Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич - Страница 48

— Встань. Присядь. Я пока не решила.

— Может, моего братца Валериана? Он сражался в Польше у Суворова…

— …и насиловал польских девушек — знаем, знаем.

— Гнусные наветы! После ранения потерял ногу. Но не боевой дух! Он бы мог возглавить Каспийский корпус и с грузинскими силами выгнать шаха. Мы расширим границы нашей империи вплоть до Тибета!

— Если бы да кабы, да во рту росли грибы, то был бы не рот, а целый огород!

— Вы не верите в этот замысел?

— Замысел весьма химерический.

— Я готов представить выкладки и обоснования.

— Что ж, представь, посмотрим. — Наклонившись, похлопала его по щеке. — Мой скакун ретивый. Станешь скакать не на поле брани, а в моем алькове. Пользы будет больше.

Он, довольный, расплылся:

— Нынче навещу после карт.

— Нет, сегодня — пас. Накануне не выспалась, надо отдохнуть.

— Значит, завтра.

— Завтра и посмотрим.

Поручила Бецкому все заботы о Леше Бобринском. Правда, он тогда еще не был Бобринским, жил в семье у гардеробмейстера Васи Шкурина, но когда пришла пора отдавать в кадеты, подобрали ему фамилию. По названию сельца Бобрики в Тульской губернии, купленного мною для сыночка. И еще потому Бобринский, что, когда родился, то укутали его в шубу из бобра, дабы унести скорей из дворца — с глаз Петра Федоровича, полудурка, так и не узнавшего, что его жена родила от Григория Орлова…

Фуй, моя семейная жизнь! Пять лет после свадьбы я ходила девкой — и никто не знал. А когда Елизавета проведала, призвала врачей, и Петру произвели небольшую хирургическую операцию, после чего он смог стать мужчиной. Но к тому времени наши отношения безнадежно испортились…

Первые две беременности были от Салтыкова. Но утроба не держала этих детей. Павел удержался, но его отец не совсем понятен… А потом был Алеша Бобринский от Орлова. Так и записали: Алексей Григорьевич.

Бецкий докладывал о нем: скромный, слегка запуганный, но способный к наукам. Будучи кадетом, мальчик на воскресенье приходил к Бецкому, вместе они обедали и гуляли, а порой навещали меня в Зимнем.

Лучшим выпускникам Кадетского корпуса полагались золотые медали, но успехи Леши были не столь блестящи, и специально для него сочинили статус малой золотой медали…

А потом я отправила сына путешествовать вместе с его друзьями — по России-матушке и Европе. Бецкий разработал маршрут. И пересылал за границу деньги. А когда они перессорились — Бецкий, Алеша и его друзья, — я препоручила заботу о мальчике Завадовскому…

Бецкий, Бецкий! Столько вместе прожито, столько пережито! Помню, он пришел с мыслью завести воспитательный дом. Организовать приют, где бы принимались младенцы любого пола и происхождения младше одного года. Ведь нередко бедные неимущие девушки (или же замужние, но беременные не от мужа) убивали родившихся деток. А теперь могли бы анонимно их сдавать в приют. И младенцы изначально считались бы вольными. Первый дом создали в Москве — получилось. Повторили в Питере.

И затем — по губернским городам… Столько жизней тогда спасли! Все они обязаны Бецкому.

А потом он придумал Смольный институт…

Занялась изучением документов по вопросу о разделе территории Польши. К Пруссии отходил север — Гданьск и Гдыня — с выходом в Балтийское море. К Австрии — юг, вместе с Краковом. Центр — к России, превращаясь в три российские губернии. А на польской государственности ставился крест: правящий король Станислав Август Понятовский добровольно складывал свои полномочия. А куца бы он делся? Бывший фаворит Екатерины, пан Станислав королем-то стал по ее протекции, делал все, как она желала. Но не смог справиться со смутой под водительством Костюшко, и пришлось направить в Польшу Суворова, подавить бунт, а теперь, во избежание новых неприятностей, поделить страну на три части… Ничего, Понятовский не пропадет: будет жить в Петербурге, доживать свой век в роскоши и достатке. Пусть спасибо скажет и на том.

