Последыш III (СИ) - Мах Макс - Страница 28

— Когда я что-то прошу, ты должна это делать, — сказал он ровным голосом, рассматривая ее зареванное, опухшее от слез лицо и широко распахнутые от страха глаза. — Когда я приказываю, ты делаешь то, что сказано, не раздумывая. Ты поняла?

— Я… Что ты?.. Да, как ты смеешь?

— Вижу, ты не поняла, — покачал он головой. — С сегодняшнего дня я твой муж и господин. Закон запрещает тебе искать помощи у отца или других родственников. Тем более, когда ты оскорбила мужа непослушанием, его веру — презрением, брачные обеты — кощунством, и кроме того участвовала в заговоре против меня.

— Молчать! — добавил он силы в голос, увидев, что она готова возразить. — За то, что, презрев мои просьбы, ты надела на свадьбу крест, я приговариваю тебя к десяти розгам. И не смотри на меня так. Сколько раз я объяснял тебе, что ты можешь оставаться христианкой, сколько пожелаешь, но не публично? Сколько?

— Два раза…

— Ты дура, Дарена, но на плохую память никогда не жаловалась. Я помню, как минимум пять раз, когда я объяснял тебе, почему это важно. Скажешь нет?

— Да… — почти шепотом ответила она. — Можно я встану на ноги?

— Я еще не закончил. Итак, я просил тебя не делать глупости, но ты сделала по-своему. Зачем ты надела крест? Или даже так, зачем ты его всем продемонстрировала? Я ведь не против, носи. Это твоя вера, но я объяснил тебе, почему это нельзя делать публично. Так почему?

— Маменька сказала…

— То есть, мнение своей матери ты поставила выше просьбы своего мужа. Ты же понимаешь, что этим ты выказала мне неуважение. Прилюдно, Дара. Да, еще в такой день!

— Я…

— За это ты получишь еще десять ударов розгами.

— Ингвар, но…

— Ты должна молить меня не о снисхождении, — холодно улыбнулся Бармин, — а о прощении за оскорбление и непослушание.

— Я…

— Не сейчас! — оборвал он Дарену. — Приведя попа, ты оскорбила мою веру. Тридцать ударов розгами?

— Что? — упавшим голосом пролепетала девушка.

— Шкуру спущу! — пообещал Бармин. — И это мы еще не дошли до заговора с целью убийства мужа. За это, милая, я имею право тебя убить.

— Т… ты… — кажется, до нее стало доходить, в какое дерьмо она вляпалась.

— Я твой муж и господин, Дарена. А потому спрашиваю, откуда взялся священник?

— Его… я… Маменька… Я не знала! — разрыдалась она. — Честное слово, Ингвар, я не знала.

— Но знала, что он придет?

— Да.

— Знала, что твоя мать обманула охрану?

— Да, — совсем уже упавшим голосом сообщила Дарена.

— Значит, ты нарушила мой приказ по поддержанию безопасности и поставила этим под удар не только меня, но и моих гостей. Раздевайся!

Он отпустил силу, и девушку кулем упала на пол.

— Встань и разденься донага!

— Мне… это не…

— Я твой муж и господин, не забыла?

Похоже, до нее стало доходить, что угроза порки реальна.

— А как же первая брачная ночь? — попыталась она выкрутиться.

— Ее не будет, — пожал он плечами. — После всего, что ты натворила, мне противно ложиться с тобой в постель. Тебе еще придется просить меня об этом, но прежде ты должна стать хорошей женой. Помнишь, с чего мы начали? Когда я что-то прошу, ты должна это делать. Когда я приказываю, ты делаешь то, что сказано, не раздумывая. Разденься и ложись на кровать лицом вниз. Это приказ!

Судя по тому, как она спешила, снимая с себя бюстгальтер, пояс и трусики, Дарена, наконец, поняла, что игры кончились. Разумеется, Бармин не собирался спускать с нее кожу, тем более убивать. Но считал необходимым надрать этой дуре задницу так, чтобы сидеть не могла, да и по спине не мешало бы пройтись. Для острастки, так сказать, для лучшего усвоения полученных уроков. Розог у него, впрочем, не было, но зато в одном из шкафов нашелся подходящий хлыст, с которым Дарена выезжала на конные прогулки. Вот им он и расписал ей «тыльную сторону», и, следует признаться, не без удовольствия, чего, на самом деле, от себя никак не ожидал.

— Из апартаментов не выходи, — сказал, закончив. — Вечером придет избитая тобой камеристка, принесет поесть, но к этому времени изволь здесь прибраться, а то даже смотреть противно. Завтра поговорим.

