Графиня Солсбери - Дюма Александр - Страница 34

Поэтому он, хотя и был еще озабочен захватом Эдинбургского замка, едва узнав о том, что два английских рыцаря просят приютить их на ночь в замке, сам пожелал принять и расспросить их; он спустился к потайной двери, где Джон Невил поднял забрало шлема, и Уильям узнал в нем правителя Нортумберленда. Находившегося с ним рыцаря Джон Невил представил как посланца от короля Эдуарда, вместе с ним объезжающего провинцию, чтобы убедиться, все ли сделано на случай нападения шотландцев. Уильям Монтегю тотчас принял рыцарей с почтением, какое надлежало оказывать их званию, проведя в комнату для знатных гостей, и, поскольку они попросили разрешения изъявить почтение графине, оставил их, чтобы пойти сообщить ей об этом.

Как только он ушел, Эдуард снял шлем: впрочем, его стремление не поднимать забрала, наверное, было чрезмерной предосторожностью. За два года, что король не появлялся в этом краю Англии, у него отрасли борода, усы и длинные волосы; сей новый признак красоты, который, кстати, был принят почти всеми сеньорами той эпохи, так сильно изменил его лицо, что теперь узнать Эдуарда могли лишь очень близкие ему люди. Впрочем, он приехал сюда без определенного намерения; его влекла лишь старая любовь к прекрасной Алике — долгое отсутствие и войны приглушили это желание, но не изгнали из его сердца, — что пробудилась во всей своей первозданной силе в ту минуту, когда он оказался по соседству с замком, где она жила. Поэтому он, больше стремясь скрыть свое волнение, нежели лицо, сел в той части зала, куда едва достигал свет; когда же вошел Уильям Монтегю, король то ли случайно, то ли с умыслом оказался в такой темноте, что узнать его было невозможно, даже если бы его внешность не изменилась. Джон Невил, не имеющий никакого повода прятаться и не знающий о том, что творится в душе короля, облокотившись на каминную доску, с удовольствием вкушал медовый напиток из большого кубка.

— Ну что, — обратился он к Уильяму Монтегю, продолжая маленькими глотками прихлебывать мед из кубка, — какие новости вы нам несете, мой юный сеньор? Дарует ли нам графиня Солсбери милость, которую мы у нее испрашиваем и на которую никто не имеет более прав, нежели мы, преданные поклонники ее красоты?

— Графиня благодарит вас, мессир, за вашу учтивость, — сухо ответил молодой человек, — но она удалилась к себе тотчас же, как получила сегодня роковое письмо, и ее великое горе, как она надеется, послужит извинением перед вами, а вы соблаговолите считать меня ее представителем.

— Но можем ли мы узнать причину ее горестей, чтобы если и не утешить ее, то хотя бы разделить их с нею? — спросил Эдуард. — И какая же столь страшная новость содержалась в письме, полученном ею?

При звуках этого голоса Уильям вздрогнул и невольно сделал шаг в сторону Эдуарда, но сразу остановился, устремив на него глаза так, словно его взгляды были способны пронзить тьму, но промолчал. Король повторил вопрос.

— В этом письме сообщалось, что граф Солсбери попал в плен к французам, — изменившимся голосом ответил наконец Уильям, — и сейчас графиня не знает, жив он или погиб.

— Но где и каким образом он был взят в плен? — воскликнул Эдуард, встав с кресла и придав вопросу всю силу приказа.

— Под Лиллем, ваша светлость, — ответил Уильям, обращаясь к Эдуарду по титулу, который давали тогда равным образом графам, герцогам и королям. — Он был захвачен в тот момент, когда вместе с графом Суффолком, выполняя данное ими обещание, спешил на помощь Якобу ван Артевелде, ждавшему их близ Турне, в проходе, называемом Железный мост.

— Но имело ли его пленение какие-либо другие последствия? — с тревогой спросил Эдуард.

— Его следствием стало лишь то, ваша светлость, что король Эдуард потерял одного из самых храбрых и преданных рыцарей, — хладнокровно ответил Уильям.

— Да, да, мой юный сеньор, вы правы и рассуждаете здраво, — сказал Эдуард, снова усаживаясь в кресло. — Король будет сильно разгневан, когда узнает эту новость. Но ведь в письме сказано, что граф попал в плен, а не погиб, не так ли? Ну что ж! Это горе поправимое, и я уверен, что король Эдуард соизволит принести любую жертву, чтобы выкупить столь благородного рыцаря.

