Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич - Страница 70

Но была у Александра Сергеевича и другая цель этих путешествий: постараться вытеснить мысли сына о блудной матери. И действительно: с каждым годом у Попо уменьшалось желание повидаться с нею в Москве; Павел знал, что теперь у Екатерины Петровны новая семья (дама родила от Римского-Корсакова трех детей — все они записаны были Ивановичами, но фамилию получили вымышленную — Ладомирские), и смирился с этим, принял как должное. Письма не писали друг другу. Только с Соней, сестрой, он обменивался короткими поздравлениями с Рождеством или с именинами.

Ромм, конечно, выучил русский хуже Попо, говорил с акцентом, постоянно путал времена глаголов и рода прилагательных, но понять его выходило окружающим без труда. За прошедшие восемь лет гувернер сильно изменился: полысел, отрастил животик и очки сменил на более сильные; появились морщинки на лбу и от носа к подбородку; словом, в свои 37 выглядел на целые 45–50.

С подопечным поддерживал отношения вполне дружеские, но дистанцию сохранял, чтоб иметь право читать ему нотации. Требовал без скидок на возраст и положение. Мальчик его слушался, уважал, но по мере взросления чаще взбрыкивал, порываясь отстаивать свою независимость. Даже порой скандалил.

— Отчего вы не выучили урока, мсье Поль? — спрашивал наставник.

— Настроения не было, — огрызался тот.

— Это не причина. Мне отец ваш платит за то, чтобы научить вас чему-то дельному. Если вы не станете исполнять мои задания, я умою руки, тут же возьму расчет и уеду во Францию.

— Не пугайте, мсье Шарль, никуда вы уехать не хотите.

— Верно, не хочу. Просто вы меня можете подвигнуть. Если не возьметесь за ум.

— Господи, Боже мой! — потрясал кулаками маленький барон. — Как мне надоели эти слова — «долг», «учеба», «поведение», «ум»! Я устал! Я хочу иногда просто отдыхать. От зубрежки — формул, правил, всяческих законов химии и физики, теорем и дат истории! Просто отдыхать! Покататься верхом, поиграть с Андре в шахматы… Разве это грех?

— Хорошо, не грех, — соглашался Ромм. — Разрешаю вам нынче и в пятницу не учить уроков. До конца недели можете балбесничать. Но вот с понедельника будьте уж любезны возвращаться к занятиям. И не вынуждайте меня жаловаться вашему папа. Огорчать его скверным поведением сына было б негуманно.

— Нет, ни в коем случае! — с жаром реагировал мальчик. — Четырех дней безделья мне вполне достаточно. Обещаю с понедельника снова сделаться паинькой.

— Что ж, договорились.

Вытянувшийся за последнее лето Попо был уже на голову выше Ромма. Голос начал слегка ломаться, на лице появлялись прыщики, но растительность на верхней губе пока не пробилась. Возникал интерес к противоположному полу, а картины с обнаженными дамами и скульптуры античных богинь вызывали в нем странные реакции организма, о которых он стеснялся спрашивать даже у Андрея.

Несмотря на отроческую нескладность, Строганов-младший оставался красавчиком: вьющиеся темно-русые волосы, ясные синие глаза и по-детски припухлые ярко-красные губы. Если к этой внешности не забыть прибавить оригинальность ума и обширные знания, худо-бедно привитые мсье Шарлем, то получится портрет славного подростка, хоть и избалованного немало, но вполне достойного.

С сыном своего крестного — цесаревича Павла Петровича, Александром Павловичем, — он впервые познакомился осенью 1785 года в Гатчине. Будущему российскому императору, победителю Наполеона, в декабре должно было исполниться восемь лет.

Это был рыжий паренек, с рыжими ресницами и бровями, тонкой кожей, сквозь которую то и дело проступала краска от смущения. Но, освоившись, он смотрел прямо, цепко, вроде изучал собеседника.

Разумеется, для Попо, старше на пять лет, маленький наследник престола никакого интереса не представлял, но из вежливости Строганов спросил, как когда-то Воронихин его самого, может ли тот играть в шашки или шахматы. Внук Екатерины ответил, что да, его обучали, но в искусстве этом он не преуспел. Сели за доску в клеточку. Шахматная партия вскоре свелась у них вничью, в шашки же барон поддался намеренно, и великий князь выиграл. Но не выказал особенной радости и, вцепившись в противника острым зеленоглазым взглядом, недовольно сказал:

— Вы нарочно мне уступили, Поль. Я заметил.

