Две Дианы - Дюма Александр - Страница 32

– Да будет так! – сказал дофин. – Пусть он уедет, пусть покинет Францию. У него есть поместья и родственники в Англии, пусть ищет убежища там.

– Ну нет, монсеньор, – ответил Монморанси. – Смерть – слишком большая кара для него, а изгнание – слишком большая роскошь. Не хотите же вы, – и он понизил голос, – чтоб этот человек рассказывал в Англии о том, как поднял на вас руку.

– О, не напоминайте мне об этом! – вскричал дофин, заскрежетав зубами.

– И все же я должен напомнить вам об этом, дабы удержать вас от неразумного поступка. Надо, повторяю, устроить так, чтобы граф – будь он жив или мертв – не мог ничего разгласить. Наши телохранители – люди надежные, и, кроме того, они не знают, с кем имеют дело. Комендант Шатле – мой друг, к тому же он глух и нем, как его тюрьма. Пусть Монтгомери в эту ночь переведут в Шатле. Завтра станет известно, что он исчез, и мы распространим об этом исчезновении самые разноречивые слухи. Если слухи эти не утихнут сами собой, если друзья графа поднимут слишком сильный шум – в чем я очень сомневаюсь – и доведут тщательное следствие до конца, то нам для своего оправдания достаточно будет предъявить книгу Шатле, из которой люди увидят, что господин Монтгомери, обвиняемый в оскорблении наследника престола, ждет в тюрьме законного судебного приговора. А затем, по предъявлении такого доказательства, наша ли будет вина, что в тюрьме, месте вообще нездоровом, на господина де Монтгомери слишком сильно подействуют горе и угрызения совести и он скончается прежде, чем сможет предстать перед судом?

– Что вы говорите, Монморанси! – перебил его, содрогнувшись, дофин.

– Будьте спокойны, монсеньор, – продолжал советник принца, – к такой крайней мере нам прибегнуть не придется. Шум, вызванный исчезновением графа, затихнет сам собою. Друзья утешатся и быстро забудут его, и господин де Монтгомери, перестав жить в обществе, сможет сколько угодно жить в тюрьме.

– Но ведь у него есть сын, – возразила госпожа Диана.

– Да, малолетний, и ему скажут, что с отцом его неизвестно что сталось, а когда он подрастет, если только ему суждено подрасти, то у него будут свои интересы, свои страсти, и ему не захочется углубляться в историю пятнадцати– или двадцатилетней давности.

– Все это верно и хорошо придумано, – сказала госпожа де Пуатье. – Ну что ж, склоняюсь, одобряю, восхищаюсь!

– Вы действительно слишком добры, сударыня, – поклонился ей польщенный Монморанси, – и я счастлив заметить, что нам назначено самой судьбой понимать друг друга.

– Но я не одобряю и не восхищаюсь! – воскликнул дофин. – Напротив, порицаю и противлюсь…

– Порицайте, монсеньор, и вы будете правы, – перебил его Монморанси, – порицайте, но не противоречьте; осуждайте, но не препятствуйте. Все это вас ничуть не касается, и я беру на себя всю ответственность перед богом и людьми за этот шаг.

– Но ведь это преступление свяжет нас! – воскликнул дофин. – Вы отныне будете мне не только друг, но и сообщник!

– О, монсеньор, от таких мыслей я далек, – заверил его коварный советник. – Но, может, нам предоставить разрешение этого вопроса вашему отцу, государю?

– Нет, нет, пусть отец ничего не знает об этом! – живо отозвался дофин.

– Однако мне пришлось бы доложить ему это дело, если бы вы упорствовали в своем ложном убеждении, будто мы все еще живем в рыцарское время, – усмехнулся господин де Монморанси. – Но не будем торопиться, а предоставим времени нас умудрить. Согласны? Только пусть граф будет по-прежнему под арестом. Это необходимо для осуществления последующих наших решений, каковы бы они ни были. Сами же решения эти отложим на некоторое время.

– Быть посему! – поспешно согласился слабовольный дофин. – Дадим время одуматься господину де Монтгомери, да и у меня тогда будет возможность хорошенько обдумать, как велят мне поступить моя совесть и мое достоинство.

