Две Дианы - Дюма Александр - Страница 62

– Но, Бабетта…

– Спасибо, ваша милость, и… прощайте, – прошептала потрясенная девушка.

Она бросилась к себе в комнату и там рухнула на стул… Габриэль, обеспокоенный мелькнувшим у него подозрением, задумчиво спустился по лестнице. Внизу к нему подошел с таинственным видом Жан Пекуа.

– Господин виконт, – тихо проговорил ткач, – вот вы у меня все спрашивали, почему я сучу такие длинные веревки. Вот я и хотел на прощание раскрыть вам эту тайну. Если эти длинные веревки перевязать между собою короткими поперечными, то получится длиннющая лестница. Такую лестницу можно вдвоем привесить к любому выступу на кровле Восьмиконечной башни, а другой конец ее швырнуть вниз прямо в море, где случайно – по недосмотру – очутится какая-нибудь шалая лодка…

– Но, Жан… – прервал его Габриэль.

– И довольно об этом, господин виконт, – не дал ему договорить ткач. – И я еще хотел бы перед расставанием подарить вам на память о преданном вашем слуге Пекуа одну любопытную штучку. Вот вам схема стен и укреплений Кале. Этот рисунок я сделал во время своих бесцельных блужданий по городу, которые так вас удивляли. Спрячьте его под плащом, а когда будете в Париже, кое-когда поглядывайте на него…

И Жан, не дав Габриэлю опомниться, тут же пожал ему руку и ушел, сказав напоследок:

– До свидания, господин д’Эксмес, у ворот вас ждет Пьер. Он дополнит мои сведения.

Действительно, Пьер стоял перед домом, держа за повод коня Габриэля.

– Спасибо, хозяин, за доброе гостеприимство, – сказал ему виконт д’Эксмес. – Скоро я вам пришлю или вручу собственноручно те деньги, которые вы мне любезно предложили. А пока – будьте добры передать от меня вот этот небольшой алмаз вашей милой сестричке.

– Для нее я возьму, – ответил оружейник, – но при одном условии: что и вы от меня примете вещицу моей выделки. Вот вам рог – я сделал его своими руками и звук его различу в любую минуту даже сквозь рев морского прибоя, а особенно по пятым числам каждого месяца, когда я обычно стою на посту от четырех до шести часов ночи на верхушке Восьмигранной башни, которая возвышается над самым морем.

– Спасибо! – сказал Габриэль и так пожал ему руку, что оружейник сразу смекнул: его намек понят.

– Что же касается запасов оружия, которым вы так удивлялись, – продолжал Пьер, – то должен сказать: если Кале будет когда-нибудь осажден, мы раздадим это оружие патриотам-горожанам, и эти люди поднимут мятеж в самом городе.

– Вот как! – воскликнул Габриэль, еще сильнее пожимая руку оружейника.

– А теперь, господин д’Эксмес, я пожелаю вам доброго пути и доброй удачи! – сказал Пьер. – Прощайте – и до встречи!

– До встречи! – ответил Габриэль.

Он обернулся в последний раз, помахал рукой Пьеру, стоявшему у порога, Жану, высунувшемуся из окошка, и, наконец, Бабетте, выглядывавшей из-за занавески.

Потом он пришпорил коня и помчался галопом.

У городских ворот пленника пропустили беспрепятственно, и вскоре он очутился на дороге в Париж один на один со своими тревогами и надеждами.

Удастся ли ему освободить отца, приехав в Париж?

Удастся ли, вернувшись в Кале, освободить Диану?

V. Дальнейшие злоключения Мартен-Герра

Мчась по дорогам Франции, Габриэлю де Монтгомери не раз приходилось проявлять всю свою изобретательность, чтобы обойти всевозможные помехи и препятствия, стоявшие на пути к столице. Но как он ни спешил, в Париж он прибыл только на четвертый день после отъезда из Кале.

Париж еще спал. Бледные отблески рассвета едва озаряли город. Габриэль миновал городские ворота и углубился в лабиринт улиц, примыкавших к Лувру.

Вот они, чертоги короля, неприступные, погруженные в глубокий сон. Габриэль остановился перед ними и задумался: подождать или проехать мимо? Наконец решил немедленно направиться домой, на улицу Садов Святого Павла, и там разузнать все последние новости.

