Мадам де Шамбле - Дюма Александр - Страница 48

— Что случилось? — спросил я.

— Ничего страшного, как я надеюсь.

— И все же?

— Я поджидала мою бедную милую крошку, чтобы раздеть ее и уложить в постель, как и раньше, когда ей было десять лет. Эдмея вернулась спокойной и казалась очень счастливой, но, перед тем как лечь спать, ужасно разволновалась и ушла в свою маленькую комнату, попросив меня подождать в большой комнате. Через пять минут она вышла оттуда, побледнев еще сильнее, и выглядела более озабоченной, чем прежде.

«Милая Жозефина, — сказала она, — я прошу прощения за хлопоты, которые собираюсь тебе доставить».

В ответ я лишь пожала плечами: сами понимаете, что хлопотать для нее приятнее, чем веселиться ради других.

«Полно, — сказала я, — говори, не бойся». (Моя голубушка по-прежнему разрешает мне обращаться к ней на «ты», как и в детстве.)

«Хорошо, — отвечала она, — тогда сбегай в гостиницу к господину де Вилье. Я забыла сказать ему одну важную вещь; передай ему, чтобы он сейчас же пришел сюда, так как, возможно, завтра или, точнее, уже сегодня, когда я захочу повидать его, мне помешают это сделать. Не бойся потревожить его, ступай, — добавила Эдмея с милой улыбкой, завидев которую всякий готов броситься в воду ради нее, — я уверена, господина де Вилье обрадует то, что ты ему сообщишь».

Вот я бегом и примчалась сюда, так как знала, что это доставит удовольствие ей, да и вам тоже.

Разумеется, мне было приятно это слышать, хотя я почувствовал некоторую тревогу. Если Эдмея послала за мной через четверть часа после того как мы расстались, когда наши сердца все еще бились учащенно, значит, случилось нечто серьезное. Поэтому я поспешил в усадьбу, оставив Жозефину далеко позади себя.

Ворота были открыты. Забыв спросить у кормилицы, где найти г-жу де Шамбле, я помчался сначала к скамейке, возле которой ее оставил, а затем, не найдя ее там, бросился к крыльцу и стал ощупью подниматься по лестнице; но почти в ту же минуту на лестничной площадке появилась Эдмея со свечой в руке.

Она успела переодеться, и теперь на ней был длинный ночной пеньюар из белого муслина, делавший ее в полумраке похожей на античную статую.

Я остановился в нескольких шагах от нее.

— Ну, что же вы? — спросила она.

— Видите ли, — сказал я, — теперь я смотрю на вас глазами художника: вы восхитительно красивы в этом чудесном свете. О! Если бы ваш портрет написал Ван Дейк, что за дивный шедевр получился бы!

— Я увидела, что вы пришли, — отвечала Эдмея, — и, зная, что на лестнице темно, испугалась, как бы вы не оступились.

С этими словами она протянула мне руку, призывая поспешить наверх.

— Я не Данте, — сказал я, — но вы очень похожи на Беатриче в тот миг, когда она помогает своему возлюбленному взойти по ступеням, ведущим в рай.

— Поторопитесь! — воскликнула графиня. — Я боюсь, что мне придется покинуть этот рай скорее, чем хотелось бы.

— Господи! Значит, Жозефина сказала правду: вы обеспокоены и взволнованы, как она меня уверяла. Что же случилось?

— Я пока не знаю; ступайте за мной, вы сейчас сами все увидите.

Эдмея устремилась вперед, освещая дорогу, и вскоре привела меня в свою девичью комнату, села на канапе и жестом пригласила сесть рядом.

Маленькое помещение было наполнено опьяняющим ароматом.

— Какое благовоние вы здесь сожгли? — спросил я.

— Никакое, — ответила графиня.

— Что же за изумительный запах витает в воздухе — чудесное сочетание ароматов фиалки и герани?

— Это мой недостаток, — ответила Эдмея с улыбкой, — не обращайте на запах внимания, если только он вас не раздражает, иначе я очень расстроюсь, ведь мне придется отказаться от вашего общества — вернее, вам придется меня покинуть.

— Как! Значит, это естественный аромат?

— Настолько естественный, что, будучи девушкой, я нередко подходила ради забавы к пчелиному улью с большим букетом. И вот, несмотря на то, что я держала цветы, капризные создания набрасывались на меня, рыскали в моих волосах, обследовали мои плечи, проникали во все отверстия платья и вскоре разочарованно улетали.

