Дочь маркиза - Дюма Александр - Страница 37

Ужасная машина работала без остановки целый час, долгий час, нож опустился пятьдесят четыре раза, при каждом ударе обрывая человеческую жизнь со всеми ее заблуждениями, со всеми надеждами.

Палачи устали; осужденные торопили их.

Я чувствовала, как мой спутник каждый раз вздрагивал и судорожным движением прижимал мою руку к груди, бормоча себе под нос:

— О, это уж слишком, это уж слишком! Мужчины еще куда ни шло, но женщины, женщины!

Наконец осталась только бедная молоденькая служанка, вся вина которой заключалась в том, что она принесла поесть своей хозяйке мадемуазель де Гранмезон. Шпион, который следил за ней, рассказывал, что, когда он поднялся к ней на восьмой этаж и вошел в каморку под самой крышей, где ничего не было, кроме соломенного тюфяка, на глаза его навернулись слезы и он заявил Комитету, что невозможно казнить девушку, совсем юную, почти ребенка. Но его никто не слушал; ее судили, приговорили к смерти и посадили в повозку вместе с другими. Бедняжка видела, как до нее казнили пятьдесят три человека, и она пятьдесят три раза умирала вместе с ними, прежде чем умереть самой.

Наконец пришел ее черед.

— О, — прошептал мой покровитель, — и она тоже, и она тоже! Ну разве это не подло? И кругом столько народу, и все молчат! О, вот они хватают ее, вот они ведут ее на эшафот! У них нет ни стыда ни совести! Смотрите, смотрите, она сама кладет голову на плаху…

Мы услышали нежный голос:

— Господин палач, так правильно?

Доска качнулась и раздался глухой удар.

Человек, на чью руку я опиралась, рухнул как подкошенный; в зловещей тишине я громко крикнула:

— Будь проклят Робеспьер и тот день, когда он явил это зрелище небу и земле!.. Будь он проклят, проклят, проклят!

Толпа заволновалась; я почувствовала, как меня куда-то несет, и, пока меня несло, я услышала слова:

— Гражданину Сантеру стало плохо. А он как-никак мужчина!

Когда я немного пришла в себя и стала понимать, что происходит вокруг, я увидела, что нахожусь в фиакре под охраной двух полицейских.

Квартал, где мы ехали, был мне незнаком, и я спросила, куда меня везут.

Один из полицейских ответил:

— В тюрьму Ла Форс.

Когда мы подъехали к воротам тюрьмы, я прочла табличку на углу: «Улица Паве». Тяжелые ворота открылись. Мы въехали во двор; я вышла из фиакра и вступила под своды тюрьмы.

Там у меня спросили имя.

— Ева, — ответила я.

— Фамилия?

— У меня нет фамилии.

— За что ее арестовали? — спросил тюремный смотритель.

— За оскорбление властей. Меня записали в тюремную книгу.

— Хорошо, — сказал тюремщик полицейским, — можете идти.

Полицейские вышли.

Тюремщик велел мне подняться на третий этаж. В коридоре он подозвал огромного пса.

— Не бойтесь, он никого не трогает, — успокоил меня тюремщик.

Пес обнюхал меня.

— Ну вот, — сказал тюремщик, — это ваш самый суровый страж. Если вы когда-нибудь попытаетесь бежать, в чем я сомневаюсь, он вам помешает. Но он не причинит вам зла, не беспокойтесь. Не правда ли, Плутон? На днях один заключенный попытался улизнуть: Плутон схватил его за руку и привел ко мне, причем на руке пленника не было ни одной царапины.

Когда меня привели в камеру, я спросила:

— Как вы думаете, долго я здесь пробуду?

— Дня три-четыре.

— Как долго! — прошептала я. Тюремщик посмотрел на меня с удивлением:

— Вы что, так торопитесь?

— Чрезвычайно.

— Правда, — философски сказал он, — когда предстоит покончить счеты…

— …то лучше это сделать поскорее, — докончила я.

— Если вы твердо решили, то мы вернемся к этому разговору.

— Вы мне поможете?

— Я, как говорят в театре, устрою вам выход вне очереди. Здесь много актеров: у нас тут были лучшие певцы из Оперы, сейчас здесь находится часть труппы театра Французской комедии. А пока как вы собираетесь жить?

