Две Дианы - Дюма Александр - Страница 74

– Вы правильно поступили!

– Но, к сожалению, эта помощь придет слишком поздно, – заметил лейтенант.

– Кто знает! Не надо страшиться. Мы сейчас же поедем к Ньеллэ и заставим этих безумцев дорого заплатить за свою дерзость! А если они уже захватили форт Святой Агаты, мы сравняем счет и выставим их оттуда.

– Дай бог! – молвил лорд Дерби. – А все-таки они ловко нас провели!

– Ничего, мы еще отыграемся, – вскинул голову лорд Уэнтуорс. – Кто у них командует, не знаете?

– Неизвестно. Скорее всего де Гиз, а если не он, значит, де Невер. Разведчик, который прискакал с сообщением о внезапном нападении, сказал мне, что издалека он успел разглядеть в первых рядах вашего бывшего пленника – помните? – того виконта д’Эксмеса…

– Проклятие! – взревел губернатор, сжимая кулаки. – Идемте, Дерби, идемте скорей!

Госпожа де Кастро с тем прозрением, которое появляется у людей в самых исключительных обстоятельствах, слыхала почти весь их разговор.

И когда лорд Уэнтуорс простился с нею, говоря:

– Извините меня, сударыня, я должен вас покинуть. Срочное дело…

Она ответила ему не без лукавства:

– Идите, милорд, и постарайтесь восстановить свой – увы! – подорванный авторитет, а кроме того, постарайтесь запомнить две вещи: во-первых, легче всего осуществимы именно те мечты, в которых не сомневаются, а во-вторых, с обещанием, которое дает французский дворянин, нельзя не считаться. Первое января еще не наступило!

Взбешенный лорд Уэнтуорс выбежал из комнаты, ничего не ответив.

XIV. Под грохот канонады

Лорд Дерби не ошибся в своих предположениях. Вот что произошло.

Отряды де Невера в ту ночь действительно соединились с частями герцога де Гиза, совершили стремительный марш-бросок и совсем неожиданно для англичан предстали перед стенами форта Святой Агаты. Три тысячи стрелков овладели фортом быстрее чем за час. Лорд Уэнтуорс, подъехав вместе с лордом Дерби к форту Ньеллэ, сам удостоверился в том, что его солдаты бегут по мосту, дабы найти убежище за второй, более мощной линией городских укреплений.

Но когда прошло первое смятение, лорд Уэнтуорс, нужно отдать ему должное, проявил себя самым достойным образом. Как бы то ни было, но он обладал благородной душой, а гордость, присущая его нации, неизменно питала его храбрость.

– Эти французы, должно быть, и в самом деле обезумели, – самоуверенно заявил он лорду Дерби. – Но мы заставим их расплатиться за такое безумие. За двести лет Кале лишь на один год уходил от англичан, а теперь уже десять лет он снова под нашей властью. Думаю, что больших усилий нам не потребуется. Не пройдет и недели, как мы обратим их в позорное бегство! Побольше бодрости, и мы еще посмеемся над господином де Гизом, когда он попадет впросак!

– Вы надеетесь отбить английские укрепления? – спросил лорд Дерби.

– А зачем? – надменно ответил губернатор. – Если даже эти безумцы не прекратят свою дурацкую осаду, то Ньеллэ все равно задержит их на трое суток, а за это время все английские и испанские части, находящиеся во Франции, успеют прийти к нам на выручку. А если французы совсем потеряют голову, то из Дувра отправят к нам десять тысяч солдат. Но в таких опасениях слишком много чести для французов. Пусть они пока что попробуют одолеть эти добрые стены! Дальше форта Ньеллэ они не пройдут!

Однако на следующий день, 1 января 1558 года, французы уже стояли на том мосту, за которым, как говорил лорд Уэнтуорс, отступать было некуда. За ночь они прорыли траншею и ровно в полдень принялись бить из пушек по форту Ньеллэ.

В это же время под непрестанный грохот двух батарей в старом доме Пекуа происходила семейная сцена, торжественная и печальная.

После настойчивых вопросов, которые задавал Пьер Пекуа посланцу Габриэля, читателям, несомненно, стал ясен их смысл: Бабетте Пекуа предстояло стать матерью.

Но, признавшись в своем грехе, она не смела сказать Пьеру и Жану о том, что Мартен-Герр был женат.

