Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич - Страница 28

«Лизонька, голубушка! (Вы позволите называть Вас так?) Получив послание Ваше, прочитав заветные его строчки, я лишился разума от восторга! Вы согласны соединить наши судьбы! Благодарности моей нет предела. Можете быть уверены: я сумею оправдать доверие Ваше и ни словом, ни жестом, ни поступком не заставлю Вас пожалеть о сделанном выборе. А за сим позвольте полюбопытствовать: можете ли Вы беспрепятственно и не вызывая никаких подозрений со стороны К.Г. посещать дом сестрицы Вашей? Я бы тоже постарался заглянуть к ней на огонек — словом, мы могли бы увидеться и непринужденно потолковать о том о сем. С нетерпением жду Вашего решения. Искренне преданный Вам, П. А.»

День спустя получил новую записку:

«Петр Федорович любезный! Мне так весело переписываться с Вами! Жизнь моя отныне наполнилась новым смыслом. Только и мечтаю о том, как мы станем одной семьею и заботиться друг о друге будем, и поддерживать во всех начинаниях, и шагать вместе, рука об руку. Заверяю и я Вас: Вы не пожалеете о сделанном выборе и другой супруги, более нежной, ласковой, преданной и послушной, любящей детей, Вам и не сыскать! И хочу сказать, что затея Ваша — повстречаться у Аннушки — очень мне по вкусу. Думаю, можно осуществить это наше намерение в предстоящее воскресенье: папенька отправится в гости к г-ну Потемкину, я же смогу с его дозволения отлучиться к сестре на какое-то время. Аннушка известит Вас особо. До свиданья, милый мой генерал! (Вы позволите называть Вас так?) Ваша Е. Р.»

Вскоре Апраксин получил приглашение на обед от мадам Васильчиковой и, ликуя от привалившей удачи, начал собираться за два дня до свидания, загоняв слуг с чисткой, глажкой, отделкой, доводкой всего своего внешнего облика — от сапог до хвостика парика. А мужскую одеколонь выбирал в магазине самолично, самую дорогую, привезенную прямиком из Кёльна. Словом, в полдень воскресенья выглядел с иголочки — выбритый, надушенный, выправка гвардейская, взгляд орлиный — не мужчина, а идеал, сладкая мечта любой барышни.

Шубу лишь накинул на плечи (жил он на Миллионной улице по соседству), запахнул, не застегивая. И потом, взойдя, бросил на руки лакею. Словно мальчик, взбежал по лестнице. Слышал из-за дверей, как дворецкий докладывает о его визите: «Генерал-адъютант граф Апраксин Петр Федорович!» — и вошел, стуча каблуками по паркету.

Сам хозяин дома камергер Васильчиков поспешил навстречу — невысокий улыбчивый господин, пухленький и горбоносый; выглядел лет на 30, но фигуру имел нестройную и смешно подбрасывал задик при ходьбе. Руки протянул:

— Петр Федорович, соседушка, как я счастлив видеть вас у себя в доме. Оказали честь мне и супруге…

Оба подошли к креслу, где сидела Анна Кирилловна: двигалась та уже с трудом, будучи в конце девятого месяца, и живот казался больше нее самое.

— Как я рада, граф. Вы сегодня самый высокопоставленный военный у нас.

— Ах, мадам, разве дело в чинах и рангах? Человека надобно ценить не за регалии, а за ум и душу.

Приглашенных на обед было человек восемь, в том числе и брат хозяина, фаворит императрицы, младше его на три года. Он явился в модном камзоле, весь усыпанный дорогими камнями, и смотрел на окружающих чуть надменно, сознавая новое свое положение. Но на самом деле был слегка трусоват: в свете говорили, что Васильчиков-младший, поселившись в Зимнем в комнатах, где до этого проживал граф Орлов, очень опасался возвращения бывшего любовника государыни, грубого, брутального, и велел поставить у дверей спальни часовых.

Петр Федорович не нашел среди присутствующих Лизаветы и заметно сник. Неужели ей не удалось вырваться? Или Кирилл Григорьевич с Софьей Осиповной что-то заподозрили? Генерал хотел узнать об этом у Анны, но при всех было неудобно.

