Царица Сладострастия - Дюма Александр - Страница 73

Битва при Кьяри была проиграна по вине Вильруа, развязавшего ее вопреки мнению Виктора Амедея и Катина. Герцог сражался как герой, своей отвагой вызнан восхищение даже у противника; принц Евгений сказал о нем так:

— Мой кузен герцог Савойский был бы очень рад, если бы французов разбили, но этот чертов Виктор Амедей — настоящий храбрец, поэтому он не мог остаться в стороне и покамест от всего сердца сражался с нами.

XXII

И вот я подошла к тому периоду, когда Виктор Амедей представил мне ярчайшие доказательства своей привязанности, когда он и в самом деле любил меня сильнее, чем прежде, а я имела несчастье убедиться, что, наоборот, испытывала к нему больше благодарности, чем любви.

Как известно, принц обедал у меня почти каждый день, но ужина никогда не пропускал, приглашая в свою компанию самых остроумных людей — придворных и генералов, которых он любил. Женщин я терпела с трудом, и их допускали сюда только после серьезного испытания. В своем кругу женщины, особенно придворные дамы, ничего собой не представляют. Приглашения на наш ужин жаждали многие и добивались его всеми возможными способами, однако я была настороже и принимала только своих друзей.

Однажды вечером — неслыханное дело! — герцог Савойский сказал мне, что ужинать он не будет: ему придется задержаться у герцогини-матери, пригласившей старую даму, которая воспитывала его; дама жила в Шамбери, и ее нарочно привезли во дворец для того, чтобы она могла повидаться с герцогом.

Я была в таком дурном расположении духа, что отослала всех и села ужинать одна, выбран французское блюдо, которое не позволяла себе есть в присутствии герцога. Я села за ужин скорее назло, нежели по привычке, затем легла и скоро уснула. Было еще не очень поздно. Около полуночи я проснулась от ужасных болей; казалось, у меня разрываются внутренности. Я позвала служанок, в первую очередь француженок, поскольку доверяла только им; предостережение маленького Мишона всплыло в моей памяти, и я стала кричать, что меня отравили.

— Господи! Сударыня, это вполне возможно, — сказала мне Марион, — ведь злобный аббат делла Скалья такого наговорил, что десница Божья должна была обрушиться на вас в ближайшее же время!

— Милая моя, не будем тратить время на разговоры. Скорее зови доктора! И господина герцога тоже! Врач скажет, не ошибаемся ли мы, а его высочество даст мне знаменитое противоядие, изготовленное в Венеции; я хочу принять его из рук принца.

— Но если вы, сударыня, примете лекарство теперь же…

— До того как узнаю, нуждаюсь ли в нем на самом деле? Нет, нет, Марион: здесь нельзя терять голову, иначе я уже не найду ее. Пошли за ними двух моих слуг, и пусть они поспешат: время не терпит!

К счастью, я находилась в Турине; через четверть часа врач и принц были у меня. Первый заявил, что меня, конечно же, отравили, второй тут же дал мне разумную дозу нашего снадобья, не позволив пичкать меня ничем другим, и можно сказать, что ему я обязана жизнью.

Сделав анализ выделений моего организма, врач сказал, что ему этот яд неизвестен и он не может лечить меня обычными лекарствами. Всю ночь я была между жизнью и смертью; Виктор Амедей не покидал меня ни на минуту. Прежде всего он велел взять под стражу и допросить всех людей, работавших на кухне, угрожая им пыткой. Я потребовала, чтобы отпустили поваренка, готовившего пироги и предупредившего нас. Но напрасно расспрашивали этих людей, умоляли, строго приказывали и сильно гневались на них — узнать ничего не удалось, тайна не была раскрыта. Однако один из поваров рассказал, что какой-то незнакомец, не состоящий у меня на службе, приходил утром якобы для тою, чтобы увидеть слугу, которого накануне я прогнала. Этот человек бродил около печей, и его пришлось выставить за дверь, не переходя все же грани приличий.

Все в один голос признали виновным его.

