Людовик XV и его эпоха - Дюма Александр - Страница 15

— Ax, Боже мой! — воскликнул он. — Если, как говорят, этой даме нужна скорая помощь, кто же возьмется быть ее акушером?

— Я, государь, — отвечал ла Пейрони, придворный лейб-хирург, находившийся при этом случае. — Мне не раз случалось принимать новорожденных.

— Да, — возразила девица де Шароле, — положим так, но это дело требует практики… А вы, может быть, от нее отстали?

— О! Не беспокойтесь, сударыня, — отвечал ла Пейрони, оскорбившись замечанием девицы Шароле. — Мы не забываем вынимать!..

Шароле, которой каждый год вынимали одного, приняла эту колкость на себя и крайне разгневалась: она тотчас встала и пошла к дверям. Ла Пейрони, несколько смутившись, следил за ней глазами: он думал, что эта острота не пройдет для него даром. Однако он почти тотчас же успокоился, когда, по выходе девицы Шароле из комнаты, раздался всеобщий смех. Уж если сам король смеялся, то мог ли гнев девицы Шароле иметь хоть какую-нибудь силу?

Министр Флери не был причастен ни к одной из этих партий. Причину этого он находил в своей старости или, лучше сказать, ссылался на нее, и Людовик XV весьма радовался тому, что освободился таким образом от надзора Флери как наставника и как министра. Но Флери в подробности знал о всем, что происходило и что делалось на этих собраниях у короля. Чтобы заслужить себе хоть малейшую благосклонность этого старого ментора, всякий старался сделаться его шпионом, и графиня Тулузская прежде всех. Поэтому Флери ни в чем ей и не отказывал.

В маленьких собраниях, нередко бывавших в Ла Мюетте или в Рамбуйе, было однажды, между прочим, постановлено: герцога Пантьевра, сына герцога Тулузского, еще находившегося в младенческом возрасте, сделать преемником должностей его отца, генерал-адмирала французского флота и начальника многих государственных управлений. В этих же собраниях упрочена была будущность маркиза и герцога Антенского, сына от первого брака графини Тулузской. В этих собраниях подготовлено было и падение Шовелена, министра иностранных дел и хранителя государственных печатей. Наконец, в этих собраниях был положен зародыш того стремления к удовольствиям, которое через нередкие отказы королевы в исполнении супружеской обязанности невольно пробудилось в сердце короля.

Если кто и следил более всех за королем в этом новом роде его жизни, то это была девица де Шароле, принцесса. Уже два или три года как она не спускала своих глаз с юного монарха, любовницами которого считали, хотя и без всякого основания, на одних только предположениях, графиню Тулузскую, маркизу Нель, герцогиню Роган и даже герцогиню Бурбонскую.

Однако несмотря на все эти удачи в любовных делах, о которых тогда носился слух, король продолжал быть робким и застенчивым. Хорошенькая Шароле решила во что бы то ни стало победить эту врожденную робость. Она сочинила однажды стихи, переписала их, нисколько не стараясь скрыть своего почерка, и сунула их в карман Людовика XV. Вот эти стихи:

Vous avez 1'humeur sauvage

Et Ie regard seduisant;

Se peut il done qu'a votre age

Vous soyez indifferent?

Si 1'Amour veut vous instruire,

Cedez, ne disputez rien:

On a fonde votre empire

Bien longtemps apres Ie sien!

Вы нравом дики, но за это

Ваш взгляд — огонь любви;

Возможно ли, что в ваши лета

Так хладнокровны вы?

Когда Амур займется вами,

Склонитесь перед ним:

Хотя царите вы над нами,

Но царством он древней своим!

Стихи были нехороши, но они имели то преимущество, что в них ясно высказывалось то, что нужно было высказать, и летописи, из которых мы почерпаем их, говорят, что время, употребленное принцессой Шароле на сочинение этих стихов, не было потерянным временем.

Но Шароле, по ветрености своей, недолго, однако, могла пользоваться благорасположением к себе короля: вскоре заметили, что если она и была виновницей супружеской его неверности, то весьма короткое время.