– Возвратимся же в Лувр, монсеньор, – сказал господин Монморанси. – Пусть все общество удостоверится, что мы не здесь. Завтра я вам возвращу принца, – обратился он с улыбкой к госпоже де Пуатье, – так как убедился, что вы его любите истинной любовью.

– Но уверен ли в этом монсеньор дофин? – спросила Диана. – И простил ли он мне эту злополучную, такую для меня неожиданную встречу?

– Да, вы любите меня, и это… страшно, Диана, – ответил задумчиво дофин. – Боль, испытанная мною при мысли, что я вас мог утратить, показала мне с полной очевидностью, что любовь эта необходима для меня как воздух.

– О, если бы это было правдой! – страстно воскликнула Диана, целуя руку, которую в знак примирения подал ей принц.

– Идемте же, больше медлить нельзя, – сказал Монморанси.

– До свидания, Диана!

– До свидания, мой повелитель, – сказала герцогиня, вложив в эти последние два слова все свое очарование, на какое она была способна.

Пока дофин сходил по лестнице, Монморанси открыл дверь молельни, где лежал связанный господин де Монтгомери, и сказал начальнику стражи:

– Я скоро пришлю к вам своего человека, и он скажет, как поступить с арестантом. А пока следите за каждым его движением и не спускайте с него глаз. Вы мне за него отвечаете своею жизнью.

– Слушаюсь, монсеньор, – ответил стражник.

– Да и я сама за ним присмотрю, – отозвалась госпожа де Пуатье, стоявшая у порога своей спальни.

В доме воцарилось гробовое молчание, и Перро слышал лишь равномерные шаги часового, ходившего взад и вперед у двери молельни.

XXIII. Бесполезная жертва

Воспоминания об этой ужасной катастрофе совершенно выбили из колеи Алоизу. Она говорила с трудом и наконец прервала свой рассказ, чтобы хоть немного отдышаться. Затем, собравшись с духом, она продолжала:

– Когда дофин и его гнусный наставник вышли, пробило час. Перро понял, что ему не спасти своего господина, если он не воспользуется временем, оставшимся до прихода посланца Монморанси. Нужно было действовать. Он заметил, что коннетабль не указал никакого пароля, никакого знака, по которому можно было бы узнать его посланца. Поэтому, прождав около получаса, чтобы сделать правдоподобной свою встречу с коннетаблем, Перро осторожно вышел из укрытия, тихо спустился по лестнице на несколько ступеней, затем уже нарочито твердым шагом поднялся обратно и постучался в дверь молельни.

План, внезапно зародившийся у него в голове, был отчаянно смел, но именно в этой отчаянности заложена была возможность успеха.

– Кто идет? – окликнул часовой.

– Посыльный от монсеньора барона де Монморанси.

– Открой, – сказал часовому начальник стражи.

Дверь отперли, Перро смело, с высоко поднятой головой вошел в молельню и объявил:

– Я конюший господина Шарля де Манфоля, который подчинен, как вы знаете, господину де Монморанси. Мы со своим господином возвращались из караула в Лувре и встретились на Гревской площади с господином де Монморанси. С ним был высокий молодой человек, закутанный в плащ с ног до головы. Узнав господина де Манфоля, господин коннетабль подозвал его. После краткой беседы оба они велели мне отправиться сюда, к госпоже Диане де Пуатье, где должен находиться некий арестант. Насчет него господин де Монморанси отдал мне особый приказ, и я пришел его исполнить. Я попросил у него провожатых, но он мне сказал, что я застану здесь достаточно сильный отряд. И в самом деле, вас тут больше, чем мне нужно для выполнения полученного приказа. Где арестант?.. А, вот он! Выньте-ка кляп у него изо рта, мне надо с ним поговорить.

Несмотря на непринужденный тон Перро, добросовестный начальник стражи все же колебался.

– Нет ли у вас письменного приказа? – спросил он.

– Кто же пишет приказы на Гревской площади в третьем часу ночи? – ответил, пожимая плечами, Перро. – Господин де Монморанси говорил, что вы предупреждены о моем приходе.

– Это верно.

– Так что же вы меня задерживаете, милый человек? Вот что: удалите отсюда всех своих людей, мне нужно сказать этому господину одну секретную вещь. Ну? Да вы что, не слышите меня, что ли? Отойдите все подальше!