— Поэтому графиня завтра же пошлет к графу гонца, ваша светлость; ведь она может рассчитывать на благосклонность и честность короля, за что вы сейчас ручаетесь.

— Ей ни к чему брать на себя этот труд, — возразил Эдуард, — я берусь сам передать это послание.

— Но кто же вы, мессир? — спросил Уильям. — Ведь я должен назвать моей благородной тетушке имя того человека, кому она будет признательна за сие великое одолжение.

— Вам мое имя ничего не скажет, — возразил Эдуард. — Но его светлость Джон Невил, заслуживающий полного доверия как правитель провинции, может поручиться за меня.

— Хорошо, ваша светлость, — ответил Уильям. — Я пойду узнаю, что будет угодно графине; она сейчас молится в часовне.

— Не могли бы вы, в ожидании ответа графини, прислать нам гонца, что привез письмо? Мы, его светлость Невил и я, очень хотим знать новости из Фландрии, а поскольку гонец здесь, он нам их и расскажет.

Уильям в знак согласия поклонился и вышел; через десять минут вошел гонец: это был оруженосец графа. Он действительно в этот день прибыл из Фландрии и участвовал в стычке, когда попали в плен Солсбери и Суффолк.

Отъезд Эдуарда в Англию и возвращение Филиппа де Валуа в Париж не прервали военных действий: графы Суффолк, Солсбери, Нортгемптон и мессир Готье де Мони остались, как мы уже сказали, вести войну в городах Фландрии, тогда как сир Годмар Дюфе в Турне, сир де Боже в Мортане, сенешаль Каркассона в городе Сент-Аман, мессир Эмери де Пуатье в Дуэ, мессир Лё Галуа де ла Бом, сир Девилье, маршал де Мирепуа и сир Морзе из города Кам-бре ежедневно совершали новые вылазки, надеясь встретить английские отряды, вступить с ними в бой и отличиться воинскими подвигами. И вот однажды, с позволения короля Франции, который не мог простить своему племяннику, что тот оказал помощь врагу, гарнизоны различных городов графства Камбре объединились (каждый из них поставил свою часть солдат), собрав шесть сотен латников; потом, когда в сумерках они выступили в поход, к ним присоединились отряды из Като-Камбре и Момезона, и все вместе они направились к Аспру, большому, окруженному глубокими рвами городу, который, хотя и был обнесен крепостными стенами, не имел прочных ворот. Кстати, поскольку Геннегау и Франция не находились в состоянии войны, а граф Вильгельм, напротив, слыл человеком, вновь снискавшим благосклонность своего дяди, жители его ничего не подозревали и ни о чем не тревожились, так что французы, проникнув в город, застали их мирно сидящими в своих комнатах, домах и дворцах; в руках нападавших оказалось все — золото и деньги, сукна и драгоценности; своей удачи они не упустили и, все разграбив, сожгли город дотла, так что ничего в нем не осталось, кроме стен; после этого они, погрузив на повозки и лошадей награбленную добычу, вернулись в Камбре.

Поскольку это событие произошло в девять часов вечера, то курьер, выехавший из города в ту минуту, когда в него вступили французы, во весь опор понесся в Валансьен и прискакал туда в полночь, чтобы сообщить сию новость графу Вильгельму, который мирно почивал во дворце Ласаль, не подозревая, что его город разграбили и сожгли. Услышав об этом, он спрыгнул с кровати, наспех вооружился, приказав разбудить своих людей, и прибежал на базарную площадь, повелев звонить в колокола на дозорной башне. По сигналу тревоги жители сбежались на площадь, а граф Геннегауский в сопровождении тех, кто прошел раньше всех, приказав остальным нагонять его, выступил из города и поскакал сломя голову с одним желанием — настигнуть врагов.

Поднявшись на гору, откуда открылся вид на окрестные равнины, он увидел в стороне Маньи яркое зарево: было ясно, что город объят пламенем; он ощутил новый прилив сил и уже проехал почти две трети пути, когда второй курьер доставил известие, что французы ушли, увезя добычу и пленных, и ехать дальше ни к чему.