Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1 - Дюма Александр - Страница 6

Все настороженно посмотрели на того, кто так спокойно и смело рассуждал, не испугавшись недовольства великого учителя.

– Говори, брат, – произнес великий Копт совершенно спокойно, – мы готовы следовать твоему совету, если он окажется хорош. Мы, Божьи избранники, никого не отвергаем и готовы жертвовать своим самолюбием в общих интересах.

Швейцарский представитель продолжал в полной тишине:

– Великий учитель! Благодаря своим занятиям, я убедился в следующей истине: на лице человека написаны, для того, кто умеет читать, все его пороки и добродетели. Пусть человек умеет владеть лицом, смягчая взгляд, заставляя губы улыбаться, – все эти ужимки в его власти. Однако сквозь них всегда проступает основная черта характера – видимое и неоспоримое свидетельство того, что происходит в его душе. Тигр тоже умеет улыбаться и ласково смотреть, однако низкий лоб, выдающиеся скулы, мощный затылок, кровожадный оскал выдают в нем хищника. Собака хмурит брови, скалит зубы, изображает бешенство, но в спокойном и открытом взгляде, в умной морде, в заискивающей походке угадывается доброе, услужливое существо. Господь указал имя и звание на лице каждого создания. Итак, на лбу у девушки, которая должна стать французской королевой, были написаны гордость, отвага и милосердие, свойственное немкам. В лице молодого человека, ее будущего супруга, я угадал хладнокровие, христианскую доброту и наблюдательный ум. Французский народ не помнит зла и никогда не забывает добра. Ему достаточно было пережить Карла Великого. Людовика Святого и Генриха Четвертого, чтобы после них терпеливо сносить правление двадцати трусливых и жестоких королей. Народ, никогда не терявший надежды, не может не полюбить молодую, прекрасную, добрую королеву и кроткого, милосердного короля после губительной эпохи расточительного Людовика Пятнадцатого, его публичных оргий и скрытной мстительности, после правления Помпадур и Дю Барри! Разве не благословит Франция государя, являющего собою образец добродетелей, о которых я упомянул? Кроме того, будут восстановлены мир и согласие в Европе. И вот уже наследница престола Мария-Антуанетта пересекает границу, в Версале готовят престол и брачную постель. Так разумно ли начинать задуманное вами во Франции и для Франции? Еще раз прошу меня извинить, уважаемый учитель, я должен был сказать вам то, что идет из глубины сердца и что я считал своим долгом доверить вашей непогрешимой мудрости.

Слова цюрихского пророка были встречены одобрительным шепотом всех присутствовавших. Он поклонился и устремил взор на великого Копта в ожидании ответа. Тот не заставил себя ждать:

– Вы определяете характер по чертам лица, прославленный брат мой, – сказал великий Копт, – а я умею предсказывать будущее. Мария-Антуанетта – гордячка, она будет упорствовать в борьбе, навязанной нами, и погибнет под нашим натиском. Наследник престола, Луи-Огюст, излишне добр и мягок, он уступит в борьбе и погибнет так же, как его супруга. Они умрут вместе, но один – будучи излишне добродетельным, другая – слишком жестокой. Они пока уважают друг друга, но мы не дадим им времени на то, чтобы испытать взаимную любовь, а через год они уже будут относиться друг к другу с презрением. Так зачем нам, братья, искать источник истины, если она открыта мне? Я пришел с Востока, словно пастух, следуя за утренней звездой, возвещающей возрождение. Завтра я принимаюсь за дело и с вашей помощью надеюсь завершить его через двадцать лет: этого времени нам будет достаточно, если мы объединим наши усилия и вместе пойдем к общей цели.

– Двадцать лет!.. – воскликнули несколько призраков. – Как долго ждать!

Великий Копт обернулся на нетерпеливые возгласы.

– Да, бесспорно, это долго, – сказал он, – Для того, кто думает, что уничтожить принцип так же легко, как убить человека кинжалом Жака Клемана или перочинным ножом Дамиена. Безумцы!.. Ножом можно убить человека, это правда; но, подобно секатору, он подрезает ветви, на месте которых прорастает по десятку молодых побегов. Смерть же монарха вызывает к жизни какого-нибудь Людовика Тринадцатого – глупого деспота, или Людовика Четырнадцатого – деспота умного, или Людовика Пятнадцатого – идола, омытого слезами и кровью его поклонников, как те отвратительные божества, которые я видел в Индии: с застывшей улыбкой на губах они давили колесами женщин и детей, устилавших гирляндами их путь. Так вы полагаете, что двадцать лет – слишком много для того, чтобы изгладить монаршее имя из памяти тридцати миллионов подданных, еще недавно готовых пожертвовать детьми ради жалкого Людовика Пятнадцатого! Вы полагаете, что легко привить французам отвращение к королевским лилиям, совсем недавно олицетворявшим собой ароматные цветы, в продолжение целого тысячелетия несшим с собой ласки, свет, милость, всемирную славу? Что ж, попытайтесь, братья, попытайтесь: не двадцать лет дал бы я вам на это, а сто!

Вы разобщены, вы колеблетесь, вы незнакомы между собой. Я один знаю всех вас, только я способен правильно оценить ваши возможности, я держу в своих руках нить, связывающую вас в братство. Итак, слушайте меня, философы, экономисты, мыслители! Вы тайком излагаете свои принципы в тесном кругу, вы с опаской доверяете их бумаге в темных кельях, вы делитесь ими друг с другом, вооружившись кинжалом, готовые поразить им предателя или болтуна, который осмелится повторить ваши слова чуть громче вас. Я желаю, чтобы вы объявили ваши принципы толпе, чтобы вы обнародовали их в печати, чтобы вы распространили их по всей Европе через посланцев мира, либо принесли на штыках пятисот тысяч, верных солдат, готовых сразиться за свободу, провозглашенную на их знаменах. Вы вздрагиваете при одном упоминании Лондонской башни, или подвалов инквизиции, или Бастилии, которые я хочу взять приступом. Я желал бы, чтобы мы вместе снисходительно улыбались, попирая развалины страшных тюрем, чтобы на этих развалинах танцевали женщины и дети. Все это произойдет, если умрет не монарх, но монархия, если ослабнет влияние церкви, если исчезнет социальное неравенство, если, наконец, угаснут аристократические Династии и не будет несправедливого распределения благ. Я прошу дать мне двадцать лет, чтобы разрушить старый мир и построить новый. Двадцать лет – лишь двадцать мгновении вечности, а вы говорите, что этого слишком много!

Речь угрюмого пророка была встречена одобрительным шепотом. Было очевидно, что он окончательно завоевал симпатии таинственных призраков – представителей европейской мысли.

Великий Копт выдержал паузу, наслаждаясь триумфом, затем, почувствовав, что достиг апогея, продолжал:

– Сейчас, братья, когда я собираюсь сразиться со львом в его логове, когда я рискую своей жизнью во имя всеобщей свободы, я хочу знать, что готовы сделать вы для успеха того дела, которому все мы отдаем себя, свое достояние и свою свободу? Скажите, что каждый из вас может сделать? Вот о чем я пришел спросить вас!

Наступило пугающе торжественное молчание. Казалось, призраки застыли на своих местах, размышляя о том, что должно сотрясти двадцать тронов.

Присутствующие разделились на группы. Посовещавшись с каждой из них, шесть верховных членов обратились к великому Копту.

– Я представляю Швецию, – сказал председатель. – От имени Швеции я могу предложить для свержения династии Ваза подданных, которые в свое время возвысили эту династию, а кроме того, сто тысяч экю серебром.

Великий Копт достал записные таблички и пометил в них поступившее предложение.

Вслед за председателем заговорил чин, стоявший слева от него.

– Представляя ирландские и шотландские кружки, – сказал он, – я ничего не могу обещать от имени Великобритании, которая всегда готова вступить с нами в жаркий спор. Но от имени бедной Ирландии, от имени бедной Шотландии я обещаю участие трех тысяч человек, готовых вносить по три тысячи крон ежегодно.

Великий Копт записал это предложение рядом с предыдущим – Ну, а что скажешь ты? – обратился он к третьему чину.

– Я представляю Америку, где каждый камень, каждое дерево, каждая капля воды и крови готовь к восстанию, – ответил тот, чья сила и природная живость бросаюсь в глаза, несмотря на сковывавший его движения ритуальный наряд. – Мы отдадим все золото, всю кровь до последней капли. Существует, правда, одно препятствие: мы сможем действовать, только когда будем свободны. А сейчас, будучи разобщены, каждый в своем углу, когда нас можно пересчитать по пальцам, мы представляем собой цепь, звенья которой разъяты. Если найдется властная рука, Которая спаяет два первых звена, то остальные соединятся сами. Начинать нужно с нас, уважаемый учитель. Прежде чем освобождать французов от королевской власти, освободите нас от иностранного ига.