Мадам де Шамбле - Дюма Александр - Страница 35

Я привыкла, что со мной не считаются, и отвечала госпоже де Жювиньи, что она вольна поступать как ей угодно, поскольку мне известно, что мой долг — повиноваться, и я покорюсь ее воле.

Казалось, мое смирение чрезвычайно обрадовало мачеху; она принялась всячески расхваливать господина де Монтиньи, утверждая, что я стану с ним самой счастливой женщиной на свете, а затем отправила меня спать, как будто я все еще была маленькой девочкой и речи о свадьбе вообще не шло.

Я снова безропотно подчинилась. Вернувшись к себе, я встретила добрую Жозефину, которой, словно матери, можно было излить свою душу.

Вся в слезах, я бросилась в объятия кормилицы.

Жозефина была в курсе дела.

Прежде всего она дала мне возможность выплакаться, так как, очевидно, в таком состоянии я не могла внять доводам разума, какими бы здравыми они ни были. Наконец, когда я немного успокоилась, кормилица прямо спросила меня, считаю ли я господина де Монтиньи некрасивым, словно это было самое главное.

Я была вынуждена признать, что у жениха приятное лицо.

Тогда Жозефина осведомилась, нахожу ли я его манеры вульгарными.

Я снова была вынуждена сказать, что, напротив, господин де Монтиньи показался мне весьма благовоспитанным человеком.

Кормилица спросила, считаю ли я, что возраст жениха слишком не соответствует моему.

Здесь у меня имелись некоторые возражения, так как господин де Монтиньи был вдвое старше меня, но тут кормилица заметила, что я еще ребенок и нуждаюсь в опытном умном друге, который мог бы руководить мной и направлять меня. По ее словам, в этом отношении господин де Монтиньи мог бы любить меня как муж, и заботиться обо мне как отец, что сделало бы счастливой любую женщину.

Доводы кормилицы были настолько убедительными, что я замолчала, не зная, что ответить, и пошла спать.

Я еще пребывала в том возрасте, когда все печали лечатся сном.

Когда я открыла глаза, Жозефина сидела у моего изголовья, ожидая, когда я проснусь.

Прежде всего я спросила, вернется ли, по ее мнению, господин де Монтиньи.

Жозефина ответила, что она не сомневается в этом, так как я очень понравилась жениху.

Я вздохнула, огорчившись, что невольно произвела на него такое впечатление.

Затем я оделась и отправилась на прогулку в парк.

Впервые меня потянуло в его мрачные и пустынные уголки.

Дойдя до берега ручья, я села и стала мечтать; при этом я срывала незабудки, бросая их в воду, и поток уносил их.

Между тем во мне рождались поэтические образы, нередко посещавшие меня с тех пор.

Я солгала бы, если бы не призналась, что моему взгляду, устремленному вдаль, впервые явился образ мужчины, и я, невольно узнала в его облике господина де Монтиньи.

Я видела его темные волосы и строгое, порой смягченное улыбкой лицо, казавшееся еще более изысканным вследствие его бледности. Я всматривалась в это видение, в то время как накануне даже не решалась взглянуть на реального человека, и мысленно соглашалась с Жозефиной, еще недавно убеждавшей меня, что господин де Монтиньи — один из самых благородных людей, каких я когда-либо видела.

Правда, в данном случае мой жизненный опыт был слишком ограниченным. Эти размышления были прерваны звоном колокольчика, приглашавшего к

обеду. Подходя к дому, я была скорее задумчивой, чем печальной.

Мачеха, как обычно, поцеловала меня и во время трапезы не сказала о господине де Монтиньи ни слова. Вставая из-за стола, я даже подумала, не пригрезилась ли мне вся эта история.

Мне очень хотелось спросить, приедет ли снова господин де Монтиньи, но я не решалась. К тому же я могла обратиться с этим вопросом к Жозефине.

Однако, как ни странно, увидев кормилицу, я и ее не посмела ни о чем спросить.

Поднявшись к себе, я обнаружила три-четыре платья, лежавшие на кровати. Я выбрала одно из них и позвала Жозефину, чтобы она помогла мне одеться.

«Ну-ну, — сказала кормилица, — я вижу, что мое дорогое дитя не хочет показаться господину де Монтиньи дурнушкой».

