День в Фонтене-о-Роз - Дюма Александр - Страница 25

«Тогда идем!» — сказал он.

Я надел ему веревку на шею, поставил его ноги на лестницу и сказал: «Полезай». Он полез, не заставляя себя слишком упрашивать, но, взобравшись на две трети лестницы, сказал:

«Слышите, я должен посмотреть, верно ли, что не приехал аббат Муль».

«Смотрите, — ответил я, — это не запрещено». Тогда он посмотрел в последний раз в толпу, но, не увидев вас, вздохнул. Я думал, что он уже готов и что остается только толкнуть его, но он заметил мое движение и сказал:

«Подожди!».

«А что еще?».

«Я хочу поцеловать образок Божьей Матери, который висит у меня на шее».

«Что же, — сказал я, — это очень хорошо; целуй». И я поднес образок к его губам.

«Что еще?» — спросил я.

«Я хочу, чтобы меня похоронили с этим образком».

«Гм-гм, — сказал я, — мне кажется, что все пожитки повешенного принадлежат палачу».

«Это меня не касается, я хочу, чтобы меня похоронили с этим образком».

«Я хочу! Я хочу! Еще что вздумаете!»

«Я хочу…»

Терпение мое лопнуло. Он был совершенно готов к казни, веревка была на шее, другой конец веревки был на крюке.

«Убирайся к черту!» — сказал я и толкнул его.

«Божья Матерь, сжаль…»

Ей-Богу! Вот все, что он успел сказать; веревка задушила сразу и человека и слова. В ту же минуту, вы знаете, как это всегда делается, я схватил веревку, сел ему на плечи — ух! — и все было кончено. Он не мог жаловаться на меня, я ручаюсь вам, что он не страдал».

«Но все это не объясняет мне, почему ты явился сюда сегодня вечером».

«О, это труднее всего рассказать».

«Ну, хорошо, я тебе скажу: ты пришел, чтобы снять с него образок».

«Нуда! Черт меня попутал. Я сказал себе: „Ладно! Ладно! Ты хочешь — это легко сказать; а вот когда ночь настанет, то будь спокоен — мы посмотрим“. И вот, когда ночь настала, я отправился из дому. Я оставил лестницу поблизости и знал, где ее найти. Я прошелся, вернулся длинной окольной дорогой и когда заметил, что уже никого нет на равнине и не слышно никакого шума, подошел к виселице, поставил лестницу, влез, притянул к себе повешенного, отстегнул цепочку и…»

«И что?»

«Ей-Богу! Верьте или не верьте — как хотите: как только я снял с шеи образок, повешенный схватил меня, вынул свою голову из петли, просунул на ее место мою голову и, ей-ей, толкнул меня так, как раньше толкнул его я. Вот и все».

«Не может быть! Вы ошибаетесь».

«Разве вы не застали меня уже повешенным, да или нет?»

«Да».

«Уверяю вас, я не сам себя повесил. Вот все, что я могу вам сказать».

Некоторое время я размышлял.

«А где образок?» — спросил я.

«Ей-Богу! Ищите его на земле, он здесь, где-нибудь поблизости. Я выпустил его из рук, когда почувствовал, что повешен».

Я встал и начал осматривать землю вокруг. Луна светила, словно хотела помочь мне в моих поисках.

Я поднял то, что искал, подошел к трупу бедного Артифаля и вновь надел образок ему на шею.

Когда образок коснулся его груди, по всему его телу словно пробежала дрожь, а из груди вырвался пронзительный, почти болезненный стон.

Палач отскочил назад.

Этот стон помог мне все понять. Я вспомнил Священное писание. Там говорится, что во время изгнания демонов последние, исходя из тела одержимых, издавали стоны.

Палач дрожал как лист.

«Идите сюда, друг мой, — сказал я ему, — и не бойтесь ничего».

Он нерешительно подошел.

«Что вам от меня нужно?» — спросил он.

«Надо вернуть этот труп на место».

«Никогда. Хорошенькое дело! Чтобы он еще раз повесил меня!»

«Не бойтесь, мой друг, я ручаюсь за все».

«Но, господин аббат! Господин аббат!»

«Идите, говорю вам».

Он сделал еще шаг вперед.

«Гм, — пробормотал он, — я боюсь».

«И вы ошибаетесь, мой друг. Пока на его теле образок, вам нечего бояться».

«Почему?»

«Потому что демон уже не будет иметь власти над ним. Этот образок охранял его, а вы его сняли; и тут же демон, который раньше направлял его ко злу и которого отгонял от жертвы добрый ангел, снова вселился в тело; вы видели, что натворил этот демон».

