Ангатир (СИ) - Журкович Андрей - Страница 33

— Эй-эй-эй! Ишь ты разошелся! Поплюй мне тут! Сейчас прочь выставлю.

— Прости, хозяйка, — ответил Гату. — Для меня худо то, что сказала ты. Где родичи мои?

— Про-о-о-сти, — передразнила его Щепетуха. — Лечишь их, окаянных, выхаживаешь, ночами не спишь, а они на пол харкают. Думаешь, ты на пол мне плюнул? То ты мне в душу саму плюнул, так и знай, чудь ты белоглазая!

Гату резко поднялся. Голова все еще кружилась, но он справился. Лопатки уперлись в потолок. Ведунья немного присмирела, но виду не подала, все же ответив:

— Бабы твои на улице. Месяц назад встали по углам моей избы, стало быть, и стоят пырятся. Убрал бы ты их уже по добру по здорову. Народ у нас терпеливый, да токмо бабы твои уже всем по самое, значится, горло поперек.

— Чем же тебе мешают девы зрящие? — спросил Гату, ухмыляясь.

Он чувствовал себя прескверно, но все же в тело начинала возвращаться сила. Очнувшись ото сна, Гату не сразу вспомнил, что с ним сталось. Чего-то он и не знал, в забытье провалившись.

— Ха! Вы только посмотрите на него! — заносчиво выпалила Щепетуха, делая вид, что злится. — Где это видано, чтобы на улице и денно и нощно стояли бабы аки столбы на капище? Так ежели б они просто стояли там. Они же пырятся! Сверкают в ночи синими зенками своими. А мы к такому не привыкли. Ко мне селяне ходить из-за вас бояться стали. Ладно бы бабы твои еще просто стояли да пырились, так они иногда шептать начинают!

— Зрящие девы у стен дома — это добрый знак и удача роду на два колена, — ответил Гату. — Они гоняют ночную нечисть, да удачу наводят. Хранили они покой мой, да твою избу.

— А я просила о том? А?

Понимая, что с ведуньей без толку спорить, Гату еще раз поблагодарил хозяйку и вышел прочь.

— Далеко не уходи. С тобой староста побалакать просился. Я пошлю за ним! — прокричала в след Щепетуха.

Оказавшись на улице, Гату тотчас наткнулся на Миту. Дева просияла, сверкнув глазами. Подойдя к мужу, она встала на цыпочки и поцеловала его в лоб. Гату ответил тем же. Подошли Шерра, Ресу и Вия, обнялись. Им было, о чем поговорить, но место не располагало к беседе. Вокруг тотчас начал собираться народ, едва Гату на порог вышел. Селяне повыскакивали из избушек и землянок, собираясь, как на ярмарку. Сами пришли, да деток приволокли. Эка невидаль, пятеро чудей пожаловали, да самый главный белоглазый не издох!

Меж тем, люди не выказывали ничего дурного. Иные просто смотрели, да улыбались, болтая между собой. Другие подходили, мужики в основном, по плечу Гату хлопали, представляясь. Белоглазый было, осерчав по началу, немного смягчился. То были простые люди, бесхитростные труженики. Разве ж можно их винить, что из домов повыскакивали, увидав чудь белоглазую? Это раньше чудской род в города людей часто захаживал, дары привозил, да чудеса показывал. Прошли времена те. Память быстро повыветрилась. Иные и не знают теперь, кем они приходились роду чуди, кой выродился.

Расталкивая мужиков появился староста. Статный такой, широкоплеч, да высок. Усы и борода чернющие, ни волоска белого! А глаза меж тем хитренькие, хоть и беззлобные.

— Рады гостям дорогим, — приветствовал староста, даже поклонившись. — Хоть и давно ты, мил человек, к нам пожаловал, да током все беседою меня обижал!

Староста заржал, аки конь, своей шутке, а окружающие тотчас подхватили. Отсмеявшись, он нахмурил брови и продолжил:

— Тишило я, староста местный, а мы — древляне, народ мирный, да себя уважающий. Изволь, гость дорогой ко мне зайти, за здравие, стало быть, откушать, да за исцеление.

— Я — Гату, — ответил белоглазый, склонив голову, как сделал сам староста. — Спасибо за приглашение. Меня одного зовешь, али родичей моих тоже?

— Всех зову! Всех, конечно же! — закивал староста, явно почувствовав себя неловко. — Ты не подумай, что я женщин твоих не уважил! Мы им и кров, и пищу, а они молчат у тебя. Так тут и стояли, как подпорочки…

— То они удачу и благо на деревню наводили, да от нечисти болотной защиту заговаривали, — подала голос Щепетуха, высунувшись из оконца. — Каждый знает, что чудские зрящие жены в селении к удаче и счастью!