«Значит, он приедет сегодня?» — спросила я.

«Откуда же мне знать?» — ответила Жозефина.

«Ах, если он не приедет, — продолжала я, — не стоит наряжаться».

«Ладно уж! — рассмеялась кормилица. — Приготовься на всякий случай».

Я выбрала самое красивое, на мой взгляд, платье из четырех и, признаться, привела себя в порядок более тщательно, чем накануне.

Закончив свой туалет, я снова спустилась в парк, но не для того чтобы выслеживать гостя, как в прошлый раз, а лишь затем, чтобы совершить прогулку, предаваясь мечтам, как это было утром.

Внезапно, когда я особенно глубоко погрузилась в свои туманные грезы, волнующие нас в пятнадцать лет, послышались шаги и треск сучьев. Подняв голову, я увидела в десяти шагах от себя господина де Монтиньи.

Заметив его, я невольно всплеснула руками и едва удержалась от крика; мне хватило одного взгляда, чтобы убедиться, что он тоже постарался выглядеть лучше, чем вчера.

«Простите, мадемуазель, — сказал он, — я вас напугал?»

«Я не ждала вас, сударь», — ответила я.

«Госпожа де Жювиньи разрешила мне сходить за вами, и, узнав, что вы предпочитаете гулять в этой части парка…»

«Напротив, сударь, раньше я сюда не ходила, — поспешно ответила я, — и лишь сегодня утром впервые заметила, что на самом деле это один из красивейших уголков парка».

Господин де Монтиньи огляделся, как бы запоминая мельчайшие подробности пейзажа.

Он улыбнулся, и от его улыбки мое лицо запылало: мне показалось, что он видит в окружающей картине то же, что и я.

Я отвернулась, но почувствовала, что господин де Монтиньи приближается ко мне.

«Любите ли вы поэтов?» — спросил он.

Я посмотрела на него с удивлением, так как не совсем поняла вопрос. «Поэзию? — следовало переспросить мне, но я сказала: — До сих пор мне

разрешали читать лишь возвышенные стихи Расина».

«Ах! — воскликнул господин де Монтиньи. — Вы читали лишь стихи Расина, а любите мрачные места, журчащие ручьи, трепетный солнечный свет на траве, цветы, плывущие по течению. В таком случае вы уловили то, что вам еще не довелось прочесть: вы почувствовали Бёрнса, Грея, Мильвуа, Андре Шенье, Гёте, Ламартина — всех моих старых друзей, с которыми я буду рад вас познакомить».

«Одна из моих подруг как-то раз читала мне стихи Мильвуа, и они показались мне такими грустными и прекрасными, что я выучила их наизусть».

«Это, наверное, „Падение листьев“, не так ли?» — улыбнулся господин де Монтиньи и процитировал первые строки:

Последний лист упал со древа…note 6

«Да», — ответила я.

«Вам понравились эти стихи?»

«Очень!»

«Хотите, я почитаю вам другие?»

«Очень хочу».

Заинтересовавшись, я взяла господина де Монтиньи под руку.

Он положил свою ладонь на мою и тихим благозвучным голосом начал читать одно из лучших стихотворений Ламартина:

Ты помнишь, может быть, тот вечер тихий, ясный? note 7

Я с восторгом прослушала чудесную элегию от начала до конца, и она затронула в моей душе множество неведомых, а вернее, доселе молчавших струн. Пока это продолжалось, я стояла затаив дыхание, как будто слушала пение птицы и опасалась ее спугнуть. Я вздохнула лишь после того, как отзвучала последняя строфа, наполнив мою душу музыкой и дивным ароматом.

Несомненно, господин де Монтиньи опасался долго играть на моих чувствах и оберегал эти первые цветы души, которыми Бог увенчивает своих ангелов; так что вскоре он перешел от стихов, поэзии людей, к природе — этой поэзии Бога.

За один раз, не выходя за пределы понимания пятнадцатилетней девочки, он поведал мне о ботанике, мифологии, физике, астрономии и других предметах, о которых я знала лишь понаслышке. Все эти науки, казавшиеся мне раньше очень скучными, теперь предстали передо мной в облике пленительных волшебниц, каждая из которых хранила сокровища более драгоценные, чем сокровища из «Тысячи и одной ночи».