Он уходя спросил (адаптирована под iPad) - Акунин Борис - Страница 8

– А когда вы поступили к Пинкертону? – спросил я, впечатленный поразительным рассказом.

– В восемнадцать лет. После того, как провела свое первое расследование. То самое – розыск убийцы моей матери.

– И вы его нашли?!

– Да. По ножу, который я вынула из тела и который все эти годы возила с собой. Я мечтала, что воткну клинок в грудь негодяю – как он сделал это с моей матерью. Поиск оказался не особенно сложным. Если бы полиция знала свое дело, она без труда нашла бы убийцу по свежим следам. Я обнаружила его спившимся, подыхающим от чахотки в больнице для бедных. Убивать не стала, это было бы для него подарком. Пусть лучше выплевывает остатки легких, сказала себе я. Повернулась и ушла.

– Вы говорили, что в обстоятельствах смерти отца тоже разобрались? Как и когда?

– Очень нескоро. Восемь лет назад – я вам говорила, что мы с Бетти были в России. Как раз с этой целью.

– Неужели у вас получилось?

– Да, – коротко ответила она. – Но об этом я говорить не буду.

– Хорошо. Тогда расскажите, как вы работали у Пинкертона. Я слышал столько невероятного, столько читал об этом знаменитом агентстве.

– Когда я туда поступила в девяносто третьем, оно действительно еще было в лучшей своей поре. Занималось настоящими, серьезными делами, которые не могла или не умела взять на себя полиция. «Пинкертон» как раз объявил, что будет принимать на работу женщин. Я стала чуть ли не первой. И многому, очень многому там научилась.

– Почему же вы оттуда ушли?

– По двум причинам. Во-первых, агентство испортилось. Погналось за большими деньгами. А больше всего денег сами знаете где – у большого капитала. Вместо того, чтобы вылавливать бандитов, убийц, вымогателей, «Пинкертон» все чаще брал заказы на защиту заводов и рудников от забастовок, охрану штрейкбрехеров и прочие недетективные задания. Мне это не нравилось. А кроме того я накопила довольно опыта и денег, чтобы открыть собственную фирму и заниматься только интересными расследованиями.

– Вам платили в агентстве такое большое жалованье? Сколько, если не секрет?

Как человек, выросший в бедности и бóльшую часть жизни, до вышеупомянутого эпизода, считавший каждый рубль, я очень интересовался подобными вещами.

– На собственное дело этого не хватило бы. Нет, у меня образовалась изрядная сумма, потому что я играла в покер.

– Вы азартны? – удивился я. Вот уж никогда бы не подумал.

– Нисколько. Просто, когда я работала агентом под прикрытием, моей специальностью были салуны и игорные притоны. Женщине очень легко обыгрывать мужчин в карты. Особенно, если носить платье с большим декольте, на которое партнеры все время пялятся.

Невероятная она, конечно, была особа, Мари Ларр. Я смутился, она – ничуть.

Конечно, я невольно скосил глаза на ее бюст. Он был округл. Должно быть, в вырезе смотрелся очень недурно.

– Выигрыш оставался у меня. В конце концов хватило на аренду офиса в Нью-Йорке, на необходимое оборудование и на жалованье нескольким сотрудникам. Но в Америке женщине-детективу работать трудно. Слишком много предубеждения, слишком мало заказов. Восемь лет назад, после той поездки в Россию, я переместилась в Лондон. Там сегодня центр женской эмансипации. Англичанки были рады появлению женского сыскного агентства. Сначала передовые дамы нанимали меня просто из солидарности. Но со временем контора «Larr Investigations» заработала себе репутацию. Теперь к нам обращаются отнюдь не только женщины.

Мне захотелось спросить госпожу Ларр о самом главном: ради чего все-таки она занимается столь необычным и прямо скажем неприятным делом: возится в грязном, часто окровавленном белье общества, имеет дело с худшими представителями человечества, наконец рискует жизнью – как же в нашем ремесле без этого. Неужели только из-за денег?

– Что вас влечет: любовь к приключениям и разгадке тайн, мутные секреты людских душ, идиосинкразия к скучной повседневности? Или что-то иное?

