Графиня де Шарни. Том 1 - Дюма Александр - Страница 74

— Да, — перебил его король, — однако мне пришлось бы ехать через Реймс, где мое имя проклято, где первый встречный может меня узнать… Нет, дорогой граф, на этот счет мое решение твердо.

Король произнес последние слова с такой решимостью, что граф Луи не стал даже пытаться переубедить короля.

— Итак, ваше величество, вы решились?.. — спросил он.

— Да. Я выбираю дорогу на Шалон через Варенн, не заезжая в Верден. А полки будут размещены в каждом из небольших городков между Монмеди и Шалоном; я даже думаю, что первый из них мог бы меня ждать уже в Шалоне.

— Государь, у нас еще будет возможность обсудить, в каких городах будут ждать полки. Однако король не может не знать, что в Варенне нет почтовой станции.

— Мне очень нравится, что вы так хорошо осведомлены, граф, — с улыбкой проговорил король. — Это доказывает, что вы добросовестно потрудились над этим планом… Пусть вас это не беспокоит, мы найдем способ держать лошадей наготове при въезде или выезде из города. Наш инженер скажет нам, где это будет удобнее сделать.

— А теперь, государь, когда мы почти обо всем договорились, — проговорил молодой граф, — позволит ли мне ваше величество процитировать от имени моего отца несколько строк одного итальянского автора, показавшиеся маркизу столь подходящими к случаю, что он мне приказал выучить их на память, чтобы я мог их передать королю.

— Слушаю вас, граф.

— Вот эти слова: «Какое бы дело мы ни затевали, время всегда кажется неподходящим, и никогда не бывает абсолютно благоприятных обстоятельств. Кто, ждет идеального случая, так никогда и не начнет дела, а если и начнет, то зачастую его ожидает печальный конец». Так сказал классик.

— Да, граф, это Макиавелли. Можете мне поверить, я непременно прислушаюсь к советам посланника славной республики… Тише! Я слышу на лестнице чьи-то шаги… Это спускается Гамен. Пойдемте к нему навстречу, чтобы он не заметил, что мы занимались не шкафом.

С этими словами король распахнул дверь на потайную лестницу.

Было самое время: мэтр стоял на самой нижней ступеньке с замком в руках.

Глава 8. ГЛАВА, ИЗ КОТОРОЙ ЯВСТВУЕТ, ЧТО У ПЬЯНИЦ ЕСТЬ СВОЙ АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ

Вечером того же дня, около восьми часов какой-то человек, судя по одежде — ремесленник, вышел из Тюильри через Поворотный мост, с опаской прижимая руку к карману куртки, будто в нем была спрятана в этот вечер сумма более значительная, чем в другое время. Ремесленник повернул налево и из конца в конец прошел всю аллею, которая со стороны Сены является продолжением части Елисейских полей, называвшейся когда-то Мраморным или Каменным портом, а в наши дни носит название бульвара Королевы.

Дойдя до конца этой аллеи, он оказался на набережной Савонри.

В описываемое нами время набережная Савонри была днем весьма оживлена, а по вечерам освещалась бесчисленными небольшими кабачками, где в воскресные дни буржуа закупали вино и провизию и грузили их на за фрахтованные за два су с человека суда, после чего отправлялись отдохнуть на лебединый остров, где без провизии они могли бы умереть с голоду, потому что в будни остров был совершенно необитаем, а в праздничные дни, напротив, кишел людьми.

Когда на пути человека в куртке мастерового вырос первый кабачок, он, казалось, вступил в жестокий бой с искушением заглянуть в кабачок и одержал победу: он прошел мимо.

Но вот — другой кабачок, и то же искушение. На сей раз господин, незаметно следовавший за нашим мастеровым, словно тень, и не спускавший с него глаз, был уверен, что ремесленник не устоит: он отклонился от прямой линии, подошел к этому филиалу храма Бахуса, как тогда говорили, и уже занес над порогом ногу.

Однако воздержанность мастерового опять одержала верх; вполне вероятно, что если бы на его пути не встретился третий кабачок и ему пришлось бы возвращаться назад, чтобы нарушить клятву, данную им самому себе, то он не стал бы этого делать и продолжал бы идти своей дорогой, — не совсем натощак, потому что путник успел принять солидную порцию той самой жидкости, которая веселит сердце человека; впрочем, он еще владел собой, а голова руководила ногами, заставляя их шагать вперед.

