Две королевы - Дюма Александр - Страница 39

— Не забудь о том, что я советовал тебе сегодня утром, и пусть этот мрамор постоянно напоминает о сказанном мною моей королеве.

Он подошел к могиле дочери нашего короля Генриха IV и сказал совсем просто:

— Она тоже француженка!

Прозвучало это как оскорбление, брошенное надгробию.

Осмотрев занятые гробницы, король остановился перед теми, что оставались пустыми в ожидании своей добычи, и, указав на них принцессе, произнес:

— Сюда мы ляжем вместе и останемся рядом на веки вечные. Я уйду раньше тебя, потому что очень болен и долго не проживу. Род мой закончится; мне так предсказано, и я верю этому, чувствую, что так и будет; ты не покинешь меня, Луиза, никогда, никогда!

И король упал как подкошенный — с ним такое часто случалось; пришлось унести его и на протяжении нескольких часов приводить в чувство. Королеву не допустили туда, где он страдал, никого не узнавая. В печали она вернулась в свои покои. То, что увидела и услышала Мария Луиза, не способствовало хорошему настроению, а обморок короля испугал ее. Если он умрет, какая участь ожидает его супругу? При этом дворе не принято отсылать вдовствующих королев в их семьи, их отправляют в какой-нибудь монастырь, подальше от Мадрида, запирают там и пытаются склонить к постригу, чтобы была уверенность, что они оттуда не выйдут. Таков венец благодеяний в этой славной стране.

Королеве не удалось ни на секунду остаться наедине с Надой и, соответственно, узнать, что ему стало известно; грусть карлика слишком ясно указывала на то, что хороших новостей ожидать не приходится, тогда как Ромул казался печальным лишь по необходимости — этого требовало настроение окружающих, — но его глаза светились злорадством.

Так прошел весь день; к вечеру король встал, он чувствовал себя лучше и пришел к королеве. От его утренних мыслей не осталось и следа. Теперь его волновало совсем другое: он пожелал отдать распоряжения в связи с приближающейся Страстной неделей — в Испании ее соблюдают чрезвычайно строго, но это касается лишь внешних обрядов, которые не мешают любовным делам идти своим чередом. Молебны в Великий четверг — всего лишь предлог для свиданий, и довольно часто молодые люди заходят в первую попавшуюся церковь, где как бы случайно происходит встреча, к которой они стремились.

Наконец за первым безысходным днем наступил другой, когда королеве было предоставлено чуть больше свободы. Нада проскользнул к ней и, к счастью, застал ее одну или, по крайней мере, без дуэньи; фрейлины находились в первой гостиной.

— Госпожа, я был в доме у герцога, повидал его кормилицу, и она мне все рассказала.

— Так где же он? Что делает?

— Ваше величество, его увели агенты Святой Эрмандады через час после того, как он покинул дворец; герцог знал, что его арестуют, и не хотел, чтобы вы стали свидетельницей этой сцены, вот почему он так быстро ушел.

— Боже мой! Но если герцог знал об аресте, он должен был спрятаться!

— От инквизиции не спрячешься, госпожа.

— И что теперь с ним будет?

— Об этом знают Бог и великий инквизитор!.. Может быть, его сожгут на этом аутодафе. Заранее мы ничего не узнаем, не узнаем и в тот страшный день, пока они не наденут на приговоренного санбенито с маской и капюшоном и не напишут на нем его имени.

— Неужели они осмелятся сжечь испанского гранда, моего придворного мажордома?

— Они способны сжечь даже вас, ваше величество, если это будет в их интересах; разве в ваших покоях нет их шпионов и разве они не обрекли благородного герцога де Асторга на казнь? . — Кто же эти низкие люди?

— Прежде всего госпожа герцогиня де Терранова, не сомневайтесь! А затем это чудовище по имени Ромул. Она — мозг, он — орудие.

— Так запомни, Нада, что я тебе скажу: Терранова уйдет от меня, я прогоню ее, даю тебе королевское слово.

— Ваше величество, вы не сможете сдержать его.

— Я королева и докажу это; ты еще не знаешь меня, Нада. Твоя госпожа еще помнит, чья кровь течет в ее жилах. Я принадлежу к самому древнему и самому славному в мире королевскому роду; мой отец — Бурбон, мать — Стюарт, и с той и другой стороны я внучка Генриха Четвертого. И я докажу всему свету, что наш королевский род на мне не увял, увидишь!

