Исаак Лакедем - Дюма Александр - Страница 50

Иисус уронил голову на руки, чтобы скрыть слезы, избороздившие его щеки.

Сатана улыбнулся, и от его усмешки все померкло в мире.

— Подожди, — продолжал он. — Я упомянул лишь апостолов, поговорим немного о прозелитах, адептах и неофитах; здесь счет уже не на десятки или дюжины душ, а на сотни тысяч, на полумиллионы, а то и на миллионы! Приветствую тебя, кесарь Нерон, император Рима! Что поделываешь, сын Агриппины и Агенобарба! Ты уже посетил любимое зрелище: христиан, которых бросают зверям при свете других христиан, горящих заживо?.. Посмотри же, Иисус, как он изобретателен, этот великий артист, играющий на лире гимны Орфея под крики тысяч мучеников, бьющихся в агонии. Досадуя, что ночь кладет предел убийствам, он придумал мазать людей смолой, варом и серой и поджигать, как факелы. А значит, уже можно не покидать цирка и ночью; просто теперь спектакль имеет два действия: дневное и ночное! Положим на душу Нерона триста тысяч христиан. Клянусь, я весьма скромен в подсчетах: их будет, наверное, больше. Впрочем, правда и то, что Домициан перещеголяет Нерона: мир, старея, совершенствуется! Ну-ка, посмотрим, что ты изобрел, брат доброго Тита, чтобы скрасить досуг в часы, когда надоедало прокалывать мух шилом, протыкать христиан копьями, стрелами и дротиками? Хорошо и это, хотя такие забавы существуют от сотворения мира. Бросать их в огненные печи и в котлы с кипящим маслом? Навуходоносор изобрел это до тебя. Скармливать их в цирках тиграм, львам и леопардам? Топтать их слонами и гиппопотамами? Выпускать их внутренности, бросая быкам и носорогам? Так развлекал себя твой предшественник Нерон… Ну же, Домициан, неужто трудно измыслить ранее неведомую пытку, новое красочное зрелище? Отнюдь! Посмотри, Иисус, а вот это недурно: два корабля, двадцать, сто кораблей, сражаются друг с другом. На палубы сыплются горящие стрелы, так что вскоре все пылает!.. Ах! Как прекрасны огненные отблески на воде, и, по крайней мере, в гибели мучеников столько разнообразия! Одни мечутся с носа на корму, вторые карабкаются на мачты, третьи бросаются вплавь. А тут новая находка: вода кишит кайманами, крокодилами и акулами. Право, он обошел Клавдия. Тот использовал огонь и воду, но не додумался до рыб и рептилий. Положим пятьсот тысяч христиан, истыканных стрелами и копьями, сожженных в печах, сваренных в масле, разорванных тиграми, львами и леопардами, растоптанных слонами и гиппопотамами, поднятых на рога быками, поджаренных на кораблях и съеденных кайманами, крокодилами и акулами. Полмиллиона — не так уж много, но ведь Домициану всего сорок пять лет, когда его убивает Стефан, вольноотпущенник императрицы. Поживи он дольше, сколько бы еще натворил! Впрочем, недоделанное им довершит Коммод. Предстань же пред нами, сын Марка Аврелия, римский Геркулес, победитель львов, предпочитающий зрелищу смерти еще большее удовольствие от убийства как такового! Семьсот раз ты, сын Юпитера, спустишься на арену. И каждый раз это будет стоить жизни полутысяче христиан. В итоге мы имеем триста пятьдесят тысяч. Вместе с пятьюстами тысячами Домициана и тремястами Нерона мы получаем миллион сто пятьдесят тысяч! Я же говорил тебе, что их можно считать миллионами!.. Так считай же, считай, Иисус!

Иисус пал на колени. Раскинув руки, с лицом, мокрым от пота и слез, бледный, дрожащий, он молил Господа:

— Отче! О, если бы ты благоволил пронесть чашу сию мимо меня!

Но затем, собравшись с силами и чувствуя, что сатанинская длань готова накрыть весь мир, воскликнул:

— Впрочем, не моя воля, но твоя да будет на земле, как на небе!

Сатана разразился смехом, более мучительным и страшным, чем его недавний яростный рев. Но тут послышалось тихое пение с небес:

«И второй час страха и тоски истек, час высших испытаний и страстей, которые несут миру избавление!»

То был хор ангелов, возвеселившихся, что Христос не поддался адским силам.

Эти голоса высушили пот и слезы Христа.

— Ты хочешь еще что-то мне сказать? — спросил он.

— Еще бы! — вскричал Сатана. — Клянусь адом, мне еще есть что сказать! Поговорим о ересях… Ах, какой это предмет! О, чувствительное сердце, обрати же на него все внимание и силы душевные.

Иисус не мог сдержать стона.

