Княгиня Монако - Дюма Александр - Страница 89

Он встал на колени возле моей кровати, взял мою руку, опустившуюся к его губам, и стал умолять меня тихим голосом, во имя моей и его жизней, успокоиться и не выдавать нас. Филипп был необычайно красив; его красота была ослепительной и божественной; его сходство с королем было как никогда заметным, но он походил на него так же, как ангел похож на человека: те же самые черты были исполнены неизъяснимого очарования, которое я не в силах ни объяснить, ни передать. Я смотрела на своего друга и молча слушала его — его слова были бальзамом для моей души, а его взор пылал огнем. Словом, стоит ли об этом говорить? Я уже призналась вам в том, какие странные чувства пробудил во мне Биариц; теперь те же чувства вспыхнули с новой силой — этот несчастный был таким трогательным, а его страдания столь безмерными!

Лишь в ту минуту, когда мы с Филиппом расставались, я узнала о том, как он сюда попал; вначале я даже не успела его спросить об этом; он рассказал мне все гораздо позднее, и я сейчас передам вам его рассказ.

XIV

Вот что произошло: мой цыган, как вам известно, был беззаветно предан Сен-Мару; во всяком случае, тот так считал. Басто, как правило, проводил с узником каждое утро, играя с ним по нескольку часов либо давая ему уроки музыки: он превосходно играл на лютне, так же как и на виоле. Позже его сменял комендант; он беседовал со своей жертвой, что не доставляло осужденному никакого удовольствия, или же они вместе читали книги, которые ему позволяли читать. Господин де Сен-Map и цыган обращались с Филиппом с величайшим почтением и садились в его присутствии, лишь получив на это разрешение, — он никогда им в этом не отказывал, хотя и держался с необычайным достоинством.

В тот день хитано, как всегда, направился к несчастному узнику, но на этот раз он рассказал ему о моем желании с ним встретиться, которое Басто разделял всей душой, что не вызывает сомнений; дворецкий также сообщил Филиппу о своем намерении помочь нам и о том, что он задумал сделать вечером.

Басто, как и комендант, был посвящен во все секреты крепости; подобно Сен-Мару, он добирался до башни потайными ходами, проложенными внутри мощных стен. Один из таких ходов вел в мои покои — именно по нему хитано убежал накануне. Ужасное обстоятельство! Этот человек находился возле г-на де Сен-Мара главным образом с одной-единственной целью: ему было приказано при малейшем неповиновении, при малейшей попытке к бегству или умышленном действии, направленном против коменданта, явиться к заключенному и немедленно заколоть его кинжалом. Он был одновременно тюремщиком и палачом. К счастью, благодаря моей счастливой звезде цыган стал нашим союзником!

Таким образом, он и Филипп условились, что Басто известит своего господина о том, что узнику якобы нездоровится — такое порой с ним случалось. В подобных случаях цыган оставался с больным; как и все его соплеменники, он отчасти был знахарем и лечил Филиппа по-своему, нередко проводя ночи возле его постели. Сен-Map никогда этому не противился, поскольку, следует признать, что, за исключением свободы и любви, он ни в чем не отказывал узнику. В таких случаях он редко заходил в камеру Филиппа, деликатно избавляя его от своего присутствия. Подобные дни были для несчастного юноши благословенными. Все прошло как обычно. Комендант покинул нас, чтобы навестить заключенного; он застал его в постели; больной с большим трудом говорил и испытывал неодолимое желание спать. Басто сказал г-нуде Сен-Мару шепотом, что дал Филиппу болеутоляющие капли, и его ни в коем случае нельзя беспокоить, пока лекарство не подействует.

— Ухаживайте за ним как следует, Басто, — сказал дворянин, — я готов отдать двадцать лет жизни, лишь бы только он сейчас не умер.

— Придется оставить беднягу одного, он будет спать до завтра, и я тоже покину его этой ночью, поскольку ему требуется полный покой. Если он проснется от малейшего шума, это сведет действие лекарства на нет. Вы знаете, что можете на меня положиться: ничего не бойтесь, я отвечаю за все, исправно выполняя то, что должно быть сделано.