Глава 6 (1)

1. Двадцать второе-двадцать третье сентября 1983 года

День был долгий и в меру утомительный. Застолье продолжалось часов до десяти вечера, когда Петр и Варвара улетели на геликоптере в свой замок Устье на озере Кубенском. Всех присутствующих сильно напрягало отсутствие Дарены Менгден, но спросить об этом прямо не решился никто. Общее мнение, как докладывали агенты службы безопасности, сводилось к тому, что Ефросинья Глинская и ее дочь получили от мужей нагоняй и уединились в покоях новобрачной. Не слишком вежливо, не очень красиво, — одним словом, моветон, — да и странно как-то пропустить собственную свадьбу. Но, с другой стороны, чего еще можно было ожидать после устроенной Дареной и ее матерью вздорной выходки? Демонстрация намерений оказалась слишком яркой, оскорбительной и очевидно неуместной, чтобы спустить все на тормозах. Сам же Бармин, выпив подряд три восьмидесятиграммовых стопки коньяка, наконец, успокоился, расслабился и с этого момента просто отдыхал, наслаждаясь праздником. Слушал музыку, а ее было много, — даже Натали преподнесла им с Варварой подарок, исполнив совершенно новую, посвященную Менгденам песню, — вкушал разнообразные яства, пил горькую, перейдя с коньяка на водку, шутил и даже пару раз танцевал. В общем, ему было хорошо, и он думать забыл о скверной выходке своей теперь уже законной супруги, и вспомнил об этом лишь тогда, когда проходил мимо двери в ее апартаменты. Вспомнил, поморщился и пошел дальше.

Жалел ли он о том, что дал волю гневу? Нет, пожалуй. Другое дело, что сегодня Бармин узнал о себе любимом кое-что новое. Узнал, каким он стал, превратившись в Ингвара Менгдена. Максимум того, что мог себе позволить Игорь Викентиевич по отношению к женщине в своей прежней жизни, это с ней поругаться. Да и то, бранясь с женой или с сотрудницами, — было в его жизни несколько острых ситуаций, связанных с работой, — никогда не опускался до мата. А тут взял и высек молодую жену, — практически девчонку, — в день их с ней свадьбы. Хлыстом, каким погоняют лошадей, заставив при этом своей властью лежать и терпеть экзекуцию. Дарена кричала, разумеется, рыдала и корчилась под ударами хлыста, но не сделала даже попытки покинуть кровать. Не убежала, чтобы спрятаться, а лежала и терпела, принимая наказание, как должное. В один момент, — всего лишь проявив твердость и последовательность, — Ингвар превратился из «мальчика», каким наверняка видела его Ефросинья Глинская и каким представила своей дочери, в настоящего северянского мужчину. С мужчиной же, кем-нибудь вроде Нестора Глинского, она никогда не решилась бы на свой демарш, и, скорее всего, не стала бы втягивать в эти глупости свою любимую и тщательно опекаемую дочь. Трудно сказать, поняла ли она теперь, в чем заключалась ее ошибка, но Бармина этот вопрос интересовал в последнюю очередь. Для него было главным то, что Дарена признала в нем своего мужа и господина. Он продемонстрировал ей свою власть над ней и твердость намерений, и девушка попросту, сломалась, не выдержав встречи с жестокой реальностью. Прав ли он был, выбрав порку методом воспитания провинившейся жены? Наверное, прав, поскольку тот, кто не умеет ценить мягкость, — а Дарена, пожалуй, единственная из невест Бармина не оценила его к себе доброе отношение, — тот обречен на совсем другое обращение. К тому же, спусти он сегодня это дело на тормозах, ему пришлось бы воевать с ней потом всю оставшуюся жизнь, и еще неизвестно в какие неприятности могла бы втравить его такая жена. Лучше, как говорится, не проверять.

Размышляя о непростых перипетиях жизни и о роли мужчины в правильной полигамной семье, Бармин дошел до двери в свои апартаменты, отпустил, поблагодарив, телохранителей, кивнул бойцу охраны и толкнул дверь. Однако, войдя в гостиную, он неожиданно обнаружил там довольно странную компанию. Рассевшись вокруг круглого стола мирно беседовали под чай и франкский ликер Ольга, Лена, майор Злобина и капитан-лейтенант Эбба фон Кнорринг. Звучала негромкая музыка, — что-то классическое, но незнакомое, — тихо звучали женские голоса. Впрочем, едва он переступил порог, голоса смолкли, и все присутствующие уставились на Бармина. Выражение лиц у них было разным, но «вопрос» присутствовал у всех, хотя каждая из женщин «спрашивала» о чем-то своем.