый в роскошный национальный костюм; его головной убор, бабуши и кинжалы были усыпаны алмазами.

– Не думайте, что я заставлю вас провести ночь в дурном обществе, – продолжал нотариус. – Я уже представил вам Плутоса в образе этого толстого китайца с лицом павиана, с заплетенной косой, в голубой тоге; теперь я хочу познакомить вас с почти полубогом древней яванской земли: перед вами туан Цермай Ариа Карта ди Бантам, подлинный потомок сусухунанов, или султанов Явы, который, за отсутствием бедайя, услаждавших досуги его предков, находит, как и я, что сегодня вечером рангуны не стали менее прекрасными или менее соблазнительными оттого, что всем позволено смотреть на них.

У тридцатилетнего яванца, о котором говорил метр Маес, был высокий лоб, черные курчавые волосы, правильное красивое лицо. Но тонко очерченный орлиный нос и узкие губы, почти постоянно открывавшие ряд мелких, острых, ослепительно белых зубов, придавали ему смутное сходство с хищным зверем.

Он не последовал примеру китайца и, не протягивая руки Эусебу, ограничился тем, что слегка наклонил голову, а затем, нагнувшись к нотариусу, спросил с особенной улыбкой и достаточно тихо для того, чтобы Эусеб едва мог расслышать его слова:

– Это и есть человек с завещанием?

Нотариус с недовольным видом ответил утвердительно; он вспомнил обещание, данное им г-же ван ден Беек – скрыть от ее мужа странное условие, которым доктор сопроводил свое благодеяние.

– О каком завещании говорит этот человек? – встревожился Эусеб; схватив нотариуса за руку, он пропустил впереди себя китайца и яванца.

– Да, черт возьми, о завещании вашего дяди!

– А что в нем такого необыкновенного, что все о нем знают?

– Дьявольщина! Не каждый день такое составляют.

– Господин Маес, – произнес Эусеб, пораженный тем, какое насмешливое выражение появилось на лице нотариуса. – Господин Маес, вы что-то скрыли от меня. Именем благосклонности, которую вы проявили ко мне, именем моих прав, если угодно, я требую сказать мне правду.

– О, клянусь тысячей бочонков сахара! – нетерпеливо ответил нотариус. – То, о чем мы говорим, постыдно звучит в Меестер Корнелисе. Хотите, чтобы эхо этих мест повторяло гадкие слова судопроизводства вместо шума сладких речей, какие оно привыкло слышать! Приходите завтра ко мне в контору, и – слово чести! – если вам так уж хочется все знать, вы все узнаете.

– Нет, вы отправитесь со мной на Вельтевреде и по дороге расскажете мне, в чем дело.

– Покинуть Меестер Корнелис в такое время, когда французское вино охлаждается во льду, когда добрые друзья на меня рассчитывают, – нет, это невозможно, дорогой мой!

– Не ставите ли вы рядом недостаток почтения к жалкому китайцу и мнимому потомку сусухунанов с услугой, которую просит вас оказать соотечественник и друг?

– К дьяволу доктора Базилиуса! – в отчаянии хватая себя за волосы, воскликнул нотариус. – Этому человеку удается даже после своей смерти мучить людей. Но можно все примирить. Собственно говоря, я должен сказать вам правду, потому что рано или поздно вам придется узнать об условиях, на каких приняла наследство госпожа ван ден Беек. Так вот, поужинаем вместе, и я все вам скажу; впрочем, такие странные распоряжения стоят того, чтобы прочитать их под звуки музыки и криков, среди смеха и танцев.

– Но Эстер ждет меня, – возразил Эусеб, чья любовь к жене боролась с желанием вновь увидеть Харруша и услышать, что расскажет ему нотариус.

– Ба, ваша Эстер будет только рада, если вы появитесь дома чуть менее озабоченным, чем всегда. Идемте же, и черт меня подери, если после десерта, приготовленного для вас этим адским доктором под видом завещания, вы по дороге домой не будете смеяться – как сумасшедший или как я.