Как бы то ни было, Мария Лещинская продолжала владеть сердцем своего супруга и имела неограниченную власть во всем том, что не относилось до Флери, перед которым всякая власть была бессильна, не исключая и власти самого короля. Этот министр, будучи чрезвычайно скупым, в особенности был неумолим в тех случаях, когда нужно было выдавать деньги из государственной казны. Королева, славившаяся своей добротой и благодеяниями, нередко издерживала малые суммы, которые получала на помощь бедным. Однажды в Компьене она оставила все, что имела, раздав пособие деньгами и драгоценностями торговому сословию и артиллерийской школе. Возвратившись в Париж, она вынуждена была прибегнуть к займу денег, дабы иметь возможность продолжать карточную игру, от которой не отставала.

Герцогиня Люинь, свидетельница такого неприятного положения, напрасно старалась уговорить королеву просить о прибавке положенного ей жалованья. Ел величество решительно отвергла предложение герцогини, сказав, что она вполне уверена получить от министра Флери отказ, для нее весьма унизительный. Тогда герцогиня Люинь сама решилась ходатайствовать за королеву, явилась к министру и объявила ему о ее положении. Кардинал отвечал, что он обсудит это дело с генерал-контролером Орри.

При первом свидании своем с Орри кардинал-министр действительно говорил с ним о состоянии финансов королевы и приказал ему выдать ее величеству в единовременное пособие сто луидоров из казны. Орри, предуведомленный герцогиней Люинь, упрекнул министра в скупости и заметил, что такую незначительную сумму он, простой частный человек, сам бы мог дать сыну своему, если бы последний, так же как королева, издержал все свои деньги на добрые дела.

— Ну, так прибавьте к этой сумме еще пятьдесят луидоров, — сказал Фрежюс.

Орри на это также не соглашался и отвечал, что ста пятидесяти луидоров будет мало и что он никогда не решится выдать такую ничтожную сумму супруге короля Франции.

Флери, дабы избавиться от возражений своего сослуживца, прибавил еще двадцать пять луидоров. Орри опять не нашел эту сумму достаточной. Министр отвечал, что он прибавляет еще двадцать пять луидоров, и, наконец, Орри довел Фрежюса до того, чтобы королеве было выдано двенадцать тысяч франков.

Выйдя от министра, Орри отправился к королеве, вручил ей означенную сумму и спросил, достаточна ли она для нее. Мария отвечала, что она весьма довольна. Тем дело и кончилось бы, если бы кардинал не пожелал замедлить выдачу этих двенадцати тысяч франков более трех месяцев, так что королева не ранее как только в срок получения своих обыкновенных доходов могла уплатить свои долги и участвовать в игре.

К несчастью, Мария, имевшая еще опору в своем муже, лишилась по своей собственной вине и этой опоры.

По причине ли утомления после частых родов, или вследствие отказов в исполнении супружеской обязанности Мария Лещинская сделалась к своему супругу равнодушной и холодной. Это оскорбляло Людовика и заставило его отдаляться от своей жены, которая, без всякого сомнения, если бы только хотела, могла сделать из него то, что королева испанская сделала из Филиппа V.

Равнодушие и холодность Марии не могли, конечно, привести к благоприятным результатам. И вот однажды вечером, 24 января 1732 года, когда ничего еще не было положительно известно о тайных интригах Людовика XV, последний, сидя за ужином и выпив чрезмерно вина, поднял руку с бокалом и, провозгласив тост за здоровье неизвестной фаворитки, разбил бокал об пол и предложил своим собеседникам последовать его примеру и угадать имя этой неизвестной особы.

Тогда каждый из присутствовавших на ужине называл по имени, какое ему пришло в голову, женщину, в честь которой король провозгласил тост. За ужином сидело двадцать четыре человека, включая и короля: семеро из них указали на герцогиню Бурбонскую, другие семь — на девицу Божоле, а девять — на госпожу Лараге, внучку графа Лассе и герцога Вильяр-Бранкаса, всего только месяц определенную ко двору.

С этого дня все догадки и сомнения исчезли: всякий знал, что у короля есть фаворитка; не знали только, кто именно была эта фаворитка.