Инженю - Дюма Александр - Страница 49

— Подумаешь, стража! — отвечали им хвастуны, привыкшие с детских лет презирать эту службу, охраняющую общественное спокойствие.

Но часть зрителей упрямо оставалась на месте, несмотря на усилия самых робких, пытавшихся бежать.

Во главе стражи шел или, точнее, ехал верхом ее командир шевалье Дюбуа, бесстрашный, но вместе с тем терпеливый солдат, один из тех замечательных образчиков жандармских офицеров, мягких, но, подобно своим лошадям, сохраняющих непоколебимую твердость посреди парижских беспорядков.

Однако в тот вечер шевалье Дюбуа получил строгие приказы и не хотел допустить, чтобы публично сжигали чучела архиепископа и хранителя печатей под носом у бронзового Генриха IV, который, наверное, посмеивался над этим в бороду.

Поэтому он быстро собрал небольшой отряд конных стражников и прибыл на место мятежа в самый разгар волнений.

В его отряд входило около ста пятидесяти солдат; он приказал им пробиться в центр площади Дофина, к еще пылающему костру, служившему мятежникам прикрытием.

Сначала появление Дюбуа было встречено выкриками, скорее насмешливыми, чем оскорбительными.

Он подъехал к смутьянам и приказал им разойтись.

Они ответили громким хохотом и свистом.

Дюбуа прибавил, что, если они будут оказывать сопротивление, он атакует их.

В ответ на угрозы мятежники стали бросать камни и размахивать палками.

Повернувшись к солдатам, Дюбуа тотчас скомандовал им идти вперед, но не стрелять.

Всадники пустили коней рысью; потом, освободив небольшое пространство — из-за возникшей паники толпа несколько поредела, — они перешли на галоп, и зеваки, сбивая друг друга с ног, бросились врассыпную.

В парижских бунтах на самом деле неизменно участвуют две отличающиеся друг от друга фигуры: мятежник, выходящий на первый план, чтобы затевать беспорядки, и зевака, за чьей спиной мятежник прячется, когда дело завязалось.

Однако в ту эпоху смутьяны играли по-крупному, за хорошие деньги: они провоцировали беспорядки, они же и сопротивлялись властям. Из глубокой убежденности или добросовестности они действовали самостоятельно или за счет тех, кто им платил, но все-таки действовали.

Атака кавалеристов рассеяла зевак — на площади остались лишь мятежники. Из любопытных Ретиф и Инженю пытались бежать первыми, но их разлучила основная часть испуганных людей, и Ретиф попал в страшный хаос ног и рук, париков и шляп, которые искали своих хозяев (вернее, хозяева искали их).

Оставшись одна, Инженю вскрикивала от ужаса всякий раз, когда ее толкало это безудержное, безумное животное, взбрыкивающее от страха и именуемое разбегающейся в панике толпой.

Измученная, скованная в движениях, помятая, Инженю тоже упала бы, если бы на ее крики внезапно не бросился молодой человек; сбив с ног несколько человек, он пробился к ней и, обхватив за талию, потащил за собой с такой силой, на которую, казалось, не был способен.

— Скорее, мадемуазель, скорее! — повторял он.

— Что вам угодно, сударь?

— Как что, мадемуазель?! Избавить вас от затруднений.

— Где мой отец?

— Не о вашем отце речь! Ведь вас могут растоптать, даже убить!

— О Боже!

— Воспользуйтесь образовавшимся просветом.

— А мой отец?

— Пошли, скорее! Стража сейчас начнет стрелять, а пули слепы… Идемте, мадемуазель, идемте!

Инженю больше не противилась, слыша яростные крики теснимых мятежников и ругань всадников, в темноте избиваемых палками. Вдруг раздался выстрел: выпущенная из пистолета пуля попала в плечо командира стражи Дюбуа.

Выйдя из себя, он приказал своим кавалеристам открыть огонь.

Солдаты исполнили приказ.

Началась стрельба, и после первого же залпа на мостовой можно было насчитать десять — двенадцать трупов.

Тем временем Инженю — девушку быстро тянул за собой незнакомый спаситель — направлялась в сторону квартала, где она жила, беспрестанно повторяя:

— Мой отец! Где мой отец?

— Ваш отец, мадемуазель, вероятно, уже вернулся домой в надежде найти там вас… Где он живет? Где вы живете?

