Инженю - Дюма Александр - Страница 6

Этот человек обещал новости; если бы он предложил нечто другое, три четверти толпы разбежалось бы, но в переживаемое тогда время новости были товаром столь ценным, что все собравшиеся остались.

Хотя люди ждали, никто не осмеливался первым задать вопрос.

— Вы просите новостей? — повторил необычный человек. — Вот вам одна, причем самая свежая! Господин де Ломени продал свою отставку.

— Как продал?! — вскричали несколько голосов.

— Конечно, продал, раз ему за нее заплатили, и даже очень дорого! Но так принято в прекрасном королевстве Франции: здесь платят министрам, чтобы они заняли должность, им платят, чтобы они оставались в правительстве, им платят, чтобы они ушли… Но кто платит? Король! А кто платит королю? Вы, я, мы все! Итак, господин Ломени де Бриен все подсчитал для себя и своей семьи: он будет кардиналом, как они договорились; имея красную шапку, он получит те же права, что и его предшественник Дюбуа. Племянник Ломени слишком молод, чтобы стать коадъютором, но это значения не имеет! Он получит коадъюторство в Санской епархии! Его племянница — надо ведь, сами понимаете, сделать кое-что и для племянницы, раз племянник не обижен — получит место фрейлины. Сам же он за год своего правления сколотил себе на церковной собственности состояньице в пятьсот или шестьсот тысяч ливров годовой ренты. Кроме того, он оставляет своего брата военным министром, добившись для него звания кавалера королевских орденов и поста губернатора Прованса… Поэтому вы прекрасно понимаете, что я прав, когда говорю: он не подал в отставку, а продал ее.

— А от кого вы получили эти подробности? — спросил Метра, забывшись до такой степени, что сам задал вопрос, тогда как обычно с вопросами обращались к нему.

— От кого получил? Черт побери! От двора… Я ведь служу при дворе!

И странный человек, вызывающе засунув руки в карманы жилета, расставил кривые ноги и, еще больше, чем обычно, склонив голову на левое плечо, принялся всем телом раскачиваться взад и вперед.

— Вы служите при дворе? — зашептали в толпе.

— Вас это удивляет? — спросил незнакомец. — Но разве в отличие от законов природы, в нашем нравственном мире сила всегда не опирается на слабость, наука — на глупость? Разве Бомарше не служил у дочерей короля, Мабли — у кардинала де Тансена, Шамфор — у принца де Конде, Тюлье — у Месье, а Лакло, госпожа де Жанлис и Бриссо — у герцога Орлеанского? Что удивительного, если я тоже служу у одного из этих вельмож, хотя уверен, что стою большего, чем все те, кого я назвал?

— Так, по вашему мнению, отставка министра возможна?

— Официально принята, говорю я вам.

— А кто его сменит? — хором закричало множество голосов.

— Как, черт возьми, кто? Женевец, как его называет король; шарлатан, как говорит королева; банкир, как его окрестили принцы, и отец народа, как именует его этот несчастный народ, который любого считает отцом лишь потому, что отца у него нет.

И улыбка обреченного на вечные муки искривила рот оратора.

— Значит, вы против господина Неккера? — осмелился спросить кто-то.

— Я? Наоборот, за… Да, черт меня побери, такой стране, как Франция, нужны люди вроде Неккера! Поэтому ему готовят невиданный триумф! Какими аллегориями обещают встретить! Вчера я видел одну: Неккер ведет за собой Изобилие, а злые духи, завидев его, разбегаются… Сегодня мне показали другую: Неккера олицетворяет река, вытекающая из амбара с хлебом… Разве всюду — на каждом углу, на табакерках, на пуговицах сюртуков — не красуется его портрет? Разве не говорят о том, что проложат улицу, которая будет вести к Банку, и назовут ее улицей Неккера? Разве уже не отчеканили дюжину медалей в его честь, почти столько же, сколько в честь великого пенсионария де Витта, которого повесили? И если я за Неккера, то рассуждаю здраво!.. Да здравствует король! Да здравствует Парламент! Да здравствует Неккер!