— О, сохраняй спокойствие, — проговорил Сатана. — Ты же знаешь, у меня не более часа. А значит, я буду вынужден сократить перечень и выбрать только самое интересное. Кстати, вот и список. Видишь, он не слишком длинен. Сатана вытянул руку, и на стенах пещеры загорелись огненные буквы. Иисус мог прочесть:

Ариане. — Вальденсы. — Альбигойцы. — Тамплиеры. — Гуситы. — Протестанты.

ЧАС ТРЕТИЙ

Наступил краткий миг тишины, во время которого отчетливо слышался свист ветра в шелестящей листве олив.

Казалось, этот ветер доносит отзвуки всех жалоб, криков и проклятий — голоса демонов, вторящих ангельскому хору. С тех пор как лицо Сатаны исказила усмешка надежды, на всю природу словно бы накинули траурное покрывало.

— Что ж! — заговорил искуситель. — Начнем сначала. Заглянем в будущее, в год триста тридцать шестой твоего календаря. В триста двенадцатом в Александрии обоснуется Арий. Он проповедник нового учения, довольно-таки вольномысленного, скажу тебе. К счастью, еще не упразднена свобода мнений! Первые святые отцы и ученые мужи, сообразуясь с суждениями святого Павла, решат, что еретика должно сперва предупредить, а будет упорствовать в заблуждении — отлучить от Церкви, стало быть, и от сообщества христиан. В эти времена отлучение — все еще единственное наказание инакомыслящих. Правда, отцы-инквизиторы более поздних времен, испытывая стеснение от чрезмерной мягкости к еретикам, проявленной Церковью первых веков, объявят от имени Духа Святого, что если проповедники истинной веры явили прежде такую терпимость к отступникам, то лишь потому, что не имели должной власти. Как видишь, довольно-таки наивное признание для последователей святого Доминика. Однако надо допустить, что этот Арий окажется большим негодяем, ибо будет мутить народ в течение нескольких столетий. А если вообразить, что мы живем в году триста тридцать шестом, — знаешь, что Арий говорит о тебе? Он опровергает троичность Божества, утверждает, что тебя вначале вовсе не было, не допускает, что ты и отец твой — одно. И открыл, что ты всего лишь несчастный смертный, извлеченный из тьмы забвения, ни более ни менее. Как бедняга Лазарь! Да, тот самый, кто, после того как ты его оживил, побрел, цепляя ногами за все камни и натыкаясь на деревья, поскольку не мог поверить, что он живой. А самое худшее — не хватило всего трех голосов, чтобы Никейский собор сделал выбор в пользу Ария и против тебя! Ну вот, а сколько трудов и мук пропало бы втуне, если бы Никейский собор высказался не за триединую сущность Божества, а против единства в трех лицах Отца, Сына и Святого Духа. Ужасно подумать: ты не остался бы Богом. Вот и умирай тут ради человечества, когда тебя объявляют Богом только с преимуществом в три голоса!.. На твое счастье, Арий, которого оправдают три следующих собора, что, кстати говоря, несколько подорвет непререкаемость суждений никейских святых мужей, — этот Арий, добившись от Константина своего возвращения из ссылки и став его фаворитом, возьми да внезапно умри как раз в то время, когда император уже повелит константинопольскому патриарху Александру восстановить Ария в исполнении его священнических обязанностей! Ну и, само собой разумеется, человек, с которого весь мир не спускает глаз, не может вот так просто вдруг умереть ни с того ни с сего, не наделав этим большого шума. Еретики — последователи его отвратительного учения — станут утверждать, что причиной смерти был яд. Зато ревнители традиции, знатоки истинных путей веры, объявят эту смерть чудом, ниспосланным небесами в ответ на молитвы епископа Александра… Но что это за епископ, скажи-ка, который в молениях своих требует смерти врага! Что это за Бог, — ответь-ка мне, Христос! — который исполняет такую просьбу? И ты, Иисус, продолжаешь утверждать, что являешь с этим Богом одно целое, ты, говоривший: «Не желаю смерти грешника, желаю, чтобы он покаялся и жил!» Итак, смерть Ария послужит лишь во благо арианам. Вот уже у них и готовый мученик! Его учение проникает в варварские народы и обрушивается на Европу с готами, бургундами, вандалами и ломбардами. Твое божественное происхождение, Христос, признанное в Никее с преимуществом в три голоса, отвергается половиной нового христианского мира! Взаимная ненависть и соперничество диких орд хоронятся за постулатами веры как за щитами. У людей уже нет угрызений совести, когда они убивают друг друга. Они отдаются взаимному истреблению — одни под тем предлогом, что ты Бог, а другие — что не Бог… А ведь первыми словами при явлении твоем на землю были: «Слава Господу на небесах и мир на земле людям доброй воли!» Не знаю, в каком состоянии будет в ту эпоху небо, но, сладкоречивый мой Иисус, посмотри же на землю: это поле резни! От ариан произойдет социнианская ересь. Отсюда видно пламя костра, освещающего стены некоего города и отражающегося на озерной глади. Город этот -Женева, а на костре жгут Мигеля Сервета.