Две королевы - Дюма Александр - Страница 16

Мадемуазель ответила на приветствие дофина реверансом, затем небрежной походкой направилась под сень деревьев, к зеленому лабиринту, самому удобному на свете месту любовных свиданий: здесь легко спрятаться от тех, кто ищет вас, можно увидеть и услышать тех, кто следит за вами, а они этого не заметят, можно прятаться сколько угодно и вдруг появиться как на сцене.

На шестнадцатом году жизни принцесса уже все это понимала; дофину же было далеко до этой науки. Тем не менее, увидев, что принцесса исчезла, он так огорчился, что решил догнать ее, хотя очень боялся оскорбить этим девушку. Вместе с огорчением в нем вдруг проснулась смелость.

Он спустился по ступенькам, вышел в сад и направился в ту же сторону, что и его кузина, уже скрывшаяся среди кустов. Принц опасался, как бы она не спряталась. Изгибы лабиринта были ему знакомы: в детстве он часто играл здесь с юными принцессами и поэтому был уверен, что найдет красавицу-беглянку, если она пойдет по обычной дороге. Но согласится ли она погулять с ним? Принц надеялся на это, вспомнив их последние взгляды, последние улыбки.

О счастье! Она сидела под цветущими ветвями, обрывала лепестки с маргаритки, глаза ее были прикрыты длинными опущенными ресницами, но румянец щек, дрожавшая рука и колышущееся кружево на корсаже свидетельствовали о волнении, выдавая тайну ее бегства.

Дофин приблизился: молчание и смущение принцессы придавали ему смелость. Она делала вид, что не замечает его, и не отрывалась от своего занятия. Лепестки один за другим падали на ее розовое платье; наконец, в ее руке остался лишь венчик цветка, и она застыла, будто погруженная в задумчивость итогом гадания. Звуки шагов вызвали у нее дрожь, она уже не смогла сидеть с опущенными глазами, заметила его, поднялась со скамейки и поклонилась его высочеству с должным уважением.

— Мадемуазель… — прошептал он.

— Монсеньер… — отозвалась она.

Они замолчали. Вдруг принца будто что-то осенило, и он добавил:

— Я ведь могу погулять несколько минут в этом лабиринте, не так ли?

— Как вам будет угодно, монсеньер.

Она не двигалась с места; он должен был пройти мимо. Но они так и стояли, глядя друг на друга, девушка теряла терпение, принц смущался все больше: она видела перед собой корону, самую прекрасную корону в мире, которую ей предлагает пленительный чародей — тот, кто кажется ей милее всех, а перед ним стояло прелестное создание, с радостью принимавшее его, — принц впервые ощутил власть красоты, и ему было семнадцать лет! Но рядом с этой прекрасной девушкой он все время видел короля, своего ужасного отца, а также дядю и всю семью, которые, возможно, разлучат их из государственных соображений, запретят любить друг друга, если политически это окажется невыгодным.

Что же делать? Принцесса, более решительная по натуре, храбро сломала лед.

— Если ваше королевское высочество позволит, я могу сопровождать вас, — сказала она.

— О! Я прекрасно знаю дорогу! Мы бегали по этим аллеям, когда были детьми.

— Мы уже давно не бегаем здесь, — добавила она, глубоко вздохнув и знаком приглашая принца прогуляться.

— Люди нашего положения рано расстаются с детством, мадемуазель.

— О да! Нам завидуют, а мы часто бываем очень несчастны.

— И я так думаю. Мне кажется, что другие отцы не такие, как король.

— Но вы, монсеньер, однажды станете властелином, женитесь по своему выбору, тогда как я…

— Женюсь по своему выбору, мадемуазель?! А король?

— Да, разумеется, король! — в нетерпении перебила она. — Но с королем можно договориться, и если вы не сделаете недостойного вас выбора, то, быть может…

— Какой бы выбор я ни сделал, мадемуазель, король не одобрит меня, если до того он сам не найдет мне невесту, я это знаю.

— О монсеньер! Если бы я была дофином Франции!

— Что бы вы сделали?

— Что бы я сделала? Я бы не подчинилась тирании, монсеньер, я бы объявила свою волю и отстаивала бы ее.

— Это не так просто, как вы полагаете, мадемуазель; сразу видно, что вы не на моем месте.