Она не могла признаться в этом даже самой себе и беспрестанно пыталась уверить себя, что это невозможно, что господин д’Эксмес ошибся, что бог не оставит без своей помощи ее, несчастное создание, вся вина которого в том, что она полюбила! Ведь она так доверяла Мартен-Герру, она так доверяла виконту д’Эксмесу!..

Тем не менее двухмесячное молчание господина и слуги было для нее жестоким ударом. Терзаясь страхом и нетерпением, она ждала 1 января – последнего срока, который Пьер Пекуа назначил виконту.

И вот 31 декабря сначала неясная, но вскоре подтвердившаяся весть о том, что французы наступают на Кале, вселила в нее трепетную надежду.

Она слышала, как ее братья толковали о том, что виконт д’Эксмес наверняка среди нападающих. Если так, то Мартен-Герр тоже там…

И все-таки у нее тревожно сжалось сердце, когда на следующий день, 1 января, Пьер Пекуа позвал ее в нижний зал, чтобы решить, как поступить в подобных обстоятельствах.

Бледная и поникшая, она предстала перед этим суровым домашним судом.

– Садись, Бабетта, – молвил Пьер и указал ей на кресло.

Потом сказал ей серьезно, но с оттенком грусти:

– Бабетта, твое раскаяние и твои слезы растрогали меня. Мой гнев сменился сожалением, а досада – неясностью, и я тебя простил…

– Да будет господь бог к вам так же милосерден, как вы ко мне, братец.

– Потом Жан дал мне понять, что твоя беда, быть может, вполне излечима, ибо тот, кто тебя вверг в бездну греха, возможно, сочтет своим долгом извлечь тебя оттуда.

Покраснев, Бабетта еще ниже склонила голову.

Пьер продолжал:

– Все это было бы неплохо, однако Мартен-Герр все время молчит. Уже месяц прошел после ухода посланца виконта д’Эксмеса, а о Мартен-Герре ни слуху ни духу… И вот сейчас французы у наших стен… Думаю, что и виконт д’Эксмес со своим оруженосцем в их рядах…

– Это уж точно… – перебил его Жан Пекуа.

– Я нисколько в этом не сомневаюсь, Жан. Но если нам доведется свидеться с ними, то как мы встретим их, Бабетта: как друзей или как врагов?

– Не знаю, братец. Я просто их жду…

– Итак, ты не знаешь, спасут ли они нас или покинут? Но что возвещает нам эта канонада? Приход освободителей, которых мы благословим, или злодеев, которых мы должны покарать?

– Зачем вы спрашиваете меня об этом? – ответила Бабетта вопросом на вопрос.

– Почему спрашиваю? Слушай, Бабетта! Ты помнишь, как наш отец учил нас относиться к Франции и французам? Англичан мы никогда не считали своими соотечественниками, нет, они для нас угнетатели! Ведь родина – это большой очаг, это дружная семья, это всенародное братство! Можно ли уйти в другое братство, к другой семье, к другому очагу?

– Боже мой, Пьер, к чему вы говорите об этом? – спросила Бабетта.

– А вот к чему. Быть может, судьба Кале – в грубых мозолистых руках твоего брата. Да, эти руки, почерневшие от каждодневной работы, могут вернуть французскому королю ключ от Франции.

– Так чего же они медлят? – воскликнула Бабетта, всосавшая с молоком матери ненависть к иностранному игу.

– Молодчина! – одобрительно кивнул Жан Пекуа. – Ты поистине достойна нашего доверия!

– Ни мое сердце, ни руки не стали бы медлить, – ответил Пьер Пекуа, – если бы я мог лично передать наш прекрасный город королю Генриху. Но, к сожалению, я ничего не могу сделать без виконта д’Эксмеса.

– Как это так? – удивилась Бабетта.

– А вот как: я бы с радостью пошел на такое славное дело вместе с нашим гостем и его оруженосцем. Но теперь я презираю этого бездушного аристократа, который потворствовал нашему бесчестью.

– Кто? Виконт д’Эксмес? – вскричала Бабетта. – Такой отзывчивый и бесхитростный!

– Да что там говорить, – махнул рукой Пьер. – Ясно одно: и господин д’Эксмес, и Мартен-Герр всё знали, но теперь – сама видишь – оба отмалчиваются.

– Но что же он мог сделать? – добивалась Бабетта.

– Он мог, вернувшись в Париж, прислать сюда Мартен-Герра и приказать ему дать тебе свое имя!