— И пчелы ни разу вас не ужалили?

— Ни разу! Правда, они знали меня, но все равно всякий раз попадались в ловушку.

— Не делайте подобного опыта при мне — я, наверное, умру от страха.

— И напрасно. Любое насекомое никогда не причинит вам вреда, если только вы сами нечаянно не заденете его. Мне кажется, любая живность всегда относилась ко мне хорошо. Увы! Я не могу сказать того же о людях. Однако я послала за вами в два часа ночи не за тем, чтобы преподать вам урок ботаники или естествознания. Садитесь и слушайте.

Сев рядом с Эдмеей, я протянул ей руки; она вложила в них свои.

Исходивший от нее запах по-прежнему опьянял меня.

— Послушайте, друг мой, — продолжала графиня, — я собираюсь сказать вам нечто очень важное. Как только вы ушли, меня стала бить дрожь, и я почувствовала неясный страх, охватывающий меня всякий раз, когда мне грозит опасность. Оставив Жозефину в большой комнате, я прошла сюда, чтобы уединиться и попытаться что-либо увидеть, но все мои усилия были тщетными. Надо полагать, что опасность еще далека; если бы речь шла только обо мне, я, вероятно, не решилась бы вас побеспокоить, но мне кажется, дорогой Макс, что вы тоже под угрозой. Возможно, это заблуждение, и вследствие родства душ, которое мы ощутили сегодня вечером, симпатические нити наших судеб переплелись, так что я по ошибке сказала «вы» вместо «я», но все же мне очень неспокойно.

— Что мне сделать, чтобы унять вашу тревогу? Признаться, дорогая Эдмея, я вас не понимаю.

— Так вот, мне подумалось, что мои видения, нечеткие, пока я бодрствую, прояснятся во время магнетического сна — когда я сплю, моя способность к ясновидению удивительно возрастает. Усыпите меня и направляйте меня; я уверена, что увижу.

— О! — воскликнул я. — В самом деле, вы как-то раз обещали доставить мне такое удовольствие. Благодарю! Благодарю!

Эдмея устремила на меня свои голубые глаза, ясные и бездонные, как лазурное небо.

— Мой брат усыпит меня, — сказала графиня, — и я смогу ответить на любой его вопрос.

Я поднялся и, протянув руку к маленькой Богоматери, воскликнул:

— О!

— Держите, — продолжала Эдмея, — вот мои руки; вам следует лишь мысленно изъявить желание. Магнетические пассы могли бы передать мне излишние флюиды, и я стала бы вами, перестав быть самой собой; это помешало бы мне ясно видеть.

Я встал на колени перед Эдмеей, сжал ее руки в своих руках и, глядя ей в глаза, изо всех сил пожелал, чтобы она уснула.

Через несколько мгновений руки ее стали влажными, взор слегка затуманился и веки сомкнулись; она медленно откинулась назад, опершись головой на спинку канапе, и прошептала:

— Я засыпаю.

Я видел работу магнетизеров, но впервые магнетизировал сам; ощущения, которые я при этом испытывал, были для меня совершенно новыми и, надо признаться, восхитительными.

Лицо Эдмеи выражало восторг; сияющий ореол блаженства обозначился на ее челе; невыразимо ангельская улыбка играла на ее устах.

— Как вы себя чувствуете? — спросил я.

— Превосходно; дайте мне минутку отдохнуть; скоро можно будет спрашивать.

— Вы устали?

— Нет, я счастлива.

Вскоре графиня слегка сжала мою руку и нахмурилась; на ее лице промелькнула неясная тревога.

— Подождите, подождите, — сказала она.

Голова ее пришла в движение; казалось, она пытается что-то разглядеть сквозь густую пелену.

— Прикажите мне видеть, — попросила она, — заставьте подчиниться вашей воле; видение еще очень далеко.

Я тихо произнес, как велела Эдмея:

— Смотрите, я так хочу!

Эдмея снова попыталась сосредоточиться.

— Я вижу, — наконец, сказала она.

— Кого вы видите? — спросил я.

— Господина де Шамбле.

— Должен ли я задавать вам вопросы или вы будете говорить сами?

— Позвольте мне говорить; я не выпускаю графа из виду.

Брови Эдмеи подергивались, а веки дрожали.