— Если бы я на нем оказалась!

— Вы не знаете короля!

— Знаю.

— И вы бы бросили ему вызов?

— Я бросила бы вызов всем королям мира, если бы должна была стать королем этой страны, самой великой во вселенной.

Дофин слегка вздрогнул от страха: он так боялся короля, что мог потерять сознание даже при виде тени рассерженного Людовика XIV.

— Чтобы обладать такой смелостью, мадемуазель, нужно иметь поддержку, — нашел что сказать принц, хотя трудно было ожидать от него подобного ответа в минуту страха. — Ах, кто любит нас, принцев, настолько, чтобы присоединиться к этому бунту, пренебрегая опасностью?

— А кто любит нас, принцесс, — продолжила она в том же тоне, — настолько, чтобы понять наши чувства и дать нам возможность выразить их?

— Ваши чувства, мадемуазель? Разве позволительно человеку нашего ранга испытывать чувства, которые приносят лишь несчастье ему и другим?

— Позволительно, если этот человек достаточно смел, чтобы признаться в них и воспользоваться этим.

Принц поднял на нее глаза, и огонь, который зажегся у него внутри от этого взгляда, подсказал его сердцу решение, неожиданное для него самого:

— Вы в этом убеждены?

— Убеждена ли я? Лучше попытайтесь сделать это.

— Увы! С нашим королем такие попытки очень опасны, да и совершенно бесполезны!

— Может быть, вы боитесь? Вы, дофин?!

— Боюсь, мадемуазель? Боюсь отца, боюсь Людовика Четырнадцатого? Согласитесь, что я не о страхе говорю.

— Тогда как же это называется? Уж не храбростью ли, случайно?

— Это… это осторожность.

— О монсеньер, для принца нашего возраста вы слишком осторожны.

Ах, уж эти девушки — они бывают так смелы!

— Я бы очень хотел быть менее осторожным, если бы… если бы рядом находился человек, способный поддержать меня.

— И кто же это?

Она украдкой наблюдала за ним.

— Ну… кто-нибудь, кто полюбит меня… кто пообещает мне достойное вознаграждение за мою отвагу.

— Вознаграждение?..

— Да, кузина, вознаграждение.

— И какое же? Будет ли его трудно осуществить?

Они замолчали; наступил миг, когда надо было объясниться, однако для столь неискушенных влюбленных эта задача оказалась нелегкой. Девушка понимала, о чем пойдет речь, дофин только догадывался; но как ему начать разговор?

Минута задумчивости и прелестного смущения затянулась, и, видя, что разговор не получается, принцесса резко повернула его туда, с чего они начали.

— Как бы то ни было, на месте дофина, будущего короля Франции, я не позволила бы женить меня против воли.

— Легко так говорить.

— И так же легко сделать.

— Но как?

— Будь я дофином, я сама выбрала бы себе супругу и заявила бы, что женюсь только на ней и ни на какой другой.

— Меня бы не стали слушать.

— Послушали бы, если бы ваш выбор оказался достойным вас, и, если бы вас нельзя было упрекнуть ни в чем ином, кроме некоторого пренебрежения государственным расчетом, вы получили бы потом прощение.

— Но король, кузина, а как же король?

— О! Король… в конце концов, он ведь делает все что хочет! Вспомните хотя бы о госпоже де Монтеспан, госпоже де Лавальер, госпоже…

— В этом вы правы.

— А если бы вы пошли к нему и сказали…

— Что же надо сказать ему, кузина?

Он приблизился к принцессе и взял ее за руку, вынудив опереться на его локоть — это было большой дерзостью: бедное дитя то краснело, то бледнело; почувствовав, как забилось ее сердце, девушка смутилась, и вся ее храбрость

улетучилась от этой ласки. Принц повторил свой вопрос с особенной нежностью и еще больше приблизился к ней.

— Но, кузен… надо сказать ему…

— Что?

— Надо сказать: «Я люблю… Люблю…» Кого вы любите, дорогой кузен?..

— Я люблю…

— «Я люблю… и ни на ком не женюсь, кроме нее!» Нфг зовите имя!.. Вы должны его знать.

— Я люблю… свою кузину…

— Вашу… кузину!.. Какую?