Сен-Map вернулся к нам; когда все легли спать, он снова пошел к Филиппу и нашел его в том же состоянии. Басто запер за комендантом дверь, не сомневаясь в том, что тот не появится здесь по крайней мере до следующего дня. Цыган тотчас же переодел узника в свой костюм, а сам закутался в постельное покрывало и для большей надежности спрятал лицо под маской (несчастный сам нередко поступал так, когда его охватывало отчаяние). Затем он объяснил Филиппу, каким путем ему идти, обозначив все повороты прохода, и занял место узника в его кровати. Славный Басто рисковал жизнью, что он делал впоследствии еще не раз и за что в конце концов поплатился головой. Таковы цыгане: они беспрекословно подчиняются тем, кто их защищает, но столь же безоговорочно ненавидят тех, кто их оскорбляет, — это страшные люди.

О дальнейшем не стоит говорить, все и так ясно. Мы расстались на следующий день, на рассвете; Филипп чувствовал себя счастливее короля, на которого он так был похож: он впервые в жизни изведал наслаждение и уносил с собой вечную память о нем. На прощание он сказал: — Я снова вас увижу, или же они убьют меня.

Не решусь описывать, что творилось в моей душе — мне самой это непонятно. С того дня передо мной открылась дотоле неведомая жизнь, и я без оглядки вступила на этот новый для меня путь; с тех пор я никогда не размышляла и не пыталась разобраться в своих чувствах, а лишь плыла по течению, сообразно времени и обстоятельствам. Мое сердце никогда не изменяло своей единственной любви — вот и все, что я могу утверждать.

Мы покинули крепость в полдень; комендант устроил для нас завтрак, на который я не пошла; я попросила принести мне в комнату чашку бульона, опасаясь, что меня выдадут глаза. Сен-Map увидел меня уже в дорожной полумаске; я была печальной, опиралась на руку Блондо и жалобно вздыхала.

— Приезжайте в Монако, — снова сказала я, садясь в носилки, — вас там встретят как друга, сударь, и окажут вам прием, достойный нашей признательности.

Комендант обещал мне приехать, но он выглядел озабоченным. Неужели он что-то заподозрил?

Оказавшись за занавесками кареты, прежде чем мы двинулись в путь, я обратила свой взгляд на башню, где томился столь сильно любивший меня человек, и не отрывала от нее глаз до тех пор, пока она не скрылась из вида.

Очень скоро мы прибыли в Монако. Я была довольна оказанным мне приемом и почестями — там я была государыней. Простолюдины выказали большую радость по поводу моего приезда. В мою честь возводили триумфальные арки, произносили торжественные речи и осыпали меня подарками. Я охотно все это принимала. Монако — дивный край, где можно наслаждаться изумительными пейзажами; несмотря на терзавшую меня тоску, которую я привезла с собой, я была поражена красотой этой страны. Замок, расположенный на берегу моря, окружен апельсиновой рощей. Он не особенно стар, прекрасно обставлен и весьма поражает вышколенными слугами и роскошной посудой. Город отнюдь не велик, это княжеская игрушка, однако Гримальди им гордятся. В их распоряжении — три судна, которые они называют флотом, четыре солдата, которых они именуют армией, и десять придворных, которых они называют двором.

Родственники г-на де Валантинуа были самыми важными людьми Италии, и многие из них собрались, чтобы образовать мой кортеж. У всех Гримальди были очень богатые, но нелепые наряды. Они восторгались нашими туалетами, в то же время порицая их, в особенности множество лент и шнурков с металлическими наконечниками, которые мы носили. Мне отвели необычайно просторную и необычайно мрачную спальню, с кроватными занавесями, привезенными из Константинополя одним из предков Гримальди. На свете нет более величественных и унылых покоев.

Господин де Валантинуа сиял от радости, он был здесь главным и больше не опасался насмешек вышестоящих. Он с гордостью показывал мне фамильные портреты, желая, чтобы я их похвалила, и подробно останавливался на памятных датах и подвигах каждого из своих предков, как будто разговаривал с женой какого-нибудь сборщика податей.