В полдень доктор объявил, что я вне опасности. Герцог гак обрадовался, что я буду всегда помнить об этом. Он заказал благодарственный молебен; одновременно аббату делла Скалья как бы между прочим посоветовали покинуть Турин.

Узнав, что произошло, свекровь переслала мне письмо моего мужа, которое я перечитывала очень часто и помню наизусть; оно у меня перед глазами и сейчас, когда я пишу эти строки.

«Я безутешен, потому что потерял женщину, о которой все мне напоминает и которую ничто не может стереть из моей памяти; я по-прежнему сожалею о случившемся и не питаю к ней никакого зла за то, что мне пришлось из-за нее пережить. Всей душой желаю ей счастья! Я ловлю себя на мысли о том, что принц не любит ее так, как любил я, и не может дать ей все то счастье, какого она заслуживает. Вы понимаете, сударыня, что я далеко не излечился и совсем не горю желанием вернуться в Савойю».

Эти строки принесли мне радость и причинили боль одновременно. Почему же, любя меня, он оказался таким слабым и почему у меня не хватило терпения? Я возненавидела свою свекровь и гнусного аббата делла Скалья всеми фибрами души и признаю, что буду ненавидеть этих людей до моего смертного часа, — и в этом заключается одно из моих наслаждений!

Из-за этого дерзкого покушения я почти месяц пролежала в постели. Именно в это время Кремона сумела устоять под натиском принца Евгения. К великой радости обеих армий, Вильруа попал там в плен. Его солдаты ликовали больше, чем враги; они открыто распевали песенку, которую процитировал мне герцог Савойский, пока я лежала в своей спальне; этот куплет нас очень позабавил:

— Наконец-то мы избавились от Вильруа, — добавил герцог. — Император отпустит маршала, потому что совсем не боится его; но тем временем Франция пришлет другого командующего, и, вполне возможно, прежний уже не вернется.

И действительно, стало известно, что в наши края пришлют герцога Вандомского. Виктор Амедей был удовлетворен лишь наполовину. Мне кажется, он уже намеревался переметнуться на другую сторону, но хотел, чтобы его вынудили к этому, а герцог Вандомский был тем, кто никак не оправдал бы такой переход и своими победами нанес бы ущерб герцогу.

Меня же этот человек просто очаровал: всю свою жизнь я слышала, как восхваляют этого блистательного генерала. Мне было известно, что он умен, что он талантливый полководец и что в его жилах преобладает кровь Генриха IV. Мой отец его недолюбливал, не доверял ему, а мать высоко ценила его и при всем своем благочестии прощала ему распутство. Следует заметить, что в этом отношении герцог Вандомский не знал себе равных. Он превзошел все, что по скандальной хронике известно о самых неисправимых лентяях и развратниках, а если добавить — и о неряхах, то будут названы три основных порока герцога. Во всем остальном он был очень приятен, далеко не красив, но величествен и удивительно любезен. К сожалению, недостатки, о которых я упомянула, обрекали его на любовь самого низкого пошиба; ни одна женщина не хотела иметь с ним дело или, по крайней мере, не сознавалась в связи с ним; а происходило ли это тайком, сказать не могу, поскольку ни в ком не уверена.

Герцог Вандомский приехал в то время, когда я только начинала выздоравливать. В Турине он пришел с визитом вежливости к ее светлейшему высочеству герцогине-матери и к супруге герцога, но, посвятив свой первый день официальным приветствиям, он не преминул шепнуть принцу, что горит желанием увидеть меня; и действительно, на следующий же день он явился ко мне без доклада.

— О! — воскликнул герцог Вандомский с порога, бросаясь в кресло и не здороваясь со мной каким-либо иным образом. — Надеюсь, что, по крайней мере, здесь чувствуешь себя как во Франции, говоришь, ешь, любишь по-французски; поэтому, сударыня, я явился сюда и очень горд, что нахожусь в этих покоях, рядом с вами, и готов написать, объявить всей Европе, какое чудо красоты мы подарили герцогу Савойскому, который должен навсегда сохранить нам верность хотя бы по этой причине.