— Как все. Я первый раз в тюрьме, — добавила я с улыб-! кой, — и еще не знаю, как здесь принято.

— Я хочу сказать: есть ли у вас деньги, чтобы вам готовили отдельно или вы будете есть из общего котла?

— У меня нет денег, но вот кольцо; продайте его и кормите меня на вырученные деньги, их с лихвой хватит на два-три дня.

Тюремщик посмотрел на кольцо взглядом знатока. И правда, за десять лет, что он здесь служит, через его руки прошло немало драгоценностей.

— О! — сказал он, — на деньги, вырученные за это кольцо, я мог бы вас кормить целых два месяца, да и то не остался бы внакладе.

Затем он кликнул жену:

— Госпожа Ферне!

Госпожа Ферне поспешила на зов.

— Позвольте рекомендовать вам гражданку Еву. Заключена в тюрьму за крамольные выкрики. Отведите ей хорошую камеру и дайте все, что она попросит.

— Даже бумагу, чернила и перья? — спросила я.

— Даже бумагу, чернила и перья. Когда заключенные к нам поступают, они все просят письменные принадлежности.

— Ну что ж, — заметила я, — я вижу, что скучать мне не придется.

— Боюсь, что вы правы, — согласился тюремщик, — однако, я предпочел бы, чтобы вы пробыли здесь подольше.

— Даже дольше, чем можно прожить на кольцо? — улыбнулась я.

— Так долго, как будет угодно Господу.

Мягкость тюремщика, учтивость его жены, слово «Господь», звучавшее под сводами тюрьмы, — все это не переставало меня удивлять.

Через тюрьмы прошло столько аристократов, что грубые тюремщики успели несколько пообтесаться от общения с ними.

Впрочем, я не знала — мне это стало известно позже, — что семейство Ферне пользовалось у заключенных доброй славой, все говорили, что они люди добрые.

Милейшая г-жа Ферне подмела мою каморку, постелила свежие простыни на мою кровать и обещала в тот же вечер принести мне чернила, перья и бумагу. Она спросила, за что меня посадили в тюрьму.

— Но ведь вы это знаете из записи в тюремной книге. Я произносила крамольные речи против короля Робеспьера.

— Тише, дитя мое, — сказала она, — молчите. У нас здесь куча людей, которые шпионят за всеми. Они придут и к вам, будут признаваться вам в вымышленных преступлениях, чтобы вытянуть из вас сведения о преступлениях подлинных. Среди них есть и женщины, и мужчины. Остерегайтесь; мы не можем избавиться от этих негодяев, но мы люди честные и стараемся предупреждать заключенных.

— О, тут мне бояться нечего.

— Ах, бедное дитя, невинные тоже должны дрожать от страха.

— Но я виновата, я кричала: «Долой Робеспьера! Долой чудовище!» Я проклинала его.

— Зачем вы сделали это?

— Чтобы умереть.

— Чтобы умереть? — переспросила добрая женщина с удивлением.

И взяв лампу, она подошла и впервые посмотрела мне прямо в лицо:

— Умереть? Вы? Да сколько же вам лет9

— Недавно исполнилось семнадцать.

— Вы хорошенькая. Я пожала плечами.

— Судя по платью, вы богаты.

— Я была богата.

— И вы хотите умереть?

— Да.

— Подождите же, не торопитесь, — сказала она, понижая голос, — так не может долго продолжаться.

— Какая мне разница, долго это будет продолжаться или скоро кончится.

— Я понимаю, — сказала тетушка Ферне, ставя лампу на стол и продолжая прибирать комнатку. — Бедная девушка, они гильотинировали ее возлюбленного, и она решила умереть.

Я ничего не ответила. Она продолжала свою уборку.

Закончив прибирать, она спросила, что я хотела бы на ужин.

Я попросила чашку молока.

Она тут же принесла чашку молока, бумагу, чернила и перо.

— Вы знаете, кого только что привезли? — спросила она.

— Нет.

— Сантера, дитя мое, знаменитого Сантера, короля Сент-Антуанского предместья. Уж кого-кого, а его народ так любит, что не будет молча смотреть, как ему отрубают голову. Хотите на него посмотреть?

— Я с ним знакома.

— Да неужели?

— Я не только опиралась на его руку, когда меня схватили, но, быть может, из-за меня-то он и арестован. Я просто хотела бы, чтобы он мне простил. Можно с ним поговорить?