Мадам де Шамбле - Дюма Александр - Страница 27

— Да, — ответил я, — но мне неловко держать его у себя.

— Почему?

— Кольцо предназначалось не мне, а деревенским погорельцам.

— Но ведь вы возместили им стоимость кольца?

— Конечно, сударыня.

— В таком случае, вы исполнили мое пожелание. Кольцо все равно бы кто-нибудь купил, но вы опередили других. Я предпочитаю, чтобы оно находилось в руках друга, а не постороннего человека.

— Однако, сударыня, — возразил я, — как видите, кольцо находилось не в руках друга, а… у его сердца!

— Пусть оно там и останется.

Графиня уже собиралась пройти за решетчатые ворота, которые придерживала Жозефина, но я удержал ее.

— Сударыня, — сказал я, дрожа всем телом, — позвольте дать вам что-то взамен.

Графиня нахмурилась.

— О, подождите! — воскликнул я.

— Я жду.

— Возьмите этот ключ, — попросил я, протягивая ключ Эдмее.

— Что это такое? — спросила она.

— Ключ от маленькой комнаты, которую вы хотели увидеть в последний раз, перед тем как граф де Шамбле продал поместье Жювиньи.

— Я не понимаю, — сказала графиня.

— Жозефина вам все объяснит, — ответил я. Почтительно поклонившись Эдмее, я стал удаляться. Не успел я сделать и тридцати шагов, как услышал нежное слово, легко преодолевшее пространство.

Графиня прокричала мне вслед: «Спасибо!»

XV

О друг мой, до чего же упоительны первые впечатления истинной любви, в каком бы возрасте она нас ни посетила!

Никогда еще я не испытывал столь острого чувства, никогда не был настолько счастлив, как в ту ночь, когда покидал Эдмею, убежденный, что оставил в ее душе частицу себя и унося частицу ее в своей душе. Я уходил с прощальным словом «Спасибо», и оно было подобно венку из роз, возложенному на мое чело.

Я достиг крайнего предела земной жизни: за ним уже открывалось небесное блаженство.

Как ни странно, чистый источник любви, забивший в моем сердце, не был замутнен ни единой чувственной мыслью. Госпожа де Шамбле как бы естественно раздвоилась: тело ее принадлежало мужу, а душа ее была моей.

Тогда мне было этого достаточно. Я был уверен, что не только мой разум находится во власти мгновений, проведенных с ней, но и я тоже оставил в ее памяти неизгладимый след. Несмотря на то что в истории с кольцом, покупкой поместья Жювиньи и домом, подаренным Грасьену, я действовал по наитию, все получилось не хуже, чем если бы я руководствовался расчетом.

Теперь я не просто пребывал в памяти графини, но и принимал участие в ее жизни.

Эдмея уже рассказала мне о своем настоящем. В следующий раз, когда мы встретимся, она должна будет поведать о своем прошлом.

Но когда же мне доведется снова ее увидеть?

Я полагался в этом на Бога, путем столь непредвиденного стечения обстоятельств уже приблизившего и соединившего наши жизни, которым, скорее всего, суждено было протекать вдали друг от друга.

Я возвращался той же самой дорогой, по которой мы шли вместе, и мне казалось, что Эдмея все еще опирается на мою руку. Я снова прошел через кладбище, где все так же пел соловей и мягкий свет луны проникал сквозь ветви плакучих ив. Скрестив руки, я смотрел со слезами на глазах на каменное надгробие, на котором еще недавно лежала графиня, и чувствовал, что мне хочется попросить Бога лишь об одном: позволить мне заснуть здесь рядом с ней вечным сном.

До меня доносились пиликающие звуки скрипок и громовые раскаты корнет-а-пистона. Я подумал, что пора показаться на глаза танцующим: все видели, как я уходил с г-жой де Шамбле и теперь надо было, чтобы меня увидели одного.

Я пребывал в состоянии безмятежности; поцеловав на прощание Зою в лоб и пожав Грасьену руку, я вернулся в гостиницу «Золотой лев».

Ничто больше не удерживало меня в Берне. Я проявил бы неосторожность, если бы снова попытался увидеть Эдмею, ведь за мной следили зоркие ревнивые глаза, и нельзя было дать им повод увидеть больше, чем они уже успели заметить.

