Графиня де Шарни. Том 1 - Дюма Александр - Страница 63

— Да из опасения себя скомпрометировать! В наше время французский король — компрометирующая личность, дорогой генерал. А доказательством этого может служить то, что все мои друзья теперь — либо в Лондоне, либо в Кобленце, либо в Турине. Впрочем, — продолжал король, — если вам не покажется неуместным, дорогой генерал, что он прибудет ко мне с одним из своих подмастерьев на подмогу, то я пошлю за ним в ближайшие дни.

— Государь! — с живостью заговорил Лафайет. — Вашему величеству отлично известно, что вы совершенно свободны в том, чтобы приглашать, кого вам угодно, и видеться с теми, кто вам нравится.

— Да, при том, однако, условии, что ваши часовые обыщут посетителей не менее усердно, чем контрабандистов на границе; да бедняга Гамен умрет от страха, если его ящик с инструментами примут за патронташ, а напильники — за кинжалы!

— Государь! Признаться, я ума не приложу, как мне добиться вашего прощения, но я отвечаю перед Парижем, перед Францией, перед Европой за жизнь короля, и чтобы его драгоценная жизнь была в целости и сохранности, ни одна мера предосторожности не может быть лишней. Что же до этого человека, о котором мы говорим, то король может сам отдать любые приказания, которые сочтет необходимыми.

— Очень хорошо! Благодарю вас, господин Лафайет. Впрочем, торопиться некуда; дней через восемь-десять он мне понадобится, — прибавил он, бросив косой взгляд на графа де Буйе, — и не только он, но и его подмастерье; я прикажу предупредить его через одного из его приятелей — моего камердинера Дюрея.

— Ему довольно будет лишь назвать себя, государь, и его сейчас же пропустят к королю; его имя будет ему пропуском. Храни меня Бог, государь, от репутации тюремщика, стражника, ключаря! Никогда король не был так свободен, как теперь. Я даже хотел бы просить короля возобновить охоту и путешествия.

— Охоту? Нет уж, увольте. Кстати сказать, вы сами видите, что теперь у меня голова занята совсем другим. Что же касается путешествий — это совсем иное дело. Последнее путешествие, которое я предпринял из Версаля в Париж, излечило меня от желания путешествовать, по Крайней мере в столь многочисленном обществе.

И король снова бросил взгляд на графа де Буйе; тот едва уловимым движением ресниц дал понять королю, что все понял.

— А теперь, сударь, скажите, — обращаясь к молодому графу, проговорил король, — как скоро вы собираетесь покинуть Париж и возвратиться к отцу?

— Государь! — отвечал молодой человек. — Я покину Париж через два-три дня, но в Мец вернусь не сразу. У меня есть бабушка, она живет в Версале на улице Резервуар; я должен засвидетельствовать ей свое почтение. Потом отец поручил мне закончить одно очень важное дело, касающееся нашей семьи, а повидаться с человеком, от которого я должен получить по этому поводу приказания, я смогу дней через десять. Таким образом, к отцу я вернусь лишь в первых числах декабря, если, разумеется, король не пожелает, чтобы я по какой-либо причине поторопился с возвращением в Мец.

— Нет, граф, можете не спешить, — отвечал король, — поезжайте в Версаль, исполните поручение маркиза, а когда все будет сделано, возвращайтесь домой и передайте ему, что я о нем помню, что я считаю его одним из самых верных своих друзей, что я в один прекрасный день похлопочу за него перед господином де Лафайетом, а тот, в свою очередь, отрекомендует его господину Дю Порталю.

Лафайет сморщил губы в улыбке, слыша новый намек на свое всемогущество.

— Государь! — молвил он. — Я уже давно и сам рекомендовал бы вашему величеству господ де Буйе, если бы не имел чести состоять с ними в родстве. Только опасение вызвать разговоры о том, что я использую милости короля в корыстных интересах, мешало мне до сих пор совершить эту справедливость.

— Ну что же, все удивительным образом совпадает, господин де Лафайет; мы еще поговорим об этом, не так ли?

— Ваше величество! Позвольте вам заметить, что мой батюшка сочтет немилостью, даже опалой карьеру, которая хотя бы частично лишила его возможности служить вашему величеству.