Да, раздел Польши явно всех устраивал. Кроме самих поляков. Ничего, смирятся. Ведь Костюшко сидит в Петропавловке, а других зачинщиков у них нет. Все смирятся, все. В том числе французы, как сдадутся Суворову. Он не проиграл ни одну из битв. Выиграет и битву за Париж!

Утомившись, прилегла отдохнуть. Очень быстро заснула, видела какие-то обрывочные картинки — Бецкий в Сан-Суси, молодой, холеный; вот уже идущий по залам Зимнего дворца, в вышитом камзоле, белых чулках и ботинках с пряжками, на которых блестят небольшие бриллиантики, со своей неизменной тростью (из-за хромоты); вот уже старик и в слезах, причитающий, что не сможет жить без Алымовой… Кажется, Алымова тоже полюбила — как отца, как дедушку, но не мужа. Что за мезальянс? Бецкий стал бы посмешищем. Или же счастливцем? Можно ли вторгаться в постороннюю жизнь? Даже если ты — царица всея Руси?

Приоткрыла глаза, посмотрела на часы возле изголовья кровати — обнаженная Психея с амурами возле циферблата — было десять минут седьмого. Кажется, жара стала меньше. Духота ушла. Надо подниматься, привести себя в порядок и надеть вечернее платье для карт. В семь придут друзья. Поиграем сегодня в бостон. Риверси и пикет надоели. В них всегда везет Пассеку и Черткову. А она сегодня возьмет реванш.

Подошла к зеркалу, посмотрела на свое отражение. Да, в последнее время слишком погрузнела. Стала догонять Елизавету Петровну — та вообще в последние годы еле передвигалась, без одышки не могла подняться по лестнице. Неумеренность в жирном и сладком, плюс пристрастие к алкоголю… Нет, сама Екатерина к вину не склонна. Рюмочка лафита для настроения. Никогда не пробовала курить. Но зато обожает сладости. И мужчин. Две ее слабости в жизни. Если не считать власти…

Нет, парик надевать не станет. Целый вечер париться? Этого еще не хватало. Чуть подправить волосы на висках и вколоть одну-другую шпильки в косу, что уложена на затылке. Так вполне достаточно. Платье шелковое, фиолетовое, с кружевным воротничком. Небольшие бусы. И всего два кольца. Обручальное золотое на левой руке — знак вдовства — и вот этот перстенек на правой. В тон к нему — сережки. Скромно и со вкусом. Не на бал, не на праздник, а всего лишь на вечерние карты. Ну-с, пора звать прислугу. Поиграю сегодня вволю.

Генерал Пассек был широкоплеч и массивен, русский Геркулес, 5 футов 8 дюймов росту[42], обладал пышными усами и всегда ходил слегка подшофе. В молодости поражал красотой, соболиными бровями и отличным умением скакать на лошади. К нынешним 60 годам чуть расплылся и подурнел, дряблые веки и обрюзгшие щеки превратили глаза в монгольские щелочки. В службу он ходил неусердно, с увлечением занимаясь только картами, лошадьми, молодой любовницей и побочным сыном. Но по-прежнему имел легкость в мыслях, острый язычок и оригинальные суждения по всем поводам. В ближний круг императрицы Пассек вошел в 1762 году во время переворота, вместе с братьями Орловыми сторожа Петра Федоровича в Ропше. И с тех пор пользовался полным ее доверием.

Точно так же относилась она к Черткову, ставшему при ней действительным тайным советником; человек неяркий, тихий, он сыграл одну из важных ролей при перевороте, охраняя ее величество при восшествии на престол. Говорил мало, но всегда по делу.

С ними с обоими, а еще, разумеется, с Платоном Зубовым, государыня обычно и составляла карточные партии.

В этот раз собрались по-семейному в Диванном зале. Слуги уже поставили на стол блюдо-кассу с фишками. Каждый взял по 120 штук и переложил их к себе в специальную коробочку.

Пассек вскрыл новую колоду, разделил на четыре доли и раздал участникам.

— У меня бостон! — объявил Чертков.

«Бостон» был валет бубен, по-американски считавшийся старшей картой. У кого бостон — сдает первым.

Сделали ставки по десять фишек, и Чертков принялся сдавать. Протянул снять налево сидевшему Зубову, а сдавал справа, начиная с Пассека, по две карты, и всего по 13. Вскрыл свою последнюю карту — это были пики, и они стали козырями.