Мадам де Шамбле - Дюма Александр - Страница 68

— Он не посмеет.

— О! Аббат тебя люто ненавидит. Если он к тебе явится, ты знаешь, что ему ответить.

— На этот счет можешь быть спокойной.

— А теперь разбуди меня и расскажи все. Я так и сделал.

Эдмея на миг задумалась, а затем произнесла:

— Должно быть, я не ошиблась. Давай поступим так, как будто мы в этом уверены.

— Может быть, у нас есть другой выход, помимо того, что ты назвала во сне?

— По-моему, нет.

И тут вошла кормилица.

— Жозефина, — обратилась к ней графиня, — я уезжаю и беру тебя с собой.

— Насовсем? — вскричала старушка, сияя от радости.

— Нет, на несколько дней. Разве тебе не хочется повидаться с Зоей?

— О, конечно! А как же господин Макс?

— Я оставлю ему Грасьена. К тому же господин Макс тоже, вероятно, сегодня либо завтра уедет.

— А когда мы едем?

— Немедленно.

— Как! Ты так спешишь, что не позавтракаешь, моя крошка?

— Можешь подоить корову и принести мне чашку молока.

— Это я мигом.

— Скажи Грасьену, чтобы он запрягал лошадь и подъехал к крыльцу.

— Все будет сделано.

Славная женщина со всех ног поспешила прочь, невзирая на свой почтенный возраст.

— Что же мы теперь будем делать? — спросил я Эдмею. — Как нам снова встретиться и где?

— Дай мне подумать, любимый… Я подробно напишу тебе обо всем.

— И как скоро я получу это письмо?

— Я отправлю его, как только вернусь в Берне.

— Благодарю.

Мы замолчали и сидели, обнявшись, до тех пор пока не послышался шум подъезжающего экипажа. Вскоре вошел Грасьен со словами:

— Ну вот! Все готово.

— Уже? — пробормотал я.

— Ты же знаешь, что мы расстаемся ненадолго, не так ли? — ответила Эдмея.

— О! По крайней мере, я на это надеюсь.

— А я в этом просто уверена.

И тут появилась Жозефина с чашкой пенистого парного молока.

— Держи, крошка, — сказала она.

Эдмея взяла чашку, отпила половину и протянула мне остальное.

Затем, взяв меня за руку, она промолвила:

— Я чувствую, что он уже близко. Мне пора ехать. Приподняв Эдмею, я усадил ее в экипаж; она поцеловала меня в лоб, обхватив мою голову руками.

Жозефина села рядом с графиней. Я обошел карету, чтобы подержать на прощание руку любимой.

— Если ты все же решишь встретиться с аббатом, — сказала она, — принимай его на первом этаже. Я не хочу, чтобы этот человек заходил в зеленую гостиную или в мою комнату.

— Ты права, — ответил я, — первая — это неф храма, а вторая — дарохранительница. Нельзя пускать нечестивых людей в святые места.

— Скорее, скорее! — воскликнула Эдмея. — Он уже въезжает в деревню. Грасьен, открывай ворота, выходящие на Эврё.

Послав мне на прощание воздушный поцелуй, графиня подстегнула лошадь и двинулась в путь в ту минуту, когда аббат Морен подъехал к воротам усадьбы со стороны деревни.

Пока он, выйдя из кареты, привязывал лошадь к одному из столбов при входе в парк, я успел вернуться в дом и прошел в гостиную.

Как и предвидела Эдмея, священник сначала направился к домику Жозефины, но вскоре вышел оттуда с разочарованным видом. Несомненно, он рассчитывал на словоохотливость славной женщины, чтобы иметь против нас оружие.

Затем аббат направился к дому по аллее платанов; он оглядывался по сторонам, надеясь увидеть кого-нибудь, кто мог бы доложить о его приезде.

В это время Грасьен, проводив Эдмею до ворот, направлялся к дому.

Лицо священника озарилось недоброй улыбкой: присутствие столяра давало повод надеяться, что графиня в Жювиньи.

Аббат принялся расспрашивать молодого человека; глядя из окна, я не мог слышать, о чем они говорят, но понял по жестам Грасьена, что он все отрицает.

Аббат продолжал настаивать, и Грасьен повел его к крыльцу.

Тотчас же я услышал приближавшиеся шаги, и затем раздался стук в дверь.

— Войдите, — сказал я.