— А я знал! — замахал руками староста, недобро зыркнув на ухмыляющуюся ведунью. — Я-то знал, люди вы чудские! Я своим так-то все это время и сказывал: вам защиту дают, дурьи вы головы! Сходите, поклонитесь чудским заступникам!

Пока староста расхваливал себя и свое селение, Гату с женами следовали за ним. Белоглазый сразу заприметил, что дела у древлян не особенно-то и ладились. То тут, то там попадались избы с опаленными бревнами. Дома были отремонтированы, но не выглядели новыми. Одежды селян по большей части тоже смотрелись простенько. Ни вышивки тебе, ни украшений каких, все серое, едва не дырявое. Мужиков было едва ль не вдвое меньше, чем бабонек и очень мало детей.

«Их кто-то разорил, — догадался Гату, прислушиваясь к своим ощущениям, ступая по земле. — Никак хазары тут лютовали, али еще какая погань земная, да человеческая».

Оказавшись в доме, Тишило усадил гостей за стол, который уже накрыли. Надо сказать, что для дома старосты угощения были весьма простенькие. Тарелки с ухой, да одна на всех сухая краюха хлеба. У такого хозяина и угощаться было постыдно. Уж не остался бы кто-то из домочадцев сегодня без трапезы. Но и отказать гостеприимству, да еще и старосты тоже никак нельзя было. Откушав, Гату поблагодарил Тишило, да сказал прямо, как на духу:

— Нас тоже разорили три луны назад. Жен моих в невольники угнали, насилу отбил. Спешим, мы, староста. Земля родимая зовет, не кричит едва ль. Ответствуй, чего тебе за вашу доброту надобно. Отплачу. Тебе ж известно, кто такой чудь белоглазый.

— Известно, — не стал спорить староста, явно довольный, что не пришлось ходить вокруг, да около. — Селение наше пожгли, людей порубали, деток многих сокрали, все и сам видишь ты. Помоги нам, Гату, как за себя, да людей ради прошу. Помоги, милый чудь, вернуться нам к жизни людской! Живем же, что собаки побитые. Все ведь забрали, твари раскосые! Ежели мы до осени амбары не набьем, то поляжем от голода. Сажать — нечего. Дичь бить на шкуры почти некому. Кузнеца своего нет, мотыги да серпы поправлять, поверишь ли?! Умираем, мы, Гату! Наживу издохнем, ежели до осени пропитания не сыщем.

— Каменьев хочешь? — спросил напрямик белоглазый.

— Хочу, — не стал лукавить староста. — Нам бы нанять себе варягов дружину в охрану, оружия, иструментику там сям наторговать, да зерна купить чужого. Да еще, чтобы хватило той милости годины на четыре, глядишь и выживем.

— Я слаб после хвори. Силы вернуть можно, но это не быстро. Будь по-твоему, Тишило староста. Добудем для вас каменьев. Но девы мои сейчас же уйдут. Они в таких делах не помощницы, а земля родная давно по ним плачет. Согласен?

Староста, не раздумывая, хлопнул по протянутой ладони, едва не поранившись об огромные когти, до того рад был. Прощаться долго не стали. Гату отвел жен за частокол на границе деревни, обнял каждую, в лоб поцеловал, да сказывал:

— Идите лесами. К людям не выходите. Я приду к вересени [15]. Убаюкайте его. Не дайте проснуться лиху.

Девы покорно кивнули и двинулись прочь. Шерра обернулась. Ее глаза задержались на муже. Губы чуть расступились, являя острые клыки.

— Приходи домой, Гату. Мы тоже по тебе тосковали. Не впускай в сердце чужие горести. Помни что я тебе сказывала.

Вскоре их спины скрылись за ветвями деревьев. Гату немного постоял, призадумавшись. Сунул руку за пояс, да не нашел ничего. Пропала игла, Шеррой вшитая. Сон ли то был, иль взаправду меж грез сокрылась?

Глава 16. Зубы, когти да желтый туман

Люта подкинула в ладони клубочек и еще раз внимательно его осмотрела. Нитки как нитки. Волшебством не пахнет, не светится аки солнышко и не разговаривает человеческим голосом. Положи в корзинку с другими клубками и тут же потеряешь.

«Но Ягиня как-то находит! Как? — Чтобы точно увериться в своих выводах, Люта лизнула клубочек. — И на вкус — нитки».