Две королевы - Дюма Александр - Страница 7

Тогда он был на вершине счастья. Госпожа ди Сан Себастьяно занимала как никогда прочное место при дворе, и герцогиням пришлось всерьез считаться с нею. Она принимала живейшее участие во всех переговорах, была скорее поверенной принца, нежели его любовницей, и ни один дипломат не владел лучше нее языком крючкотворства.

Она, разумеется, прекрасно изучила своего монаршего любовника, и, как мы уже убедились, это помогло ей добиться успеха.

IV

Герцог Савойский пожелал немедленно отправиться в Палермо, чтобы короноваться там. Он оставлял в Турине своего старшего сына, принца Пьемонтского, которому помогал или, скорее, которым руководил, распорядительный совет. Герцогиня-мать умирала от желания хотя бы кончиком пальца вновь прикоснуться к власти, но Виктор Амедей уже не был прежним послушным сыном, он догадался о намерениях матери и, чтобы положить конец ее притязаниям, не дал ей возможности даже заявить о них.

— Мне известно, сударыня, как далеки вы от государственных дел, поэтому я учредил распорядительный совет, который займется ими в мое отсутствие. Таким образом, вам не придется думать ни о чем, кроме своего здоровья и столь необходимого вам отдыха. Надеюсь по возвращении увидеть вас счастливой и поправившейся.

Герцог задел мать слишком сильно, чтобы она не испытала обиды. Но ей пришлось смолчать и скрыть свое недовольство.

Виктор Амедей поднялся на борт в Порто ди Виллафранка: сопровождал его особу английский флот. Он увез с собой Марию Анну, герцога д'Аоста, своего второго сына, и маркизу ди Сан Себастьяно (в те времена истинной королевой была не Мария Анна, а она).

Герцог поразил всех роскошью и великолепием своего двора, к чему, кстати говоря, его савойские подданные не были приучены; но в то же время он обнаружил такую твердость и непоколебимую волю, что это напугало сицилийцев, привыкших к мягкости испанского правления.

Новый король пробыл на Сицилии всего год, у него не хватило времени даже наполовину осуществить задуманные им планы, касающиеся блага этой страны, а затем вернулся в Пьемонт, где его ожидали великие беды.

В течение года, проведенного в Палермо, г-жа ди Сан Себастьяно умело наладила отношения с королевой и сицилийцами, благодаря чему обрела новые права на привязанность Виктора Амедея. Не пробудив зависти у Марии Анны Орлеанской и не слишком подчеркивая свои заслуги, она нашла способ примирить сицилийцев с новым королем.

Я уже упоминала, что, уезжая, Виктор Амедей доверил регентство герцогу Пьемонтскому, своему старшему сыну, который должен был править под наблюдением и руководством распорядительного совета. Герцогу было

шестнадцать лет, он был высок, сложен как мужчина и поражал своим умом и своими манерами. Часто во время регентства юному герцогу позволяли самому решать щекотливые проблемы — это делалось по приказу его отца, — и он всегда великолепно справлялся с трудностями. Его обожали подданные и придворные, обожала герцогиня-мать, обожала моя дочь, которую он нежно любил и сделал своей задушевной подругой: именно от нее я и узнала то, что вам предстоит прочесть. В то время моя дочь только что вышла замуж, и нежная привязанность ее брата немало способствовала тому исключительно обманчивому благополучию, на какое ее обрекли.

В отсутствие отца юный герцог расположился со своим двором в покоях герцогини-матери. Во время приемов он был изящен, любезен, изысканно-предупредителен, что было совсем непривычно для придворных дам, еще не забывших о строгой бережливости и несколько надменной серьезности Виктора Амедея. Я знала герцога Пьемонтского еще маленьким ребенком и сохранила о нем приятное воспоминание, а его отношения с моей дочерью лишь укрепили это доброе отношение к нему; он терпеть не мог г-жу ди Сан Себастьяно, которая с лихвой платила ему тем же. Она с удовольствием очерняла его в глазах отца, а когда узнала, что он так хорошо справлялся со своими обязанностями во время его отсутствия, стала с сокрушенным видом без конца повторять, что все это прекрасно для будущего, но для отца такой способный шестнадцатилетний сын опасен.

— Теперь он захочет принимать участие во всем, и вы уже не будете повелителем.

— Ну, это мы еще посмотрим, — отвечал король. Когда Виктор Амедей вернулся, он стал обращаться с принцем крайне холодно, нарочито отстраняя

его от участия в заседаниях совета и запрещая министрам посвящать его в какие бы то ни было дела. Когда герцогиня-мать заговаривала с Виктором Амедеем о том, как должен радовать отца такой наследник, тот отвечал:

— Да, принц подает большие надежды, даже слишком большие, лучше бы он умерил свой пыл. Я, кажется, еще не достиг возраста отречения, умирать тоже не собираюсь, и, пока держу бразды правления в своих руках, временного заместителя мне занять нечем.

Эти слова были переданы юному принцу, уже испытавшему на себе ряд унижений и страдавшего от того, как отнесся к нему отец, который проявлял неслыханную холодность к сыну. Как все не по возрасту развитые дети, обладающие незаурядными умственными способностями, герцог Пьемонтский был слаб здоровьем. Когда у него началась небольшая лихорадка, на которую он пожаловался только своей сестре, не имевшей возможности поухаживать за ним, он стал меняться на глазах. Несмотря на то что он лишился расположения короля, двор окружил его трогательной заботой, что просто вывело Виктора Амедея из себя. Каким только оскорблениям не подвергал он сына, вплоть до того, что не разговаривал с ним при встрече и не отвечал, когда тот обращался к нему с обычными вопросами, которые принято задавать уважаемым и почитаемым людям.

Тем временем начался карнавал. Дамы не забыли о балах, которые давал принц предыдущей зимой, когда он был хозяином во дворце. Его попросили снова устроить такой бал. Принц не предполагал, что берет на себя слишком много, когда пообещал испросить у короля разрешения принять гостей у себя, и стоило ему заикнуться об этом, как ему отказали с беспримерной твердостью:

— Бал в ваших покоях, сударь, когда я нахожусь здесь и не даю балов! Вы намерены обрести подлинный вес при дворе и мните себя важной персоной, потому что в течение одного года под присмотром моих советников обладали видимостью власти. Запомните, что во дворце хозяин я, и, пока живу, вы здесь ничего собой не представляете, поняли? Вы всего-навсего первый из моих подданных и должны быть самым покорным, ибо мое право повелителя в отношении вас подкреплено моими правами отца. Поэтому не просите меня о том, чего я не желаю позволять, и примите к сведению: вам придется подчиняться мне еще долгие годы.

В течение трех месяцев, пока длилась эта тирания, принц ни разу не возразил королю, промолчал он и на этот раз: опустив голову, он низко поклонился и удалился к себе, где долго плакал вместе с сестрой.

— Это последний удар, — сказал он ей, — я от него не оправлюсь. Своей подозрительностью и суровостью отец ранил мое сердце; запомните, что я вам скажу: не пройдет и недели, как меня не будет в живых.

К вечеру принц слег в постель, у него начался сильный жар и ужасные боли; он никому ничего не сказал и никого не позвал к себе на помощь. Когда он проснулся или, вернее, когда проснулись окружающие, он не смог встать и попросил пригласить к себе королеву, герцогиню-мать и принцессу ди Кариньяно. Увидев всех трех у своей постели, он разрыдался и сказал им:

— Пришло время расстаться.

Судите сами, какие слезы, какую скорбь вызвали у них эти слова. К больному призвали врачей; они нашли, что недуг серьезен, и сочли необходимым сообщить об этом королю. Сначала Виктор Амедей не очень встревожился, заявив, что врачи ошибаются, а его сын только раздражен и обижен. Однако, выслушав их настойчивые уверения в обратном, он забеспокоился и бросился в покои герцога Пьемонтского, где собрался весь двор, встревоженный последними пугающими новостями. Госпожа ди Сан Себастьяно прибежала раньше короля и рыдала громче других.

Когда несчастный отец понял, что опасность вполне реальна, он ощутил угрызения совести, пытался как мог убедить сына, что раскаивается и любит его, заклинал выздороветь и уверял, что впредь принц будет под его началом участвовать во всех делах правления.