— Вы утверждаете, что господин Неккер назначен министром вместо господина де Бриена? — послышался из толпы голос, и этот вопрос прозвучал как угроза и заставил всех повернуться к говорящему.

Мы поспешим заметить, что второй персонаж, казалось явившийся потребовать свою долю общественного внимания, был не менее его достоин, чем тот, к кому он обратился.

В полную противоположность первому, кому предстояло стать его антагонистом, если не другом, вновь пришедший, одетый не без изысканности — особенно поражали тонкость и белизна его белья, — представлял собой колосса ростом в пять футов восемь дюймов, с отлично сложенной геркулесовой фигурой. Он мог бы показаться статуей Силы, превосходно удавшейся во всем, кроме лица, бронзу которого испортила неудачная отливка: оно, в самом деле, было не просто отмечено, но изрыто, перепахано, перекорежено оспой! Казалось, что перед ним разорвался какой-то прибор, наполненный расплавленным свинцом, что в него дышало чудовище, изрыгающее огонь; поэтому людям, видевшим этого человека и пытавшимся воссоздать его обличье по каким-то первоначальным наброскам, приходилось с трудом разбираться, долго приводить в порядок части этого лица: приплюснутый нос, узенькие щелки глаз и широкий рот; когда этот рот расплывался в улыбке, обнажались два ряда крепких, цвета слоновой кости зубов, когда же он был закрыт, можно было видеть две складки полных губ, дерзких и чувственных; этот человек являл собой гигантскую, оставленную Богом попытку преобразить льва в человека; то было создание несовершенное, но полное сил, незавершенное, но грозное!

Все это вместе представляло собой поразительный сгусток жизни, плоти, кости, силы, ослепления, тьмы и безудержности.

Этих двух людей разделяло человек семь-восемь, которые тут же расступились, как будто опасались, что, сближаясь, незнакомцы раздавят их: казалось, между этими двумя не осталось преграды: гигант, нахмурив брови, взирал на карлика, а карлик с улыбкой смотрел на гиганта.

Для собравшейся толпы сразу перестали существовать Бертен, Парни, Флориан, Ривароль, Шансене и даже Метра — все взгляды устремились на этих людей, которые, однако, были совершенно неизвестны ей.

В то время было принято заключать пари, ибо старанием господина герцога Орлеанского и придворных щеголей во Францию вторглись английские моды; было очевидно, что один из этих людей мог бы прикончить другого, просто положив на него свою руку, — так вот, если бы между ними началась схватка, люди стали бы заключать пари, делая ставки на обоих: одни бились бы об заклад за льва, другие — за змею, одни — за силу, другие — за яд.

Гигант повторил свой вопрос в воцарившейся почти торжественной тишине:

— Вы утверждаете, что господин Неккер назначен министром вместо господина де Бриена?

— Я это утверждаю.

— И вы рады этой замене?

— Да, черт возьми!

— Но, надеюсь, не потому, что она возвышает одного, а потому, что свергает другого, и потому, что в определенные моменты разрушение означает созидание?

— Поразительно, как вы меня понимаете, гражданин!

— Следовательно, вы друг народа?

— А вы?

— Я — враг сильных мира сего!

— Это одно и то же.

— Когда берешься за дело, да… Ну, а как быть, если надо его завершать?

— Когда до этого дойдет, там и посмотрим.

— Где вы сегодня обедаете?

— С тобой, если хочешь.

— Пошли, гражданин!

И с этими словами гигант подошел к карлику и предложил ему свою крепкую руку, за которую тот и ухватился.

Потом оба, не обращая ни малейшего внимания на толпу, как будто ее вовсе не существовало, ушли, широко шагая и оставив охотников до новостей обсуждать под Краковским деревом известие, которое было брошено на съедение их политическим аппетитам.

Когда они подошли к выходу из Пале-Рояля, под аркадами, что вели к театру Варьете (на этом месте сегодня расположен Французский театр), двух новых друзей, еще не успевших представиться друг другу, встретил какой-то оборванец, который днем торговал здесь билетами, а вечером — контрамарками.

В тот день в театре Варьете давали модную пьесу «Арлекин, император на луне».