Кучер кабриолета - Дюма Александр - Страница 3

Мгновение спустя господин Эжен снова показался на поверхности. На этот раз он держал девушку за волосы; она была без сознания, да и для моего хозяина приспело время выйти на сушу. Он дышал с присвистом, и у него едва доставало сил держаться над водой, ведь утопленница не могла пошевелить ни рукой, ни ногой и была поэтому словно свинцом налитая. Он повернул голову, чтобы взглянуть, какой берег ближе — правый или левый, и заметил меня… «Кантийон, — сказал он, — ко мне!» Я перегнулся через борт и протянул ему весло — не тут-то было! Между нами все еще оставалось более трех футов… «Ко мне», — повторил он… У меня душа с телом расставалась. «Кантийон!» Волна захлестнула его, а я замер с открытым ртом, устремив глаза в одну точку; он опять всплыл, и у меня словно гора свалилась с плеч; я снова протянул весло; он слегка приблизился ко мне… «Держитесь, хозяин, держитесь!» — крикнул я. Он уже не мог отвечать. «Бросьте вы ее, — взмолился я, — спасайтесь сами». — «Нет, — выдавил он из себя, — я…» Тут вода влилась ему в рот. Ах, сударь, на голове у меня не было ни одного сухого волоса: так я взмок. Я наполовину вылез из лодки, чтобы дотянуться до него веслом; мне казалось, что все вертится вокруг меня. Мост, здание муниципальной гвардии, Тюильри — все плясало, и, однако, я не сводил взора с головы моего хозяина, которая мало-помалу погружалась в реку, на его глаза, еще видневшиеся над поверхностью, которые казались мне вдвое больше, чем обычно; затем осталась только его макушка, но вот и она погрузилась, как все остальное. Только рука со скрюченными пальцами еще торчала из воды. Я сделал последнее усилие и протянул весло. «Ну же, поднатужься!» — сказал я себе и вложил весло в его руку… Ух!..

Кантийон вытер себе лоб. Я перевел дыхание.

— Правду говорят, — продолжал он, — что утопающий хватается за соломинку. Господин Эжен так судорожно вцепился в весло, что от его ногтей на дереве остались отметины. Я оперся концом весла о борт лодки, она накренилась, и господин Эжен показался над водой. Я дрожал как в лихорадке и все боялся выпустить из рук это чертово весло. Я грудью навалился на него, низко пригнул голову и стал осторожно подтягивать весло, удерживая его своим телом. Голова моего хозяина была откинута назад, словно у человека, потерявшего сознание. Я продолжал тащить весло вместе с его грузом. Наконец, протянув руку, я ухватил господина Эжена за запястье. Ладно! Дело было в шляпе, и я сжал его руку, как в тисках. Неделю спустя у господина Эжена еще был в этом месте синяк.

Девчонки он не бросил; я втащил его на борт, и он плюхнулся в лодку вместе с ней. Они остались лежать рядышком, беспомощные, жалкие… Я кричал, окликал своего хозяина — какое там! Я попытался разжать ему руки, чтобы похлопать его по ладоням, но он так крепко стиснул кулаки, словно намеревался расколоть орех, — можно было вконец известись от отчаяния.

Я снова схватил весло и попробовал добраться до берега. Я не мастак грести, даже если сижу на двух веслах, ну а с одним веслом получалось невесть что: я хотел повернуть лодку в одну сторону, она шла в другую, а течение уносило меня все дальше и дальше от пристани. Убедившись, что я прямехонько плыву к устью, я рассудил, что незачем делать глупости — надо позвать на помощь. И принялся кричать что есть мочи.

Меня услыхали мастаки из домика, где приводят в чувство утопленников. Они тут же спустили на воду свою лодку, в два счета настигли меня и взяли на буксир. Пять минут спустя мой хозяин и девушка лежали на подстилке рядышком, как селедки в банке.

На вопрос, не утопленник ли я, пришлось ответить отрицательно, но все же я выразил желание глотнуть чего-нибудь спиртного; в самом деле, мне необходимо было подкрепиться: ноги у меня были как ватные.

Мой хозяин первый открыл глаза. Он бросился мне на шею… Я рыдал, смеялся, утирал слезы… Бог ты мой, до чего бывает глуп человек!..

Господин Эжен повернул голову и заметил девушку, которую как раз приводили в чувство.

«Плачу тысячу франков, друзья, — сказал он, — если девушка очнется. А ты, Кантийон, мой друг, мой отважный спаситель (я, все еще плакал), подай нам кабриолет».