— О госпожа, о моя дорогая и благородная королева, будьте осторожны!

Карлик упал к ногам Марии Луизы и стал целовать их, умоляя ее укротить гнев, не поддаваться возмущению, бесспорно справедливому, вызванному столь непростительной обидой, и помнить, что этот гнев может повлечь за собой ужасные последствия.

— Обидой? Ты называешь это обидой? — воскликнула она. — Подумай о несчастье, о жизни самого щедрого, самого благородного сеньора во всей Испании, ведь эти ничтожества подвергли его пыткам! Нет, я скажу, что думаю, и, если промолчу, буду виновна в глазах Господа!

XVIII

Вечером, перед ужином, когда король находился в спальне королевы наедине с ней, Мария Луиза встала и направилась к двери; она сама позвала главную камеристку, хотя их величества могли оставаться вдвоем еще целый час.

Король не понимал, зачем Мария Луиза пожелала нарушить их уединение, пригласив дуэнью, которую она обычно стремилась удалить под любым предлогом. К тому же строгий вид и выражение лица королевы удивили его, и король не преминул сказать ей об этом.

— Не препятствуй мне, — ответила королева, — я хочу видеть Терранову и поговорить с ней в твоем присутствии.

Герцогиня вошла с чопорным видом, своими повадками напоминая лицемерную фурию, что свойственно ей было всегда. Она сделала три реверанса королю и королеве и, выпрямившись, стала ждать изъявления их воли. Только ее высокомерный взгляд красноречиво протестовал против этой вынужденной покорности.

— Герцогиня, — заговорила, наконец, Мария Луиза, — я желаю объясниться с вами в присутствии короля, чтобы мы могли правильно понять друг друга и чтобы мои слова не были переданы ему в искаженном виде, не так, как я их произнесла. То, что я намерена сделать — большая дерзость для королевы Испании; в любой другой стране это считалось бы моим правом, здесь же равносильно государственному перевороту. Но как бы то ни было, я приняла решение и не изменю его.

— Жду приказаний вашего величества, — ответила главная камеристка.

— Государь, — продолжила королева, — я ищу правосудия у вашего величества.

— Правосудия, сударыня! И кто же оскорбил вас? Слово короля, этот человек поплатится жизнью за оскорбление!

— Ваше величество, пусть эта женщина, эта шпионка уйдет из моих покоев и никогда ко мне не возвращается, в противном случае Испанию придется покинуть мне; я ни перед чем не остановлюсь, если просьба, с которой я обращаюсь к вам, не будет удовлетворена.

Герцогиня де Терранова сильно побледнела, однако ни слова не произнесла в свою защиту. Это взял на себя король:

— Герцогиня — образец главной камеристки, самая преданная и самая добродетельная из придворных дам!

— Нет, государь, я знаю, что делаю и что говорю. Ваше величество, прислушайтесь ко мне и исполните мою просьбу; забудьте на минуту несправедливый и безрассудный закон этого королевства, помните лишь о законах чести. Я ваша супруга, мой король, я люблю вас, и ничья преданность вам не сравнится с моей; так верьте же мне и не отказывайте в справедливости и возмездии, я молю вас об этом.

Никогда еще подобные речи не касались слуха короля Испании; королева опустилась на колени; она говорила по-французски, отказавшись от смехотворного обращения на «ты», к которому ей невозможно было привыкнуть и которое в минуты подлинного волнения было для нее совершенно неприемлемо. Карл помог ей встать, поцеловал и усадил рядом с собой.

— Говори по-испански и не обращайся со мною как со своим дядей, моя прекрасная Луиза! Я слушаю тебя, я люблю тебя и все, что могу сделать, сделаю. В чем ты обвиняешь герцогиню де Терранова?

— Государь, герцог де Асторга — мой главный мажордом; вы возложили на него эту обязанность, потому что сочли его достойным выполнять ее; я не знала его раньше и не выбирала его; но с тех пор как нахожусь в Мадриде, с тех пор как имела возможность лучше узнать тех, кто меня окружает, я оценила выбор вашего величества: в этом сеньоре я обнаружила достоинства и качества, которые желала видеть в нем; он мой верный слуга, и я отношусь к нему как к другу.