Катрин Блюм - Дюма Александр - Страница 17

О! — сказал Гийом, смеясь уголком рта, в котором торчала трубка, не дававшая ему закрыться, — всегда известно, когда ты начнешь, но никогда не знаешь, когда ты кончишь!

— Я?

— Да… Ты начнешь говорить о Косоглазом, а закончишь… о Великом Турке!

— На этот раз я буду говорить о Бернаре! Ты доволен?

— Ну, говори! — уступил Гийом, скрещивая на груди руки. — А потом я тебе скажу, доволен я или нет!

— Хорошо! Итак… Ты ведь сказал, что Бернар направился в сторону города?

— Да!

— И что он пошел через лес самым коротким путем?

— И что из этого?

— И ты сказал, что он не появился вместе с другими около Тет-де-Салмон?

— Нет… так ты знаешь, куда он пошел? Если ты знаешь, так говори, и дело с концом! Ты же видишь, что я тебя слушаю! Если ты не знаешь, так нечего меня задерживать!

— Между прочим, это ты говоришь, а не я!

— Я умолкаю, — сказал Гийом.

— Хорошо! — сказала мать, — он поехал в город…

— Чтобы побыстрее встретить Катрин? Проказник! Если та ковы твои новости, то сохрани это для прошлогодней песенки!

— А вот здесь ты и ошибаешься, он вовсе не за тем поехал в город, чтобы побыстрее встретить Катрин!

— Да? А за чем же он тогда туда поехал?

— Он поехал в город из-за мадемуазель Эфрозин!

— Из-за дочери торговца лесом, или мэра, дочери мсье Рэзэна? Ну и ну!

— Да, из-за дочери торговца лесом, или мэра, дочери мсье Рэзэна!

— Замолчи!

— А почему?

— Замолчи!

— Да ведь…

— Да замолчи же!

— О, я никогда не видела ничего подобного! — воскликнула матушка Ватрен, в отчаянии поднимая руки к небу. — Я никогда не бываю права! Я говорю так — я неправа! Я говорю этак — то же самое! Я говорю — молчи! Я молчу — нужно говорить! Но Господи Боже мой! Зачем же тогда нужен язык, если не для того, чтобы говорить о том, что у тебя на сердце?

— Но мне кажется, — сказал Гийом, посмотрев на жену, — что ты вовсе не лишаешь себе удовольствия поболтать языком!

Сказав это, Гийом, с таким видом, как будто узнал все, что ему было нужно, принялся набивать свою трубку, насвистывая при этом какую-то охотничью песенку. Это был вежливый предлог для того, чтобы заставить свою жену закончить этот разговор. Но Марианна оказала сильное сопротивление.

— А если я тебе скажу, — продолжала она, — что девушка сама заговорила со мной?

— Когда? — лаконически спросил Гийом.

— В прошлое воскресенье, после мессы!

— И что же она тебе сказала?

— Она мне сказала… Да, хочешь ты меня выслушать или нет?

— Да, я тебя слушаю!

— Она мне сказала: «Знаете ли вы, мадам Ватрен, что мсье Бернар довольно дерзкий молодой человек?»

— Бернар?

— Я тебе только повторяю то, что она мне сказала: «… Когда я прохожу мимо, он на меня смотрит, и если бы у меня не было веера, я не знала бы, куда спрятать глаза».

— Она сказала, что Бернар с ней разговаривал?

— Нет, этого она не говорила. — И что же тогда?

— Подожди же! Боже мой, что ты так спешишь? Затем она добавила: «Мадам Ватрен, мой отец и я, мы посетим вас в один из ближайших дней; но постарайтесь, чтобы мсье Бернара в этот момент не было дома; я очень стеснительна, потому что, нужно признаться, что ваш сын мне очень нравится!»

— Ну, — сказал Гийом, пожимая плечами, — и тебе это доставляет удовольствие? Твое самолюбие приятно задевает, что эта городская штучка, модница, дочь мсье мэра, сказала, что она находит, что Бернар красив?

— Ну конечно!

— И поэтому тебе в голову лезет всякий вздор и в своем воображении ты строишь далеко идущие планы?

— А почему бы и нет?

— И ты уже видишь Бернара зятем мсье мэра?

— Боже мой! Если он женится на его дочери…

— Послушай, — сказал Гийом; одной рукой сжимая свою фуражку, а другой — клок седых волос, как будто бы он хотел их выдернуть, — послушай, я видел вальдшнепов, гусынь, журавлей, которые были еще хитрее, чем ты! Боже мой! Боже мой! Как ужасно слышать такие вещи! Впрочем, если уж я приговорен к этому, придется отбывать свой срок!

— Однако, — продолжала старушка, как будто бы Гийом ни чего не сказал, — могу тебе сказать, что мсье Рэзэн сам остановил меня, не далее, как вчера, когда я возвращалась, сделав покупки, и сказал: «Мадам Ватрен, я слышал о вашем жарком из кроликов и как-нибудь зайду к вам, чтобы отведать его вместе с вами и дядюшкой Гийомом».

— И ты не видишь причины, почему он все это делает?! — воскликнул старик, выпуская, по своему обыкновению, колечки дыма тем чаще, чем больше сердился, и постепенно исчезая в белом облаке, подобно громовержцу Юпитеру.

— Нет, — ответила Марианна, не понимая, что можно видеть в словах, которые она только что передала, кроме того, что они значили.

— Хорошо, тогда я тебе объясню!

И так как объяснение должно было быть долгим, дядюшка Гийом, как и во всех торжественных случаях, вынул трубку изо рта, заложил руку за спину и, еще более плотно сжав зубы, продолжал:

— Видишь ли, этот мсье мэр, который, как известно, наполовину нормандец, наполовину пикардиец, честный человек… при чем честен он ровно настолько, чтобы не быть повешенным. И он надеется, что если его дочь поговорит с тобой о твоем сыне и если он сам поговорит с тобой о твоем жарком, то ты надвинешь мне мой ночной колпак на глаза, и таким образом, если он срубит несколько буков или дубов, которые не принадлежат к его партии, я на это не обращу внимания! Да, но это не пройдет, мсье мэр! Косите траву на ваших полях для ваших коней, это меня не касается, но вы можете делать мне сколько угодно комплиментов, и все равно вы не срубите ни единой ветки с тех деревьев, которые вам еще не проданы!

Не будучи побежденной, Марианна кивнула головой, показывая, что в конце концов в словах старика могла быть и доля правды.

— Хорошо, не будем больше говорить об этом, — сказала она со вздохом, — но ты же не будешь отрицать, что Парижанин влюблен в Катрин!

— Ну, прекрасно! — воскликнул Гийом, взмахнув рукой в порыве бросить трубку на пол. — Вот мы и попали из огня да в полымя!

— Почему? — спросила мать.

— Ты закончила?

— Нет!

— Послушай, — сказал Гийом, роясь в жилетном кармане, — я тебе дам экю note 27 за все то, что ты собираешься сказать, с условием, что ты этого не скажешь!

— Но, послушай, что ты имеешь против него?

Гийом вынул из кармана монетку.

— Итак, сделка состоялась? — спросил он.

— Он такой красивый молодой человек! — продолжала старушка с тем упрямством, которому Франсуа пожелал исправиться, когда пил за ее здоровье.

— Слишком красивый! — ответил Гийом.

— Богатый! — продолжала настаивать Марианна.

— Слишком богатый!

— Учтивый!

— Слишком учтивый, черт возьми! Слишком учтивый! Она ему дорого стоит, эта учтивость!

— Я тебя не понимаю!

— Не важно, мне все равно: мне достаточно того, что я сам себя понимаю!

— Но согласись, по крайней мере, — сказала Марианна, поворачиваясь к нему, — что это хорошая партия для Катрин!

— Для Катрин? — переспросил он. — Прежде всего, ничто не может быть слишком хорошо для Катрин!

Старушка покачала головой с каким-то пренебрежительным видом.

— Все не так просто, как ты думаешь, — сказала она.

— Ты, что ли, хочешь сказать, что она некрасива?

— Иисус! — воскликнула мать. — Она прекрасна, как восходящая звезда!

— Может быть, ты хочешь сказать, что она не благоразумна?

— Сама Святая дева не может быть более благоразумной, чем она! — Ты хочешь сказать, что она не богата?

— Но ведь с разрешения Бернара она будет владеть половиной того, что есть у нас!

— Тогда, — сказал Гийом со своим молчаливым смехом, — ты можешь быть спокойна: Бернар не откажется от своего обещания!

— Нет, — сказала старушка, покачав головой, — дело вовсе не в этом!

— А в чем же тогда?

— Все дело в этой истории с религией, — сказала Марианна со вздохом.