«Но стон, что мы только сейчас слышали?»

«Это застонал демон, когда почувствовал, что добыча ускользает от него».

«Так, — сказал палач, — это действительно возможно!»

«Это так и есть».

«Ну так я повешу разбойника опять на его крюк».

«Повесьте. Правосудие должно быть совершено; приговор должен быть исполнен».

Бедняга еще колебался.

«Ничего не бойтесь, — сказал я ему, — я за все отвечаю».

«Все равно, — ответил палач, — не теряйте меня из виду и при малейшем моем крике спешите ко мне на помощь».

«Будьте спокойны».

Он подошел к трупу, поднял его тихонько за плечи и потащил к лестнице, говоря:

«Не бойся, Артифаль, я не возьму у тебя образок. Вы не теряете нас из виду, господин аббат, не правда ли?»

«Нет, мой друг, будьте спокойны».

«Я не возьму у тебя образок, — продолжал самым миролюбивым тоном палач, — нет, не беспокойся; как ты хотел, так тебя с ним и похоронят. Он вправду не шевелится, господин аббат?»

«Вы же видите».

«Тебя с ним похоронят; а пока что я тебя возвращу на твое место согласно желанию господина аббата, а не по своей воле, ты понимаешь?..»

«Да, да, — сказал я ему, невольно улыбаясь, — но поторапливайтесь».

«Слава Богу! Кончено!» — сказал он, выпуская тело, которое он прикрепил на крюк, и соскакивая на землю одним прыжком.

Тело закачалось в пространстве, безжизненное и окоченевшее.

Я стал на колени и приступил к молитвам, о чем меня просил Артифаль. «Господин аббат, — сказал палач, становясь рядом со мной на колени, — не согласитесь ли вы произносить молитвы громко и медленно, так, чтобы я мог повторять за вами?»

«Как, несчастный! Неужели ты их забыл?»

«Мне кажется, что я никогда их не знал».

Я прочел пять раз «Pater» и пять раз «Ave», и палач добросовестно повторял их за мной.

Покончив с молитвами, я встал.

«Артифаль, — тихо сказал я казненному, — я сделал все что мог для спасения твоей души и передаю тебя под покровительство Божьей Матери».

«Аминь!» — сказал мой товарищ.

В эту минуту луч луны, подобный серебристому водопаду, осветил тело. На церкви Божьей Матери пробило полночь.

«Пойдем, — сказал я палачу, — больше нам здесь нечего делать».

«Господин аббат, — сказал бедняга, — не будьте ли так добры оказать мне последнюю милость?»

«Какую?»

«Проводите меня домой. Пока дверь не захлопнется за мной и не отделит меня от этого разбойника, я не буду спокоен».

«Идем, мой друг».

Мы ушли с эспланады, причем мой попутчик каждые десять шагов оборачивался, чтобы убедиться, висит ли повешенный на своем месте.

Ничто не изменилось.

Мы вернулись в город. Я проводил своего спутника до его дома и подождал, пока он зажег в доме огонь; затем он запер за мной дверь и уже через дверь простился со мной и поблагодарил меня. В самом спокойном состоянии тела и души я вернулся домой.

На другой день, когда я проснулся, мне сказали, что в столовой меня ждет жена вора.

Лицо ее было спокойным и почти радостным.

«Господин аббат, — сказала она, — я пришла поблагодарить вас. Вчера, когда пробило полночь на церкви Божьей Матери, ко мне явился мой муж и сказал мне: „Завтра утром отправляйся к аббату Мулю и скажи ему, что милостью его и Божьей Матери я спасен“.

XI. ВОЛОСЯНОЙ БРАСЛЕТ

— Мой милый аббат, — сказал Альет, — я питаю глубочайшее уважение к вам и глубочайшее почтение к Казоту. Я вполне допускаю влияние злого гения, о котором вы говорили; но вы забываете нечто, чему я сам служу примером, — то, что смерть не убивает жизнь; смерть — всего лишь способ трансформации человеческого тела; смерть убивает память, вот и все. Если бы память не умирала, каждый помнил бы все переселения своей души от сотворения мира до наших дней. Философский камень не что иное, как эта тайна; эту тайну открыл Пифагор, и ее же вновь открыли граф Сен-Жермен и Калиостро; этой тайной, в свою очередь, обладаю я. Мое тело может умереть, я точно помню, что оно умирало четыре или пять раз, и даже если я говорю, что мое тело умрет, я ошибаюсь. Существуют некие тела, которые не умирают, и я одно из таких тел.