— На улице Бернардинцев, близ Телячьей площади.

— Прекрасно, ведите меня туда, — предложил молодой человек.

— Боже мой, сударь, я плохо знаю Париж, — ответила Инженю. — Я никогда не выхожу одна, к тому же сейчас очень волнуюсь! О отец, бедный мой отец! Только бы с ним ничего не случилось!

— Друг мой, — обернулся незнакомец к человеку, который, казалось, шел той же дорогой, — покажите мне, пожалуйста, улицу Бернардинцев.

Вместо ответа, человек поклонился и скорее с видом проводника, нежели простого прохожего, оказывающего услугу, пошел впереди, исполняя просьбу.

Так они прошли три или четыре сотни шагов.

— Ой, мы уже пришли! — воскликнула Инженю. — Мы на нашей улице!

— Чудесно! Теперь, мадемуазель, когда вы уже не так взволнованы, вы ведь узнаете свой дом, не правда ли?

— Да, сударь, конечно.

И Инженю, все сильнее дрожавшая от страха по мере приближения к дому, ускорила шаг.

Наконец они подошли к двери дома Ретифа; он стоял в темном углублении этой мрачной и пустынной улицы, освещаемой лишь красным фонарем, который печально раскачивался на сильном ветру.

И только здесь Инженю посмела посмотреть на того, кто ее спас.

Это был молодой мужчина с благородным лицом и изящной фигурой; его несколько помятый костюм — правда, гораздо меньше, чем дух аристократизма, исходивший от его прически, белья, наконец, от всего его облика, — выдавал в нем дворянина. .

Пока Инженю, с робостью глядя на него, рассыпалась в благодарностях, молодой человек любовался ее красотой и признавался в этом девушке своими дерзкими взглядами.

Инженю отняла свою руку от руки незнакомца.

— Разве вы не предложите мне ненадолго зайти к вам хотя бы для того, чтобы я уверился, что вы в полной безопасности? — спросил он Инженю с той бесцеремонной интонацией, что в те времена была свойственна дворянскому сословию, привыкшему ни в чем не встречать отказа.

— Сударь, моего отца нет дома, — возразила Инженю, — и я не смею без его разрешения пригласить вас.

— Но как тогда вы попадете в дом?

— У меня свой ключ… ключ от прохода к дому.

— А! Чудесно… Вы красивы, дитя мое!

— Ах, сударь! — со вздохом, выдававшим весь ее страх,: ответила Инженю.

— Что-с вами?

— Сударь, я умираю от волнения за судьбу отца.

— Понятно! Вы хотели бы, чтобы я поскорее ушел?

— Ах, сударь, если бы вы могли спасти моего отца так же, как спасли меня!

— Она прелестна! Но как зовут вашего отца?

— Он писатель, зовут его Ретиф де ла Бретон,

— Автор «Ножки Фаншетты» и «Совращенной поселянки»! Значит, вы его дочь! А вас как зовут?

— Инженю.

— Инженю?

— Да, сударь.

— Прелестно! Вы во всем достойны вашего имени!

И незнакомец поклонился, отступив на шаг назад, чтобы еще раз получше рассмотреть девушку, по ошибке принявшую этот жест за знак уважения.

— Я иду домой, сударь, — сказала после этого Инженю. — Но назовите, пожалуйста, ваше имя, чтобы я знала, кому мы обязаны столь многим!

— Мадемуазель, буду ли я иметь честь снова увидеть вас? — спросил молодой человек.

— Боже мой!

— Что с вами?

— Там, в тени, прячется человек, он шел за нами, а теперь ждет.

— А! Но он же так любезно служил нам провожатым.

— Но чего он хочет? Ведь мы уже пришли. Берегитесь, сударь, наша улица совсем безлюдная!

— О мадемуазель, не беспокойтесь. Этот человек…

— Кто?

— Ну, это мой человек…

Инженю вздрогнула, взглянув на этот неподвижно застывший призрак. Она взяла ключ и, поклонившись своему спасителю, приготовилась войти к себе, но незнакомец ее задержал.

— Мне пришла в голову одна мысль, милое мое дитя, — сказал он.

— Какая же, сударь?

— Ваше нетерпение совсем неестественно: так быстро не покидают человека, оказавшего вам услугу, если не ждут другого.

— Ох, сударь! Как вы можете такое подумать? — воскликнула Инженю, сначала покраснев, потом побледнев.