— О, разумеется, граф! — отвечал король. — Я не допущу, чтобы положение маркиза де Буйе хоть в малой степени изменилось вопреки его и моей воле;; Доверьте это дело нам, господину де Лафайету и мне, и отправляйтесь навстречу своим удовольствиям, не забывая, однако, и об обязанностях. Вы свободны, господа!

Он отпустил обоих придворных величественным жестом, который так не вязался с его простым костюмом.

Едва закрылась дверь, как он проговорил:

— Думаю, что молодой человек меня понял и дней через десять здесь будет.

Глава 3. СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ

Вечером того дня, когда граф Луи де Буйе имел честь быть принятым сначала королевой, а затем королем, в ветхом, маленьком, грязном и темном домишке на улице Жюиври, между пятью и шестью часами пополудни, проходила сцена, за которой мы приглашаем понаблюдать наших читателей.

Итак, мы встретим читателей у моста Менял, когда они выйдут либо из кареты, либо из фиакра, в зависимости от того, имеется ли у них шесть тысяч ливров в год на кучера, пару лошадей и карету, или они предпочитают ежедневно выкладывать по тридцать су за простой экипаж под номером. Мы пройдем вместе с ними по мосту Менял, выйдем на улицу Пелетри, с которой свернем на улицу Жюиври, где и остановимся против третьей двери слева.

Мы отлично понимаем, что вид этой двери не слишком привлекателен: жильцы дома не дают себе труда запирать ее, полагая, что на нее не польстятся даже ночные воришки из Сите. Однако, как мы уже сказали, нас интересуют люди, проживающие в мансарде этого дома, а так как они не станут к нам спускаться, давайте, дорогой читатель или же возлюбленная читательница, наберемся смелости и поднимемся к ним сами.

Постарайтесь, насколько это возможно, шагать твердо, дабы не поскользнуться в липкой грязи, покрывающей пол узкого темного коридора, куда мы с вами только что ступили. Потуже завернемся в плащи, чтобы ненароком не задеть их краями выступы на сырой и засаленной лестнице с недостающими ступеньками, коей заканчивается коридор; давайте поднесем к лицу флакон с уксусом или надушенный платок, чтобы самое нежное и наиболее благородное из наших чувств — обоняние — избежало, насколько это возможно, воздействия этого перенасыщенного азотом воздуха, который поглощают здесь одновременно и ртом, и носом. Мы остановимся на площадке четвертого этажа, напротив той самой двери, на которой неумелая рука юного художника начертила мелом фигурки; на первый взгляд их можно было бы принять за кабалистические знаки, однако на самом деле это всего-навсего неудачные попытки продолжения высокого искусства таких прославленных мастеров, как Леонардо да Винчи, Рафаэль или Микеланджело.

Подойдя к двери, заглянем, если вы не будете возражать, в замочную скважину, чтобы дорогой читатель или возлюбленная читательница могли узнать, если, конечно, у них хорошая память, скрывающихся за этой дверью персонажей. Ежели вы не узнаете их по внешнему виду, приложите ухо к двери и прислушайтесь. И если только вы читали нашу книгу «Ожерелье королевы», слух непременно придет на помощь зрению: наши чувства имеют обыкновение друг друга дополнять.

Начнем с рассказа о том, что видно через замочную скважину.

Убранство комнаты свидетельствует о нищете обита гелей, а также о том, что в ней живут три человека: мужчина, женщина и ребенок.

Мужчине сорок пять лет, однако он выглядит на все пятьдесят пять; женщине — тридцать четыре года, но она кажется сорокалетней; ребенку пять лет, и столько ему и дашь: у него еще не было времени состариться.

Мужчина одет в форму сержанта французской гвардии старого образца; эта форма была почитаема с 14 июля, то есть с того самого дня, когда французские гвардейцы выступили на стороне своего народа, стреляя в немцев г-на де Ламбека и швейцарцев г-на де Безенваля.

Человек этот держит в руке сразу всю колоду карт, начиная с тузов, двоек, троек и четверок каждой масти вплоть до короля. Он уже в сотый, в тысячный, в десятитысячный раз пытается постепенно увеличивать ставки. Картонка, на которой больше отверстий, чем звезд на небе, лежит у него под рукой.