Наконец, лакеи распахнули двери в столовую, и все общество потянулось за обеденный стол. У Апраксина и вовсе пропал аппетит, он подумывал о том, под каким бы благовидным предлогом ему откланяться, как внезапно дворецкий доложил: «Ее светлость графиня Разумовская Елизавета Кирилловна!» Сердце заколотилось в груди генерала радостнотревожно, он буквально впился глазами в открытую дверь и увидел свою голубушку — раскрасневшуюся с мороза, черноокую и чернобровую, с сочными малиновыми губами и высокой тонкой шеей. Платье на ней было довольно скромное, лишь красивая золотая брошь в виде стрекозы украшала белый парик. Да на среднем пальчике правой руки небольшой перстенек, но с бриллиантиком.

— Извините за опоздание, господа, — попросила она прощения звонким голосом, приседая в книксене. — Помогала папеньке собираться в гости к генералу Потемкину… Но успела, слава Богу, к первым переменам.

Анна устроила сестру рядышком. Лишь занявшись поданной ей севрюгой и спаржей, Лиза бросила мимолетный взгляд на Апраксина. И мгновенно опустила глаза. Но Петру Федоровичу было этого достаточно: он прочел во взоре возлюбленной, что она приехала сюда только для него и интересуется только им. Радость и спокойствие сразу заполнили его душу. Генерал заулыбался, осушил бокал красного вина за здоровье императрицы (тост провозгласил, разумеется, фаворит) и уже с охоткой начал лакомиться хамоном (тонко нарезанной ветчиной по-испански). Черепаховый суп очень был неплох. А перепела и барашек на косточке вовсе оказались выше всех похвал.

Разобрав десерт, стали выходить из-за стола. Многие мужчины отправились в курительную комнату, но Апраксин не курил и остался в гостиной. Анна усадила его рядом на диванчике и сказала вполголоса: «Через четверть часа загляните в нашу библиотеку… там вас будут ждать, генерал…» Он склонился и поцеловал Васильчиковой руку. Та ответила: «Полно, полно, граф, я не стою благодарности и хочу лишь счастья моей сестренке».

Выйдя из гостиной, Петр Федорович проследовал длинным коридором, на стенах которого разместились портреты предков и родичей Васильчиковых (легендарный немец Индрис, многие Толстые, Дурновы и Даниловы), надавил на ручку двери библиотеки и, зайдя внутрь, он увидел чудную картину: у окна, темным силуэтом, голову склонив к чтению, опершись о подлокотник кресла, с оранжадом в руке, вырисовывалась прелестная Разумовская. Острый носик. Длинные ресницы. Лебединая шея. И еще не целованные, по-девичьи припухлые губы.

Подняла глаза. Нежно улыбнулась.

Он проговорил:

— Вы позволите? Я не потревожу?

— Проходите, проходите, милейший Петр Федорович, — пригласила она, отставляя бокал. — Как вы можете меня потревожить, коли я пришла сюда не читать, а увидеться с вами? Сядьте, не чинитесь. Дайте руку. Нет, не эту, а левую. Я хочу увидеть линии ладони.

— О, да вы, пожалуй, сведущи в хиромантии? — отозвался Апраксин.

— Да, немного. Бабушка-украинка научила меня. Многие не верят, говорят — чернокнижие, а ведь это правда: на ладони значится судьба человека…

Генерал спросил:

— Словом, вы не ведьма?

Девушка сказала задумчиво, углубившись в изучение руки собеседника:

— Нет, я ангел…

— Мой ангел…

— Ваш ангел…

— Что же говорят эти линии?

— Очень многое. Доживете до седины, до глубокой старости, это верно. Кроме сына от первого брака будете отцом еще трех детей. В середине жизни предстоят какие-то трудности… видимо, лишения… Новая война? Нет, не думаю. Больше похоже на изгнание… Странно, странно. Но при этом любовь, любовь до конца вашей жизни. Холм Венеры и линия сердца говорят об этом.

Он, перехватив ее запястье, наклонил лицо, прикоснулся губами к ее тонким пальчикам. С жаром произнес:

— Да, и я на вашей ладони ясно вижу: вы моя любовь до последнего вздоха… — И опять поцеловал.

Томно застонав, Лиза прошептала:

— Петр Федорович… любезный… вы не слишком торопитесь?

— Нет, нет, любимая… — Распалившись, начал покрывать поцелуями всю ее руку.

— Ведь жена ваша все еще не в монастыре…

— Ах, забудьте о ней вообще, Лизавета Кирилловна… Лизонька… Вы и я, только мы вдвоем — вот главное… — Обнял ее за плечи, притянул к себе.

Поначалу поддавшись, Разумовская быстро спохватилась: