Две королевы - Дюма Александр - Страница 42

— Да, я пленница, — печально заметила Мария Луиза. — В этой презренной стране единственная затворница — королева… О мой прекрасный парк в Сен-Клу, мои веселые прогулки, где вы?

Луизон всегда старалась перевести разговор на другую тему, когда беседа сбивалась на Францию; она снова упомянула о герцоге, и в легко меняющемся настроении королевы тоска уступила место состраданию.

— Так, значит, ты пойдешь туда, Луизон?

— Пойду, госпожа.

— Говорят, эти застенки ужасны, настоящий ад. Герцогине де Альбукерке довелось слышать такие подробности, от которых волосы встают дыбом: ее отец был главным альгвасилом.

— Ничего, сударыня! У меня достанет выдержки, ведь я делаю это ради вас.

На следующий день во время туалета королевы служанка улучила момент и сказала ей, что вечером она отправляется в тюрьму, в полночь проскользнет туда, и скоро ей станет известно, как обстоят дела.

— Сегодня ночью, госпожа, они будут допрашивать несчастных; я буду находиться рядом и все узнаю. Бедный Филипп очень боится, ведь, если что-нибудь обнаружится, мы с ним пропали; он хотел взять назад свое слово, тогда я сказала, что не захочу его видеть до конца моих дней; он ответил, что ему легче умереть, и все было решено. Молитесь за меня, госпожа, и пусть во имя вашего вечного спасения эта тайна никогда не сорвется с ваших губ!

Королеве не требовалось приносить клятву: было бы подлостью выдать это преданное создание.

Как обычно, они легли спать в десять часов, но не заснули. К тому времени, когда пробило половину двенадцатого, Луизон была уже готова (она не снимала одежды) и встала на колени у постели хозяйки.

— Благословите меня, госпожа, — сказала она, — и обещайте, что не забудете меня.

Королева залилась слезами:

— Не ходи туда, моя преданная служанка, не ходи! Не рискуй своей жизнью, я не отдам тебя в руки этих бессовестных и жестоких ничтожеств.

— Я пойду, сударыня, пойду. Со мною Бог, и я ничего не боюсь. Речь идет о спасении невинного и об исполнении вашего желания, разве я могу отступить? Если я умру, став добровольной мученицей, Святая Дева и вы вспомните обо мне. Прощайте, госпожа! Дайте поцеловать вашу руку.

Она поцеловала руку убитой горем королевы, приоткрыла дверь и исчезла.

Маленькая лестница, выдолбленная в стене, вела из прихожей королевы в помещения кухни; прихожая, расположенная за умывальными комнатами, в этот час была безлюдна — в ней находился лишь спящий лакей. Луизон на цыпочках прошла вперед, нашла лестницу, бегом спустилась по ней и проникла в подвал замка, никого не встретив. Она знала, что так оно и будет.

Беспросветная тьма окутывала все вокруг; девушка с большим трудом добралась до места, указанного Филиппом, и вошла в помещение, представляющее собой нечто вроде кладовой, примыкающей к дворцовым складам съестных припасов. Ждать пришлось недолго: она увидела, как появился человек, с головы до ног одетый в черное; на нем был широкий балахон, на голове — капюшон, ниспадающий на лицо наподобие удлиненной маски, с двумя прорезями для глаз. Этот человек держал в руках такой же наряд, какой был на нем. Он остановился у двери и с дрожью в голосе спросил у Луизон, по-прежнему ли она полна решимости.

— По-прежнему, — ответила храбрая девушка.

— Итак, я приношу вам в жертву свою жизнь; принесите же и вы вашу в жертву королеве и препоручите свою душу Господу. Пойдемте и, главное, не отходите от меня.

Он набросил на нее широкий черный балахон, перевязал его веревочным поясом, дал в руки факел, такой же, как у него, и велел неотступно держаться за спинами других, чтобы остаться незамеченной. Они пошли подлинному коридору, затем свернули в другой и приблизились к железной решетке, сквозь которую дул очень холодный ветер; издалека до них доносились странные звуки.

Луизон задрожала, но возвращаться назад было уже поздно: к решетке тем же путем, что и они, подошли два-три человека в таких же одеяниях; возможности отступить больше не было. Филипп постучал особенным образом, произнес несколько слов на непонятном языке, и железная решетка стала поворачиваться на петельных крюках.

Они вошли в обширное подземелье; их шаги гулко раздавались под его сводами. Луизон прижалась к своему спутнику; только факел Филиппа освещал страшные потемки.

— Следуйте за мной с большой осторожностью, — тихо сказал Филипп, — на этой дороге полно капканов и ловушек, расставленных для непосвященных; стоит отклониться хоть на шаг, и вы погибли.

У бедной девушки кровь застыла к жилах, она молила Святую Деву придать ей храбрости и ступала по следам Филиппа до тех пор, пока он не сказал ей, что опасность миновала.

— Теперь, — продолжал Филипп, — прежде чем с большой осторожностью войти в зал, где ведутся допросы, мы будем продвигаться вдоль этой стены, минуя ряд следующих друг за другом дверей. Там находятся камеры заключенных, и, быть может, счастливый случай позволит нам узнать то, что нам нужно, но это было бы волей Провидения; здесь мы подвергаемся значительно меньшей опасности: поблизости лишь тюремщики или их подчиненные и, помимо пароля, нас сейчас ни о чем не спросят.

Они углубились в длинный проход, где раздавались странные звуки, напоминавшие то рыдания, то приглушенные стоны. Луизон еле держалась на ногах: зрелище этого злосчастного места было ужасающим; впереди медленно шли двое мужчин, вполголоса разговаривавшие между собой.

— Сегодня ночью его не будут допрашивать, — говорил один из них, — мне приказано лишь зайти к нему в камеру и узнать о его последнем решении; от того, что он скажет, будут зависеть действия верховных судей.

— Мне идти с вами?

— Не стоит, продолжайте ваш осмотр: время идет, у нас его осталось очень мало, а надо успеть все приготовить.

Мужчины разошлись; тот, что отдал распоряжение, приблизился к одной из дверей и вставил ключ в замок, другой исчез во тьме переходов. Скоро стих и шум его шагов.

XIX

Вокруг царила могильная тишина, которую нарушали лишь сдавленные стоны. Человек с ключом вошел в камеру и, видимо по небрежности, оставил дверь приоткрытой. Филипп, погасив факел, прислонился к стене, где, по всей вероятности, его нельзя было заметить. Между тюремщиком и одной из жертв начался разговор; Филипп и Луизон подошли поближе — дверь была приоткрыта, и это позволяло им слышать все. После того как было произнесено несколько слов, Луизон сжала руку своего спутника.

— Это голос герцога де Асторга, — прошептала она. — Провидение благоволит к нам, мы сейчас все узнаем.

Инквизитор пытался вырвать у благородного молодого человека свидетельство против королевы; он грозил ему пыткой и казнью, если тот будет по-прежнему молчать.

— Мы знаем правду и хотим лишь услышать ее из ваших уст. Не говорила ли королева, что приняв отца Сульпиция в качестве духовника, она никогда не доверит ему до конца своих мыслей, не признается в совершенных поступках?

— Мне об этом ничего не известно.

— Подумайте об этом, герцог де Асторга, ваша жизнь в ваших руках; признание, которое от вас требуют, вернет вам свободу незамедлительно, но если вы откажетесь…

— Я не могу лгать, чтобы спасти свою жизнь, не могу оклеветать невинную королеву и навлечь на ее голову грозу вашего суда. И пусть со мной больше не говорят об этом.

— С нашей стороны королеве нечего опасаться, вам это уже сказано, вам даже принесли торжественную клятву, говорите же!

— Нет!

— Тогда вы умрете без отпущения грехов, ибо умрете с ложью на устах. Мы знаем, что королева говорила это при вас. а также в присутствии своего карлика и другого лица, которое не следует называть; так хорошо ли мы осведомлены?

— Вы лжете!

Эти слова отозвались в сердце Луизон, она задрожала, представив себе, как герцога будут истязать: судя по слухам, такое происходило в этих мрачных застенках ежедневно; она услышала еще несколько слов, очень тихо произнесенных инквизитором, после чего он вышел, закрыл дверь и удалился в том же направлении, что и его недавний спутник.