Графиня Солсбери - Дюма Александр - Страница 44

— Вы забываетесь, мессир! — холодно и с достоинством воскликнула графиня.

— О, простите, умоляю вас! — воскликнул молодой человек. — Вам, графиня, об этом ничего не известно, ибо добродетель смотрит на мир сквозь завесу, но если бы вы, подобно мне, замечали его взгляды, когда они задерживаются на вас, если бы вы слышали его голос, когда он говорит о вас, если бы вы обращали внимание на то, как он бледнеет или краснеет, когда приближается к вам, если бы вы проснулись в ту ночь, когда я охранял ваш сон, о! тогда бы вы не сомневались, что этот человек любит вас. А ведь человек этот — король…

— Какое для меня имеет значение, что я имела несчастье внушить безрассудную страсть человеку, кто выше или ниже меня по своему положению? Я достаточно люблю своего благородного супруга, чтобы быть уверенной: ни один соблазнитель не заставит меня нарушить верность, в которой я поклялась мужу. И если я сознаю, что красива, то не верю, будто моя красота способна когда-нибудь вызвать страсть, столь сильную, чтобы охваченный ею человек смог прибегнуть к насилию. Посему, Уильям, если вы можете лишь это возразить на тот способ спасения, что я вам предлагаю, то он не станет для меня поводом от него отказаться, и я прошу вас поискать среди людей в замке человека, достаточно смелого и преданного, чтобы пробраться через лагерь шотландцев и доставить мою просьбу королю Англии.

— Мне известен человек, готовый умереть по одному вашему знаку, и он будет безмерно счастлив за вас отдать свою жизнь, — с грустью ответил Уильям. — Поэтому соблаговолите вновь сойти к рыцарям, что ждут вас в зале совета. Напишите ваше письмо, а через четверть часа гонец будет готов.

Графиня в знак благодарности пожала Уильяму руку и исчезла так же быстро, как и появилась. Уильям провожал ее глазами до той секунды, когда она словно соскользнула вниз по ступеням лестницы. После этого он повернулся и подозвал оруженосца, на чью преданность и бдительность мог положиться, поставил его в дозор на свое место и, надев шлем, со вздохом ушел.

Графиня снова вышла в зал, где ее поджидали рыцари, и с помощью их советов составила письмо, адресованное королю. Она едва успела запечатать письмо, как вошел Уильям Монтегю. За это короткое время он уже успел переодеться; он был в черно-голубом камзоле, похожем на те, что тогда носили лучники, в рейтузах в черно-синюю полоску, в мягких полусапожках; на голове его была бархатная шапочка. Вооружение его составляли короткий меч, похожий на охотничий нож, лук из тиса и набитый стрелами колчан. Подойдя к Алике, он поклонился и спросил:

— Готово ли ваше письмо, графиня?

— Что это значит? — хором вскричали рыцари. — Вы беретесь сами доставить послание?

— Милорды, я так уверен в вашем мужестве и вашей преданности, что оставляю на вас оборону замка, — ответил Уильям. — Меня же охватило желание ради любви к моей даме и к вам подвергнуть себя опасности в этом приключении, ибо я предчувствую, что оно, к моей и вашей чести, успешно завершится, и я лично приведу сюда короля Эдуарда прежде, чем вы сдадите крепость.

Рыцари рукоплесканиями приветствовали это решение; графиня протянула письмо Уильяму, который, принимая его, преклонил перед Алике колено.

— Я буду молиться за вас, — обещала ему она.

— Да пошлет мне Бог милость умереть в те минуты, когда вы будете молиться за меня, — ответил Уильям. — Тогда я буду уверен, что душа моя вознесется на небеса.

В это мгновение замковые часы стали отбивать время и послышались крики дозорных, окликавших друг друга на крепостных стенах:

— Часовые, не спать!

— Полночь! — воскликнул Уильям, не пропустивший ни одного удара часов. — Нельзя терять ни минуты.

И он выбежал из зала.