«А ведь и правда! — вскричал я. — Про Коко-то мы забыли!»

Можете мне поверить, что я бросился бежать со всех ног. Добираюсь до того самого места… Ни кабриолета, ни лошади, — ее и след простыл. На следующий день полиция отыскала Коко: какой-то любитель лошадей присвоил себе нашего конягу.

Возвращаюсь к хозяину и говорю:

«Никого и ничего».

«В таком случае возьми извозчика», — отвечает он.

«А что с девушкой?»

«Она чуть пошевелила ножкой».

«Великолепно!» — восклицаю я.

Привожу извозчика. За это время девушка окончательно пришла в себя, но говорить еще не могла. Несем ее в карету. «Извозчик, — приказывает г-н Эжен, — на Бакскую улицу, дом тридцать один, да поживее».

— Эй, хозяин, приехали! Дом пятьдесят восемь, здесь живет мадемуазель Марс.

— Разве твоя история кончена?

— Кончена? Какое там!.. Я и четверти ее не рассказал, так, самую малость, все еще впереди.

Его история и в самом деле не была лишена интереса. Мне надо было высказать только одно пожелание нашей великолепной актрисе: видеть ее на сцене в 1831 году такой же божественной, какой она была в 1830-м. Десять минут спустя я уже был в кабриолете.

— Продолжай свой рассказ.

— Скажите прежде, куда вас везти?

— Безразлично, поезжай, куда хочешь. Так ты говорил…

— Да, моя история! Мы остановились на словах: «Извозчик, на Бакскую улицу, да поживее».

На мосту наша девушка вторично лишилась чувств.

Хозяин высадил меня на набережной, велев позвать его домашнего врача. Выполнив приказание, я нашел мадемуазель Марию… Я говорил вам, что ее звали Марией?

— Нет.

— Так, вот, это имя и было дано ей при крещении. Я нашел мадемуазель Марию в кровати, а у ее изголовья уже дежурила сиделка. Не могу выразить, до чего наша девушка была хороша: лицо бледное, глаза закрыты, руки сложены крестом на груди. Она походила на божью матерь, в, честь которой была наречена, к тому же бедняжка была беременна.

— Так вот почему она бросилась в воду, — заметил я.

— То же самое сказал и мой хозяин врачу, когда тот объявил ему эту новость. Ведь мы-то ничего не заметили. Врач дал ей понюхать какой-то флакончик; вовек не забуду этого флакончика. Представьте себе, его оставили на комоде, а я, дурак этакий, подумал: наверно, аромат у него замечательный, раз он привел девушку в чувство. Слоняюсь я возле комода как будто ни в чем не бывало и, улучив момент, когда никто на меня не смотрит, вынимаю из флакона обе пробки и подношу к носу. Вот так понюшка! Мне показалось, что я втянул в нос сотню иголок. Ладно, думаю, больше меня на этом не поймаешь. Слезы так и хлынули у меня из глаз. Увидев это, г-н Эжен сказал:

«Утешься, мой друг, доктор отвечает за ее жизнь».

А я твержу про себя: «Может, он доктор и первоклассный, но если я заболею, нипочем за ним не пошлю».

Между тем мадемуазель Мария пришла в себя и, оглядев комнату, прошептала:

«Как странно… Где я? Ничего не узнаю…»

«Естественно, — отвечаю я, — по той простой причине, что вы никогда здесь не были».

«Помолчи, Кантийон», — говорит мне хозяин и тут же обращается к девушке; а он-то умел разговаривать с женщинами.

«Успокойтесь, сударыня, — говорит он, — я буду ухаживать за вами с преданностью брата, а когда вы поправитесь настолько, что вас можно будет отправить домой, я немедленно перевезу вас отсюда».

«Так значит, я больна? — удивленно спрашивает она, затем, собравшись с мыслями, восклицает: — Да, да, вспомнила, я хотела! (Тут у нее вырвался стон.) И это, очевидно, вы, сударь, спасли мне жизнь. О, если бы вы знали, какую гибельную услугу вы оказали мне! Какое горестное будущее уготовило ваше самопожертвование незнакомой вам женщине».

Теребя свой нос, который по-прежнему горел огнем, я внимательно слушал их разговор, не пропуская ни единого слова, и потому пересказываю вам все в точности, как оно было. Мой хозяин утешал девушку на все лады, но она только твердила: