Плата за молчание - Продель Гюнтер - Страница 72

Нерешительно и испуганно Мэри взглянула на скамью подсудимых и, кажется, готова была внести поправку в свои показания. Однако прокурор поспешно вмешался:

- Но, дамы и господа! Ведь описать человека и узнать его - совсем не одно и то же. Произведите сами такой опыт. Представьте себе какого-нибудь случайного знакомого, которого вы при встрече всегда узнаете. Попробуйте теперь записать на бумаге его рост, телосложение, черты лица. Вы сразу заметите, как это трудно, почти невозможно. А кроме того, учтите, пожалуйста, что обе свидетельницы в тот день, когда они делали в полиции это поверхностное описание, были до крайности взволнованы. Нет, однако, никакого сомнения, что в памяти обеих достойных сожаления девушек неизгладимо запечатлелся облик преступника, заставившего их пережить такой ужас, и что они не забудут его до конца своих дней!

Присяжные и публика понимающе закивали и сочувственно посмотрели на обеих девушек.

Конечно, Чесмэн заметил, что его почти уже не слушают. Поэтому следующие свои вопросы он задавал агрессивнее, громче, более властным тоном.

- Вы говорили в полиции, что у преступника был шрам над правым глазом. Это вообще было единственное, что вы хорошо запомнили, - я цитирую дословно ваши собственные показания. Подтверждаете ли вы их?

- Да, я помню, что я это говорила.

Чесмэн повернулся к судье:

- Ваша честь, могу ли я попросить свидетельницу подойти ближе и посмотреть на меня?

Находившаяся на свидетельском месте Мэри испуганно отшатнулась и подняла руки.

- Я ведь только один раз видела вас. Совсем мельком. Мне показалось, что у вас над глазом был шрам. Но возможно, я и ошиблась. Сейчас мне, во всяком случае, так представляется.

У Чесмэна над глазом не было никакого шрама; каждый в зале мог это видеть, но все смотрели только на перепуганную свидетельницу.

Прокурор Миллер-Леви постарался быстро разрядить щекотливую ситуацию:

- Ваша честь, если у подсудимого сейчас нет шрама на лице, что это доказывает? Может быть, это была просто царапина, оставшаяся после какой-нибудь драки и с тех пор зажившая. А может быть, свидетельница действительно ошиблась. Что это, собственно говоря, меняет? В целом облик негодяя запечатлелся в ее памяти, и сейчас она с уверенностью опознала его. А ведь только это и имеет значение.

Так представитель обвинения миновал и этот опасный риф. Судья Фрик оставил вопрос о шраме невыясненным, заявив, что решающего значения для процесса он не имеет.

Чесмэн не настаивал, понимая, что это безнадежно. Больше он не задал Мэри ни одного вопроса и отказался от права допросить Реджину Джонсон, вторую свидетельницу обвинения. Так посоветовал ему консультант, предложивший также, чтобы он под присягой заявил о своей невиновности.

Чесмэн последовал этому совету. Он сказал, что хочет выступить свидетелем по собственному делу, и судья Фрик предложил ему стать на свидетельское место.

Чесмэн возлагал на это большие надежды. Впервые ему позволили покинуть зарешеченную клетку; с него сняли оковы; он снова почувствовал себя почти свободным человеком. Он вышел с таким видом, точно надеялся разнести обвинение в прах: высоко подняв голову, поправив галстук, приветливо улыбаясь сидевшим на скамье присяжным женщинам.

Он всегда был тщеславен, как павлин, и здесь тоже рассчитывал произвести на женщин должное впечатление. Принеся присягу, он пустил в ход все свое обаяние и заговорил:

- Посмотрите на меня, милостивые государыни, и у вас наверняка возникнет сомнение, что я могу быть этим самым «бандитом с красным фонарем»…

Судья Фрик тут же прервал его:

- Вам надлежит сейчас не произносить речь, Чесмэн, а дать конкретные свидетельские показания по собственному делу.

Чесмэн начал сначала:

- Обстоятельства моего задержания, милостивые государыни, могут навести на мысль, что я действительно «бандит с красным фонарем»…

- Вы свидетель. От вас требуются не рассуждения, а факты.

Чесмэн сделал легкий поклон в сторону судейской трибуны.

- «Форд», в котором меня задержали, принадлежит не мне. Я впервые им воспользовался. Приятель, доставший его для меня, ехал вместе со мной до бензоколонки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он угнал эту машину, потому что мы намеревались в тот вечер совершить ограбление магазина готового платья, что, как вам известно, и сделали. Мы как раз возвращались после этой операции, когда мой приятель в зеркальце заметил, что за нами едет полицейский патруль, и потребовал, чтобы я подъехал к заправочной колонке. Там он выскочил из машины и замешался в толпе.

В этом месте судья прервал Чесмэна вопросом:

- Выходит, вас в «форде» было трое?

- Да, ваша честь. Я, Джонни и мой приятель. Мы вместе похитили костюмы и возвращались домой.

- Как зовут вашего приятеля, вылезшего у бензоколонки?

После некоторого колебания Чесмэн покачал головой.

- Я не хотел бы называть его. Он тоже условно-досрочно освобожденный, и, если его участие в краже костюмов станет известно, его возвратят в каторжную тюрьму. А может быть, он даже тот самый «бандит с красным фонарем». Тогда его ждет газовая камера. Я не

хотел бы прилагать к этому руку.

- Если вы не захотите или не сможете назвать его имени, Чесмэн, не исключено, что вы сами отправитесь в газовую камеру. Не побудит ли вас это соображение все-таки сообщить нам его имя, если оно вам известно?

Энергично покачав головой, Чесмэн ответил:

- Это не облегчило бы моего положения, ваша честь. В наших кругах предательство карается смертью. А мне в конце концов все равно, погибнуть ли в газовой камере или где-нибудь на дороге. К тому же я не потерял еще надежды убедить вас, что я не являюсь «бандитом с красным фонарем».

Прокурор, казалось, только и ждал этой минуты. Он поднес к самому носу Чесмэна маленькую шестигранную гайку.

- В таком случае объясните, пожалуйста, суду, Чесмэн, каким образом эта гайка от фары «форда» попала к вам в карман. Ведь вы утверждаете, что ранее не пользовались этой машиной.

- Охотно объясню вам, сэр. Когда мы подъехали к магазину, было очень темно и мой приятель не сразу справился с замком. Мне пришлось посветить ему, но, когда я стал поворачивать для этого фару, гайка, как видно расшатавшаяся прежде, выпала. Я поднял ее и сунул в карман. А потом мне, к сожалению, не представилось больше возможности поставить ее на место.

Прокурор, словно услышав хорошую шутку, весело рассмеялся:

- Я так и думал, что вы расскажете что-нибудь в этом роде, Чесмэн.

Тот кинул на него сострадательный взгляд:

- Зачем же вы спрашивали меня, сэр? Или вы можете доказать мне что-нибудь другое?

Прокурор Миллер-Леви так же мало мог доказать ему что-нибудь другое, как опровергнуть рассказ о безымянном приятеле, угнавшем «форд» и, возможно, являвшемся «бандитом с красным фонарем». Но прокурору этого и не требовалось. Своим заносчиво-дерзким тоном Чесмэн окончательно восстановил против себя присяжных.

В дальнейшем ходе процесса Миллер-Леви вообще не тратил сил на доказательства. Все свое красноречие он употребил на то, чтобы просто уговорить присяжных: такого закоренелого врага общества, как подсудимый, необходимо физически уничтожить, поскольку иначе совладать с этим чудовищем невозможно. Ни о законе, ни о праве не было и речи. Обвинитель просто внушал присяжным: отбросьте все сомнения и прикончите Чесмэна независимо от того, совершал он данные преступления или нет. С циничной откровенностью прокурор в заключительном слове потребовал:

- Судите его по законам ковбоев! Заключение в каторжной тюрьме, каким бы длительным оно ни было, ничего не значит для Чесмэна. Нам оно будет стоить денег, а он лишь посмеется в кулак. Подумайте, каким ненадежным средством является лишение свободы. Остается возможность помилования, амнистии, не исключены и политические перемены. Подумайте также о том, что подсудимому известны все ходы и выходы. И вам станет ясно, как велика опасность того, что даже при пожизненном сроке тюремного заключения Чесмэн может когда-нибудь снова оказаться на свободе. Для него существует только одно место надежной изоляции - газовая камера. Он восстал против законов нашего общества и поэтому должен быть уничтожен.