К тому же, уезжая, я чувствовал себя настолько счастливым, что мог спокойно, даже в полном одиночестве, ждать, когда случай снова сведет меня с г-жой де Шамбле.

Я не забыл о приглашении графа поохотиться вместе с ним, но помнил ли он об этом сам?

Охотничий сезон открывался 3 сентября, а теперь было 20 августа — оставалось подождать каких-нибудь две недели.

Я испытывал странное безразличие по отношению к г-ну де Шамбле. Хотя я не придерживался строгих нравов, мне всегда глубоко претило волочиться за замужними дамами. Однако, когда меня охватило глубокое и непреодолимое чувство к графине, я даже не вспомнил о том, что у нее есть муж, и полностью забыл о своем стремлении держаться подальше от несвободных женщин. Я смутно ощущал какую-то тайну в отношениях между графом и его женой, нечто такое, что давало мне право любить Эдмею без ревности и угрызений совести.

Притом, как уже было сказано, я претендовал лишь на душу графини, и моя тихая, нежная любовь отчасти была похожа на чувство брата к сестре. Когда я услышал, как маленькая Элиза называет г-жу де Шамбле «матушкой», мое сердце болезненно сжалось не из-за мысли о супружеской близости, в результате которой появился на свет ребенок, а из-за сожаления о том, что часть этой души, которой я хотел обладать безраздельно, уже отдана материнской любви.

Как я был счастлив, узнав, что Эдмея, сирота с юности и почти что вдова в замужестве, не дорожит ничем на этом свете и, стало быть, может подарить мне всю свою любовь в ответ на мою!

Когда я вернулся в Эврё, мой безмятежный вид удивил Альфреда.

— Прекрасно! — воскликнул он. — Можно не спрашивать, весело ли прошла свадьба и была ли там дама нашего сердца.

— Какая свадьба? — спросил я Альфреда (ведь ему ничего не было сказано перед моим отъездом).

— Полно! Свадьба столяра Грасьена с Зоей, молочной сестрой госпожи де Шамбле.

— Откуда ты знаешь, что я ездил на свадьбу?

— Я установил за тобой слежку.

— Как! Ты установил за мной слежку?

— Да, я пробую свои силы. Мне захотелось проверить, смогу ли я командовать отрядом шпионов.

— Я не понимаю тебя. Во всяком случае, я надеюсь, что, если ты шпионишь за мной, значит, тебе это выгодно.

— Ты сейчас все поймешь, дружок. Человек, которого ты видишь перед собой, в данный момент возделывает поле, где растут деревья с золотыми яблоками. Это поле называется избирательной кампанией. Дело в том, что умер один из депутатов от департамента Эр, и я хочу вступить в борьбу за его место. Я уже составил циркуляр, вот он. Я обещаю своим избирателям железные дороги, мосты и каналы.

Я собираюсь превратить Эврё в Венецию, а из Лувье сделать Манчестер. Ты понимаешь, что, как только меня изберут, я буду довольствоваться скромным бюджетом в восемьсот миллионов! Ты также знаешь, что с моими деловыми способностями и ораторским даром я ненадолго задержусь в простых депутатах. Я буду участвовать во всех комиссиях, меня назначат членом Государственного совета, и, при первой же смене министерства, я ухвачу портфель министра. Ты согласен, что такому выдающемуся руководителю, как я, больше всего подходит портфель министра внутренних дел? Сам префект полиции, пребывающий на Иерусалимской улице, будет у меня на посылках. Так вот, дружище, послушай: мне сообщили, что господин Макс де Вилье, несмотря на свою общеизвестную дружбу с бедным принцем, которого мы имели несчастье потерять, замышляет что-то против правительства…

— Как! — прервал я друга. — Я замышляю что-то против правительства?

— Дай мне договорить! Я не утверждаю, что ты готовишь заговор, а полагаю, что меня лишь предупредили об этом. Стало быть, мой долг — доказать твою вину или оправдать тебя. Поэтому я приставил к тебе шпионов, чтобы мне докладывали о том, что ты делаешь каждый день, каждый час и каждую минуту. Не хочешь ли взглянуть на отчет о твоих делах и поступках, приложенный к твоему досье?

— Конечно, хочу.

— Вот он:

«Макс де Вилье выехал в Алансон 29 июля. В тот же день он посетил нотариуса по фамилии Деброс, хорошо известного своими радикальными взглядами».