К несчастью, на этой дороге стоял не только третий, но еще и десятый, и двадцатый кабачок… А соблазн был очень велик; сила сопротивления уступала силе желания. Третье искушение оказалось непреодолимым.

Справедливости ради скажем, что эта сделка с совестью привела к тому, что ремесленник, так мужественно, но неудачно сражавшийся с демоном вина, войдя в кабачок, остался у стойки и заказал только полштофа.

Демоном вина, с которым он сражался, был, казалось, этот незнакомец, следовавший за ним на расстоянии и прятавшийся в темноте, стараясь не попасться ремесленнику на глаза, однако сам незнакомец не упускал его из виду.

По всему было видно, что незнакомцу доставляло удовольствие следить за мастеровым: он уселся на парапете прямо напротив входа в кабак, где ремесленник пил свои полштофа, а спустя пять секунд после того, как тот, прикончив бутылку, шагнул за порог и тронулся в путь, незнакомец поднялся и пошел за ним.

Но кто может сказать, где остановится тот, кто хоть раз прикоснулся к роковой рюмке? И с особым, присущим только пьяницам удивлением и удовлетворением он отмечает, что ничто так не возбуждает жажду, как вино. Не прошел ремесленник и сотни шагов, как им овладела столь нестерпимая жажда, что он был вынужден остановиться и утолить ее. Правда, на этот раз он понял, что полуштофа будет маловато, и спросил полбутылки.

Неотступно следовавшая за ним тень отнюдь не проявляла неудовольствия вынужденными задержками, вызванными необходимостью освежиться. Тень замерла на углу кабачка; и несмотря на то, что пьянчужка на сей раз со всеми удобствами развалился за столом и вот уже более четверти часа смаковал свои полбутылки, добровольно взявший на себя роль тени господин ничем не выдал своего нетерпения; когда ремесленник вышел, незнакомец пошел за ним таким же размеренным шагом, как и раньше.

Еще через сотню шагов его долготерпение ждало новое и еще более суровое испытание; ремесленник в третий раз остановился и теперь, так как жажда все возрастала, он спросил целую бутылку.

Неусыпный страж ожидал его еще полчаса, подкарауливая у выхода.

Несомненно, эти все удлинявшиеся остановки сначала в пять минут, потом в четверть часа и, наконец, в полчаса пробудили в душе пьянчуги нечто вроде угрызений совести: он решил больше не останавливаться, но и не мог перестать пить и потому перед уходом из кабачка он взял с собой подружку — откупоренную бутылку.

Это было мудрое решение: теперь он останавливался лишь затем, чтобы приложиться пересохшими губами к бутылке, и походка его становилась все менее твердой и уверенной.

Ему удалось без помех вынести через ворота Пасси горячительные напитки, которые, таким образом, были освобождены от пошлины при вывозе за черту города.

Незнакомец вышел вслед за ним, находясь, как и он, по-прежнему а прекрасном расположении духа.

Отойдя шагов на сто от городских ворот, наш мастеровой похвалил себя, должно быть, за предусмотрительность, потому что теперь кабачки встречались все реже и реже и наконец вовсе исчезли.

Но нашему философу все было нипочем. Он, подобно античному мудрецу, нес с собой не только свое состояние, Но и свою радость.

Мы говорим «радость», принимая во внимание то обстоятельство, что в ту минуту, как вино в бутылке убавилось наполовину, наш пьянчуга затянул песню, а никто не станет отрицать, что пение, как и смех, — это один из способов выражения человеческой радости. Человек, тенью следовавший за пьянчугой, казалось, расчувствовался, заслышав его песню: он принялся едва слышно ему подпесать и с особенным любопытством следил за выражением этой радости. К несчастью, радость эта оказалась мимолетной, а пение — недолгим. Радость испарилась вместе с вином из бутылки: когда бутылка опустела, пьянчуга попытался выжать из нее еще хоть несколько капель… Итак, песня сменилась брюзжанием, а брюзжание скоро превратилось в ругательства!