Путь его лежал мимо зловещих башен Шатле. Перед роковыми воротами он приостановил бег коня. Холодный пот выступил на лбу Габриэля. Его прошлое и его будущее – все было там, за этими сырыми и угрюмыми стенами.

Но Габриэль был человеком действия. Поэтому он отбросил прочь мрачные мысли и двинулся в путь, сказав себе: «Вперед!»

Подъехав к своему особняку, он увидел, что окна нижней столовой освещены. Значит, недремлющая Алоиза на ногах. Габриэль постучал, назвал себя, и через минуту бывшая кормилица уже обнимала его.

– Вот и вы, ваша светлость! Вот и ты, дитя мое!.. – только и могла вымолвить Алоиза.

Габриэль, расцеловавшись, отступил на шаг и поглядел на нее. В его взгляде стоял немой вопрос. Алоиза сразу поняла и, поникнув головой, ничего не сказала.

– Значит, никаких вестей? – спросил Габриэль, словно само молчание ее было недостаточно красноречивым.

– Никаких вестей, монсеньор, – отвечала кормилица.

– О, я и не сомневался! Что бы ни случилось – доброе или худое, – ты бы сразу мне сказала. Итак, ничего…

– Увы, ничего!

– Понимаю, – вздохнул молодой человек. – Я был в плену. Пленникам долги не платят, а покойникам и подавно. Но все-таки я жив и на свободе, черт возьми, и теперь уж им придется со мной считаться! Волей или неволей – а придется!

– Будьте осторожны, монсеньор, – заметила Алоиза.

– Не бойся, кормилица. Адмирал в Париже?

– Да, монсеньор. Он приехал и раз десять присылал справляться о вашем приезде.

– Хорошо. А герцог де Гиз?

– Тоже прибыл… Что касается Дианы де Кастро, которую считали без вести пропавшей, – продолжала Алоиза в замешательстве, – то господин коннетабль узнал, что она в плену в Кале, и теперь все думают, что ее вскорости вызволят оттуда.

– Это мне известно… Но, – добавил он, – почему ты ничего не говоришь о Мартен-Герре? Что же с ним случилось?

– Он здесь, ваша милость! Этот бездельник и сумасброд здесь!

– Как здесь? И давно? Что он делает?

– Спит наверху. Он, видите ли, заявил, что его будто бы повесили, и поэтому сказался больным.

– Повесили? – воскликнул Габриэль. – Должно быть, для того чтобы похитить у него деньги за мой выкуп.

– Деньги за ваш выкуп? Скажите-ка болвану про эти деньги, и вы поразитесь тому, что он вам ответит. Он даже не будет знать, о чем идет речь. Представьте себе, монсеньор: когда он явился сюда и предъявил мне ваше письмо, я сама заторопилась и тут же собрала ему десять тысяч экю звонкой монетой. Не тратя ни минуты, он уезжает, а через несколько дней вдруг возвращается в самом непотребном виде. Он утверждает, будто от меня не получал и ломаного гроша, твердит, будто сам попал в плен еще до взятия Сен-Кантена, и теперь, по его словам, по прошествии трех месяцев, он совершенно не знает, что сталось с вами… Вы, видите ли, никакого поручения ему и не давали! Он был бит, повешен! Потом ухитрился вырваться и явился в Париж! Вот россказни, которые долбит Мартен-Герр с утра до вечера, когда ему задают вопрос о вашем выкупе.

– Объясни мне толком, кормилица, – сказал Габриэль. – Мартен-Герр не мог присвоить эти деньги. Он ведь честен и всемерно предан мне, разве не так?

– Ваша светлость, он хоть и честный, однако же сумасброд… Сумасброд без мысли, без памяти, его связать нужно, уж вы мне поверьте. Я боюсь его. Может, он не так зол, да зато опасен… Он же действительно получил от меня десять тысяч экю. Мэтр Элио не без труда собрал их для меня в такой короткий срок.

– Возможно, – заметил Габриэль, – что ему придется собрать еще скорее такую же сумму, если не большую. Но сейчас не об этом речь… Однако день наступил. Я иду в Лувр, я должен поговорить с королем.

– Как, даже не отдохнув? – спросила Алоиза. – И потом, вы не учли, что придете к закрытым дверям, ведь их открывают там только в девять часов.

– Верно… Еще два часа ждать! – простонал Габриэль. – О боже правый, дай мне терпения еще два часа, если уж я терпел два месяца! Но тем временем я могу повидать адмирала Колиньи и герцога де Гиза.