Изабелла Баварская - Дюма Александр - Страница 28

Мэтра Гийома уведомили об изменениях, внесенных в его план. Хоть и с меньшей уверенностью в успехе, но он все-таки не отказался его осуществить и с надеждой ожидал приезда юной монахини.

Она явилась в назначенный час в сопровождении настоятельницы. Это было поистине ангельское существо, о каком только и мог мечтать доктор для своего чудесного врачевания, однако на ней не было монашеского платья, и ее длинные волосы свидетельствовали о том, что она еще не принесла обета.

Мэтр Гийом думал, что ему придется ободрять бедняжку, но она держалась столь скромно и покорно, что ему оставалось лишь пожелать ей успеха; у него было приготовлено для нее множество всяческих наставлений, но ни одного из них он не произнес и полностью доверился чувству и вдохновению этой непорочной души, готовой добровольно принести себя в жертву.

Одетта (а это была именно она) уступила настойчивым просьбам своей тетки, как только поняла, что то, чего от нее требуют, сопряжено с настоящим самоотречением. Ибо любовь, притаившаяся в недрах благородной души, рано или поздно является людям под видом великой добродетели, и лишь те немногие, коим дано заглянуть под скрывающий ее покров, узнают ее истинное лицо; профаны же так и остаются в неведении и называют ее тем именем, которым она сама себя нарекла.

Карл под присмотром своих опекунов вышел на свежий воздух: яркое полуденное солнце утомляло его, и потому для прогулок выбирали утренние или же вечерние часы. В королевской комнате Одетта была совсем одна, и тут в душе девушки произошло что-то странное. Родилась она далеко от трона, а судьба упорно толкала ее к нему, как волны толкают к скале утлый челн. Все в этой комнате говорило о том, что здесь распоряжаются люди посторонние и о больном они заботятся не из любви к нему, а за вознаграждение. И Одетта почувствовала глубокую жалость к несчастному страдальцу. Лишенный короны и облаченный в траур король, взывающий о помощи к простой девушке из народа, — в этом она увидела нечто возвышенное: Христос, несущий свой крест под градом ударов, еще более велик, чем Христос, изгоняющий из храма торговцев.

Печально и тихо было в этой огромной комнате, куда тусклый свет проникал только сквозь витражи; украшенный лепниной изразцовый камин, в котором в эту самую жаркую пору лета пылал огонь, находился против большой кровати, покрытой изодранным в клочья зеленым с золотыми цветами шелком, лохмотья которого свидетельствовали о том, в каком безумном неистовстве метался здесь сумасшедший король. На паркете валялись обломки мебели и посуды, сломанной или разбитой им в припадке бешенства, и никто не удосужился их убрать. Одним словом, все здесь являло картину бессмысленного разрушения: видно было, что обитала тут одна только грубая сила, а следы опустошения говорили о том, что произвел его скорее всего дикий зверь, но не человек.

При этом зрелище естественный для женщин страх овладел Одеттой; ей показалось, что ее, робкую, беззащитную газель, бросили в берлогу льва и что безумцу, к которому ее привели, достаточно прикоснуться к ней — и ее постигнет жалкая участь вещей, обломки которых валялись у нее под ногами, ибо не было у нее арфы Давида, чтобы укротить Саула.

Одетта погрузилась в свои мысли, как вдруг услышала шум: до нее донеслись жалобы и крики, подобные тем, какие издает человек, одолеваемый страхом; вскоре к ним присоединились голоса людей, которые, казалось, кого-то ловят. И в самом деле, король вырвался из рук своих надсмотрщиков, и они догнали его только в соседней комнате, где завязалась самая настоящая борьба. От этих криков Одетту охватила дрожь: она бросилась искать скрытую обоями дверь, через которую вошла, но, не обнаружив ее, побежала к другой двери. В эту минуту шум настолько пpиблизилcя, что девушке показалось, будто происходит он совсем рядом; тогда она кинулась к кровати и спряталась за ее занавесками, чтобы, по крайней мере, не сразу попасться на глаза разъяренному королю. Едва успела она это сделать, как послышался голос мэтра Гийома: «Оставьте короля в покое!» — и дверь отворилась.