Дверь открылась, и на пороге показалась тщедушная фигура священника; Грасьен лукаво улыбался за его спиной.

По моему знаку он закрыл дверь, и мы с аббатом остались наедине.

Я сделал шаг ему навстречу и с наигранной любезностью, в которой сквозила насмешка, произнес:

— Не угодно ли вам присесть, господин аббат. Я вас ждал.

— Вы меня ждали?

— Да.

— Могу ли я узнать, как давно вы меня ждете?

— С восьми-девяти часов утра.

— С восьми-девяти утра! — вскричал изумленный священник.

— Да. С той самой минуты, как к вам пришла Натали, чтобы доложить, что госпожа де Шамбле уехала с Грасьеном в Жювиньи. Затем вы решили приехать сюда, чтобы лично проверить, так ли это… Да садитесь же, господин аббат; вы так устали или взволнованы, что, кажется, едва держитесь на ногах.

Священник опустился, вернее рухнул, на диван. Я принес кресло и сел напротив него.

— Вы сказали, что Натали приходила ко мне сегодня утром?

— Да, господин аббат, в девять часов. Вы принимали ее в столовой и, проговорив около получаса, велели запрячь лошадь, сели в кабриолет и поспешили в Жювиньи. Вы так подгоняли бедное животное, что проделали весь путь быстрее, чем за три часа.

— У вас отличные шпионы, сударь.

— До ваших им далеко: мои сообщают мне лишь о том, что было на самом деле, а ваши доносчики рассказывают о том, чего не было.

— Значит, графини здесь нет?

— Ищите, господин аббат, я разрешаю вам осмотреть весь дом и парк.

— Значит, она уехала?

— Спросите у Натали.

— Но я уверен, что она сюда приезжала.

Я посмотрел на священника в упор и спросил:

— Даже если она приезжала, господин аббат, какое вам до этого дело?

— Сударь, с самого детства мадемуазель де Жювиньи я был ее духовным отцом.

— Я это знаю, сударь, и не ваша вина, что вы не стали ее мирским наставником.

Священник встрепенулся, как гадюка, которой наступили на хвост, и его маленькие, глубоко посаженные глаза засверкали яростью.

— Что вы хотите этим сказать, сударь? — спросил он.

— Я хочу сказать, сударь, что вы изволили интересоваться мной, и я тоже ради любопытства собрал кое-какие сведения, хотя мне не было нужды за вами шпионить. Поэтому, я знаю о вас многое, что, как вы полагаете, известно вам одному.

— А если я попрошу вас изложить эти факты?

— Почему бы нет? Я честный враг.

— Вы признаете, что являетесь моим врагом?

— Вы меня ненавидите, так почему же я должен вас любить?

— Хорошо! Если это так, то не могли бы вы рассказать, что вам известно?

— Охотно, господин аббат. Во-первых, я знаю о возмутительном случае в ризнице в день первого причастия мадемуазель де Жювиньи, когда от чрезмерного волнения она погрузилась в состояние каталепсии и вы остались с ней наедине.

— Если мы были в ризнице наедине, откуда вы знаете, что там произошло?

— Я обещал рассказать вам лишь о том, что знаю, а не о том, каким образом об этом узнал, господин аббат.

— Продолжайте.

— Затем был случай в исповедальне, когда вы срочно приехали из Берне, чтобы убедить мадемуазель де Жювиньи в том, что если она станет женой еретика, то погубит свое тело и душу.

— Сударь, я лишь выполнял долг истинного пастыря, который боится, что его овцы собьются с истинного пути. Это все?

— О господин аббат, если бы я знал так мало, не стоило бы беспокоиться… Вскоре еще одна сцена разыгралась здесь, наверху, в зеленой комнате, а вы тем временем прятались за занавеской у старушки Жозефины и подбрасывали через нее записки под статую Богоматери, сначала — утром, потом — вечером. Эти записки сыграли роковую роль, господин аббат, вследствие чего ваша подопечная разбила себе голову, упав с лестницы, а молодые супруги, которые, без сомнения, жили бы счастливо, если бы вы им не помешали, были вынуждены расстаться. Наконец, именно вы виновны в добровольном изгнании и гибели господина де Монтиньи, так как, если бы не вы, он не уехал бы из Франции и был бы счастливым и уважаемым человеком.

— Разве я мог оставить свою воспитанницу во власти человека, который в первую же брачную ночь зверски разбил ей голову, сбросив с лестницы?