Чтобы побудить ее к откровенности, я рассказал про свою приверженность Ордеру и закончил словами, которые произнес с большим чувством:

– Для меня нет высшего удовлетворения, чем одерживать победы, пускай маленькие, над темной стихией Хаоса.

– По вам видно, что вы не любите беспорядка, – кивнула Мари, несколько задев меня таким невозвышенным вердиктом.

– Я вижу в укрощении Хаоса смысл и развитие цивилизации, – с достоинством поправил ее я.

– Я тоже за развитие цивилизации, но вижу ее назначение в другом.

– В чем же?

– В защите слабых. От животного мира цивилизация отличается тем, что в ней выживают не только сильнейшие. Во всяком случае ныне, в начале двадцатого столетия, слабым есть, у кого искать защиту. Я предпочитаю дела, в которых кто-то беспомощный или беззащитный является жертвой. Вроде шестилетней девочки Даши Хвощовой. Это не принцип, не высокая цель, а, если угодно, эгоистическая потребность. Я давно поняла про себя, что я – защитница, такова моя суть. И я обеспечиваю себя тем эмоциональным кормом, который полезен моему организму.

Не знаю, что меня больше впечатлило – четкость формулировок, какой не ждешь от женщины, красота идеи или небрежное, почти циническое истолкование собственных мотивов. Но я был взволнован и тронут. Я будто увидел эту невозмутимую даму в совсем ином свете и преисполнился к ней искреннего, чуть ли не благоговейного уважения.

Продержалось оно впрочем недолго и скоро было истреблено инцидентом, вспоминать который мне очень неприятно.

Но я все равно вспоминаю.

IV

Я не знаю, кто занимался организацией нашего переезда, но, пока мы пересекали Францию и Германию, задержек не было.

В Париже маневренный локомотив перегнал вагон с Лионского вокзала на Восточный, где нас тут же прицепили к берлинскому экспрессу. На второй день к вечеру мы были уже на Шлезихер-банхоф. Ждать рейсового санкт-петербургского поезда пришлось бы двенадцать часов, мадам Хвощову это не устроило, и она взяла напрокат, по-видимому за баснословную плату, персональный паровоз. Он на большой скорости доставил нас к российской границе, в Вержболово. И тут европейские чудеса закончились. Началась Азия.

Поначалу она явила нам свой сладостный лик. Пограничный жандарм – несомненно умасленный щедрым бакшишем – носился как угорелый, исполняя повеления Алевтины Романовны. Паспортов и виз ни у кого не спросил, так что рубеж великой империи все мы, включая американских гражданок, пересекли безо всяких формальностей. До чего же удобно жить в России, если ты при большой власти или при больших деньгах, размышлял я.

Однако дальше азиатская рожа скорчила нам свою излюбленную гримасу, обдала смрадным дыханием Хаоса.

Еще в Берлине госпожа Хвощова получила телеграмму, что в Вержболове ее будет дожидаться специально заказанный паровоз. Он и дожидался. Только был не на ходу, потому что у него вдруг взял и треснул котел.

Пока наш вагон пересаживали с европейских тележек на русские, широкоосные, Алевтина Романовна наводила трепет на всё пограничное и железнодорожное начальство. Слушая ее гневный голос и угрозы «вывести всю шайку на чистую воду», я искренне сочувствовал местным разгильдяям, заглотившим мзду, но не удосужившимся вовремя проверить исправность паровоза. Ведь и я сам, увы, был жертвой собственной корыстности и непредусмотрительности.

В конце концов выяснилось, что в ремонтном депо есть одна резервная машина, но у нее не в порядке тормоза и ехать она может лишь на невысоких скоростях.

Хвощова велела, по ее выражению, «немедленно запрягать».

Запрягли и тут же, на рассвете, тронулись.

Машинист гнал поезд, состоявший из одного-единственного вагона, на всех парах. Я слышал, как перед отправлением бедняга пытался урезонить диктаторшу, объясняя, что на поворотах и особенно на спусках разгоняться больше сорока верст опасно, но обещание пятисот рублей, если через 15 часов мы будем в Петербурге, вкупе с угрозой «стереть в порошок», ежели дорога займет больше 16 часов, заставили машиниста забыть об осторожности.