Вошел Карл; волосы его были всклокочены, лицо бледно и покрыто потом, одежда разорвана. Он заметался по комнате в поисках оружия для защиты, но, не найдя ничего, в страхе повернулся к двери, которую уже успели закрыть. Казалось, это немного его успокоило; несколько секунд он пристально глядел в сторону двери, потом на цыпочках, словно желая, чтобы его не услышали, подошел к ней, быстро повернул ключ в замке, заперевшись таким образом изнутри, и глазами стал искать какое-нибудь средство защиты. Увидев кровать, он схватил ее за спинку со стороны, противоположной той, где спряталась Одетта, и подтащил к самой двери, чтобы загородиться от своих врагов. При этом он расхохотался тем безумным смехом, от которого мороз пробегает по коже; опустив руки вдоль туловища и склонив голову на грудь, он медленно побрел к камину и уселся в кресло, так и не заметив Одетту, которая хотя и оставалась на прежнем месте, но теперь, после того как Карл передвинул кровать, уже не была скрыта занавесками.

Оттого ли, что приступ горячки отпустил больного, оттого ли, что прошли его страхи, когда с глаз исчезли предметы, их причинявшие, но так или иначе вслед за яростным возбуждением королем овладела слабость, он глубже уселся в кресло и застонал печально и тихо. Внезапно его стал бить сильнейший озноб, зубы его стучали, видно было, что он тяжко страдает.

Глядя на него, Одетта мало-помалу забыла свой страх, силы возвращались к ней по мере того, как король слабел на ее глазах; она протянула к нему руки и, не решаясь еще встать, робко спросила:

— Ваше величество, чем я могу помочь вам?

Услышав этот голос, король повернул голову и в противоположном конце комнаты увидел девушку. Несколько времени он смотрел на нее печальным и добрым взглядом, каким обычно смотрел в пору, когда был здоров, потом медленно, слабеющим голосом сказал:

— Карлу холодно… холодно Карлу, холодно…

Одетта бросилась к королю и взяла его руки; они действительно были ледяными. Девушка сдернула с кровати покрывало, согрела его у огня и закутала в него Карла. Ему стало лучше: он засмеялся, как ребенок. Это ободрило Одетту.

— А отчего королю так холодно? — спросила она.

— Какому королю?..

— Королю Карлу.

— А, Карлу…

— Да-да, отчего Карлу холодно?

— Оттого, что ему страшно…

И его снова охватила дрожь.

— Чего же бояться Карлу, могучему и отважному королю? — снова спросила Одетта.

— Карл могуч и отважен, и он не боится людей, — тут он понизил голос, — но он боится черной собаки…

Король произнес эти слова с выражением такого ужаса, что Одетта огляделась по сторонам, ища глазами собаку, о которой он говорил.

— Нет, нет, она еще не пришла, — сказал Карл, — она придет, когда я лягу… Потому я и не хочу ложиться… Не хочу… не хочу… Карл желает посидеть у огня. Карлу холодно… холодно…

Одетта снова согрела покрывало, снова обернула в него Карла и, усевшись подле него, взяла обе его руки в свои ладони.

— Значит, эта собака очень злая? — спросила она.

— Нет, но она выходит из реки, и она холодна как лед…

— И сегодня утром она гналась за Карлом?

— Карл вышел подышать свежим воздухом, потому что ему было душно. Он спустился в чудесный сад, где цвело много цветов, и Карл был очень доволен…

Король высвободил свои руки из рук Одетты и охватил ими лоб, словно пытался подавить головную боль. Потом он продолжал:

— Карл все шел и шел по зеленому газону, усеянному маргаритками. Он ходил так долго, что даже устал. Увидев красивое дерево с золотыми яблоками и изумрудной листвой, он прилег под ним отдохнуть и взглянул на небо. Оно было голубое-голубое, с бриллиантовыми звездочками… Карл долго смотрел на небо, потому что это было прекрасное зрелище. Вдруг он услышал, что завыла собака, но далеко, очень далеко… Небо сразу же почернело, звезды сделались красными, яблоки на дереве закачались, словно от сильного ветра. Они ударялись друг о друга с таким стуком, словно копье о каску… Скоро у каждого золотого яблока выросло по два больших крыла летучей мыши, и они стали махать ими. Потом у них появились глаза, нос, рот, как у мертвой головы… Снова завыла собака, но гораздо ближе, ближе… Тут вдруг дерево до самых корней сотряслось от дрожи, замахали крылья, головы подняли страшный крик, листья покрылись потом, и какие-то холодные, ледяные капли стали падать на Карла… Карл попытался подняться и убежать, но собака завыла в третий раз, совсем-совсем рядом… Он почувствовал, что она легла ему на ноги и придавила их своей тяжестью. Потом она медленно взобралась к нему на грудь и придавила Карла, как глыба. Он хотел оттолкнуть собаку, и она стала лизать ему руки ледяным своим языком… Ох! ох! ох!.. Карлу холодно… холодно… холодно…