XVI

Уильям велел открыть потайной вход и, не взяв с собой ни оруженосца, ни пажа, решительно вступил на поле битвы и беспрепятственно пересек его. Ночь стояла темная и дождливая, а значит, благоприятствовала ему, поэтому он незамеченным (проливной дождь загнал шотландцев в палатки) добрался до заграждений, перелез через палисады и оказался в лагере; не зная, сможет ли он так легко выбраться из него, как туда проник, Уильям, прежде чем двинуться дальше, осмотрелся и пошел влево, где должны были находиться берега Твида, резонно думая, что, если его обнаружат, река, разлившаяся от дождя и бурная в своем течении, станет для него опасным, но тем не менее вероятным путем к спасению. Пройдя шагов сто, он вышел к реке и осторожно пошел вдоль берега.

Уильям шел примерно минут десять, как вдруг ему почудилось, будто он слышит какой-то шорох; он замер, прислушиваясь с напряжением человека, чья жизнь зависит от тонкости его чувств. К нему действительно приближалась группа всадников, следующих, как и он, берегом Твида. Броситься вправо, в лагерь, означало потерять предусмотренный им шанс на спасение, поэтому он предпочел нырнуть в высокие травы, росшие на берегу, и, ухватившись за корни деревьев, повис над бурлящей рекой. Шум воды ненадолго заглушил шум, производимый людьми; он было подумал, что ошибся, но вскоре ржание лошади подтвердило его догадку. Через несколько секунд он услышал голоса и даже смог уловить обрывки разговора. Сначала Уильям проверил, легко ли его меч вынимается из ножен, потом взглянул на воду и понял, что стоит ему отпустить корни, за которые он держался, как свалится в реку. Убедившись, что в случае необходимости он может либо драться, либо бежать, Уильям снова с напряженным вниманием стал прислушиваться к голосам, что слышались все ближе.

— И вы считаете, капитан, — говорил кто-то, кого по снисходительному тону голоса можно было принять за командира, — что из-за этой адской ночи, когда нельзя работать, наши осадные орудия будут готовы лишь завтра, после девяти утра?

— Это самый ранний срок, ваша милость, как уверял меня начальник работ, — почтительно пояснил тот, к кому был обращен вопрос.

— Это опять задержит штурм, — нетерпеливо ответил первый голос. — Грегор!

— Слушаю, ваша милость! — раздался новый голос.

— Завтра утром возьмешь мое знамя, пропустишь впереди себя трубача, прибьешь мою перчатку к воротам замка и бросишь вызов Уильяму Монтегю, дабы он вышел из города, чтобы в честь Господа и своей дамы преломить копье с Уильямом Дугласом.

— Я исполню приказ, ваша милость, — ответил оруженосец.

В эту минуту ночной дозор, которым командовал Дуглас, поравнялся с тем местом, где прятался Уильям, так что Дуглас, вытянув меч, мог бы коснуться того, кого готовился вызвать завтра на поединок, но даже не подозревал, что противник совсем рядом. И в этот раз животное показало превосходство своих ощущений над человеческими: поравнявшись с Уильямом, конь Дугласа остановился, вытянул шею и едва не коснулся ноздрями молодого отчаянного человека, ощущавшего на лице теплое, влажное дыхание коня.

— Что с тобой, Фингал? — спросил Дуглас, крепче усаживаясь в седле.

— Кто там? — крикнул Грегор, наотмашь рубанув мечом по траве.

— Какая-нибудь выдра, что подстерегает рыбу, или лисица, что хочет поживиться на нашей кухне, — со смехом ответил капитан.

— Прикажете спешиться, ваша милость? — спросил Грегор.

— Нет, не стоит, — ответил Дуглас. — Рэслинг прав. Вперед, Фингал, — продолжал он, пришпорив коня, — вперед, нам нельзя терять времени. И ты еще скажешь, — обратился он к Грегору, — что я предоставляю ему преимущество выбирать место поединка и иметь солнце в спину.

— Что касается последнего, ваша милость, — заметил капитан, — то полагаю, вы можете бросить вызов без всяких условий.

— Главное, чтобы он его принял, — небрежно сказал Дуглас, чей голос затихал в отдалении, — а ты предоставишь ему право диктовать любые условия.

Больше Уильям ничего не слышал: то ли разговор прекратился, то ли всадники отъехали слишком далеко; он снова вложил в ножны наполовину обнаженный меч, вылез на берег реки и продолжил свой путь, не встретив другой преграды, кроме рва, наспех вырытого шотландцами. Сильный и ловкий, словно горец, он одним прыжком преодолел его и оказался за пределами лагеря.