Хмыкнув, подросток подтвердил:

— Разве что чуть-чуть.

— Никогда не делайте этого больше, — твердо проговорил царевич. — Коли дружим, то должны мы дружить на равных, без оглядки на то, что моя гранд-мэр[71] — государыня.

— Обещаю, сударь.

Вскоре они расстались: Поль отправился путешествовать за границу.

Ехали в дорожной карете Строганова-старшего, управлял лошадьми крепостной кучер, а дорогу показывал нанятый специально шевалье де Ла Колиньер, он же медик, он же управляющий общим хозяйством — вроде старший в группе. Барчуки скакали каждый со своим гувернером: Строганов Павел — с Роммом, Строганов Григорий — с де Мишелем. Воронихин — сам по себе, но имелся еще и общий слуга, Франсуа Клеман, чтоб таскать саквояжи, чистить обувь и одежду, бегать за продуктами. Словом, восемь человек. Двигались неспешно, по почтовому тракту, между станциями — два-три часа пути; а на станциях можно отдохнуть, переночевать, отобедать или выпить чаю, посетить туалетную комнату; впрочем, по нужде останавливались и где-нибудь просто по дороге. В промежутках между станциями занимались кто чем: де Мишель большей частью спал, Ромм читал книжки, а бароны и Воронихин перекидывались картишками. Шевалье де Ла Колиньер то и дело прикладывался к баклажке с вином и, дойдя до определенного градуса, начинал рассказывать случаи из своей медицинской практики, да с такими подробностями, от которых тошнило; словом, уже к Варшаве надоел всем ужасно, и хотелось стукнуть его чем-нибудь тяжелым, чтобы помолчал хоть какое-то время.

В Пруссии провели около двух месяцев, побывав в Берлине, Потсдаме и Дрездене, а затем в других германских самостоятельных княжествах, в том числе в Кёльне и Штутгарте. Воронихин усердно рисовал, остальные просто глазели на старинные здания, на полотна в картинных галереях, экспонаты музеев и практиковались в немецком. Посещали концерты. Пробовали местную кухню, а мсье Колиньер налегал на вина и пиво, не стесняясь щипать служанок пониже спины. А когда в Штутгарте он вообще пропал на три дня и три ночи и затем предстал перед остальными попутчиками совершенно опухший, с «фонарем» под глазом и с прискорбием объявил, что его ограбили и теперь у них не имеется ни единого пфеннига, чтобы продолжать путешествие, Ромм, вознегодовав, совершил у них в группе «государственный переворот» — взял правление в свои руки, указал Колиньеру на дверь и сказал, что в его услугах больше нет нужды.

Шевалье пытался не сдаваться без боя, но мсье Шарля поддержали все остальные, и пьянчужке в результате пришлось убраться.

Подсчитали средства, оставшиеся у каждого в кошельке. Ромм заверил: денег хватит, чтоб доехать до его родного города во Франции — Риома; в тамошнем банке он имеет кругленькую сумму, на которую можно протянуть до того, как от Строганова-старшего привезут по почте из Петербурга компенсацию. Так и порешили.

Воронихин подумал: «Все-таки во Францию. Александр Сергеевич не зря опасался. Впрочем, Риом — еще не Париж. Нравы там, наверное, не такие скверные, чтоб испортить нашего Попо».

Чувствуя приближение отчего дома, мсье Шарль расцвел. Он сиял, а его глаза за очками и лысина сверкали. Сообщая подробности географии и истории края Овернь, гувернер превзошел в болтливости шевалье де Ла Колиньера. И, конечно, не преминул подчеркнуть, что его семейство — не последнее в здешних краях, так как папа Ромм, ныне давно покойный, состоял прокурором этого городка. А теперь здесь живет престарелая мадам Ромм с тремя дочерьми.

Их карета остановилась у трехэтажного серого дома на улице Мариво, все балконы в цветах и зелени, а наставник, распахнув дверцу, стоя на подножке, громогласно крикнул: