Белые и синие - Дюма Александр - Страница 65

Эти призывы разнеслись по всему городу и докатились до зала заседаний Конвента. В то время как секционеры победоносно возвращались в Одеон и, в порыве воодушевления после первого успеха, клялись сложить оружие лишь на развалинах тюильрийского зала, патриоты, те самые, что должны были сетовать на Конвент, больше не сомневались в том, что свобода, последним оплотом которой являлось Национальное собрание, находится под угрозой, и сбегались толпами, чтобы предложить свою помощь Конвенту и потребовать оружие.

Одни из них недавно вышли из тюрем, других только что исключили из секций; немалое их количество составляли офицеры, вычеркнутые из списков главой военного комитета; к ним присоединился Обри. Конвент не решался принять их помощь. Однако Луве, неутомимый патриот, уцелевший посреди обломков всех партий, Луве, давно уже собиравшийся вновь вооружить предместья и снова открыть Якобинский клуб, так настаивал на этом, что одержал верх при голосовании.

Тогда, не теряя ни минуты, члены Конвента собрали всех находившихся не у дел офицеров, поставили их во главе солдат, у которых не было командиров, и все они — офицеры и солдаты — перешли под командование храброго генерала Беррюйе.

Это произошло вечером одиннадцатого числа, когда парижане узнали о разгроме блюстителей порядка и драгунов и когда Конвент решил, что Одеон будет очищен с помощью оружия.

Согласно приказу, генерал Мену прислал колонну войск и две пушки из Саблонского лагеря. Но, вступив в одиннадцать часов вечера на площадь Одеона, военные увидели, что она, как и театр, пуста.

Целую ночь Конвент вооружал патриотов, а также получал ультиматум за ультиматумом от секции Лепелетье, от секций Бют-де-Мулен, Общественного договора, Комеди Франсез, Люксембург, улицы Пуассоньер, Брута и Тампля.

XIV. ДВЕНАДЦАТОЕ ВАНДЕМЬЕРА

Утром двенадцатого вандемьера стены домов запестрели афишами, предписывавшими всем солдатам национальной гвардии явиться в свои секции, которым угрожали террористы, то есть Конвент.

В девять часов секция Лепелетье провозгласила свои заседания непрерывными, заявила о своем неповиновении и принялась собирать людей по всему Парижу.

Конвент, поддавшись на провокацию, делал то же самое.

Его глашатаи разъезжали по улицам, успокаивая граждан и поднимая патриотический дух тех, кому вручили оружие.

Странные колебания ощущались в воздухе, колебания, которые свидетельствуют в больших городах о лихорадочном возбуждении и являются симптомом важных событий. Было ясно, что мятежные секции перешли все допустимые границы и теперь речь шла уже не о том, чтобы убедить и образумить секционеров, а сокрушить их.

Ни один из дней Революции еще не начинался с таких грозных предзнаменований: ни 14 июля, ни 10 августа, ни даже 2 сентября.

Около одиннадцати часов утра все почувствовали, что час пробил и пора брать инициативу в свои руки.

Видя, что секция Лепелетье стала штабом мятежников, Конвент решил разоружить ее и приказал генералу Мену выступить против секционеров с достаточно значительной войсковой частью и пушками.

Генерал прибыл из Саблона и проехал через весь Париж.

И тогда он воочию увидел то, о чем не подозревал, а именно, что ему придется иметь дело со знатью и богатой буржуазией — одним словом, с теми, чье мнение обычно является законом.

Надо было стрелять не по рабочим предместьям, как он предполагал.

Речь шла о Вандомской площади, улице Сент-Оноре, бульварах и Сен-Жерменском предместье.

Герой первого прериаля проявил нерешительность тринадцатого вандемьера.

Он все же выступил, но поздно и замедленно.

Чтобы сдвинуть его с места, пришлось прислать к нему депутата Лапорта.

Между тем весь Париж ждал исхода этого важного поединка.

К несчастью, секцию Лепелетье возглавлял человек (мы познакомились с ним во время его визита в Конвент и беседы с вождем шуанов), который достаточно быстро Принимал решения, в то время как Мену был слаб и нерешителен в своих действиях.

Лишь в восемь часов вечера генерал Вердье получил приказ генерала Мену сформировать левую колонну из шестидесяти гренадеров Конвента, ста человек батальона департамента Уаза и двадцати кавалеристов, выступить против секции Лепелетье, а также захватить левую сторону улицы Дочерей Святого Фомы и ждать там дальнейших приказаний.

Лишь только войско Вердье вступило на улицу Вивьен, как на пороге монастыря Дочерей святого Фомы, где заседала секция Лепелетье, показался Морган; он вывел сто гренадеров-секционеров и приказал им зарядить свои ружья.

Гренадеры Моргана подчинились без колебаний.

Вердье отдал такой же приказ своему войску, но в ответ послышался ропот.

— Друзья, — вскричал Морган, обращаясь к солдатам Конвента, — мы не станем стрелять первыми, но, как только начнется стрельба, не ждите от нас пощады: раз Конвент хочет войны, он ее получит.

Гренадеры попытались что-то сказать в ответ. Вердье крикнул:

— Прекратить разговоры в строю! Воцарилась тишина.

Он приказал кавалеристам вытащить сабли из ножен, а пехотинцам — взять оружие к ноге.

Солдаты повиновались.

Тем временем центральная колонна приближалась по улице Вивьен и правая колонна — по улице Нотр-Дам-де-Виктуар.

Все собрание превратилось в вооруженную силу: около тысячи человек вышли из монастыря и выстроились перед портиком.

Морган встал на десять шагов впереди всех со шпагой в руке.

— Граждане, — обратился он к своим солдатам-секционерам, — большинство из вас — женатые люди, отцы семейств, следовательно, на мне лежит ответственность за множество жизней, и, как бы мне ни хотелось отплатить смертью за смерть этим кровожадным членам Конвента, которые обезглавили моего отца и расстреляли моего брата, я приказываю вам, во имя ваших жен и детей, не открывать огня! Если же кто-то из наших врагов хотя бы раз выстрелит — вы видите, я стою на десять шагов впереди вас, — он погибнет от моей руки.

Эти слова прозвучали среди глубочайшей тишины: прежде, чем произнести их, Морган поднял шпагу в знак того, что собирается говорить. Таким образом, ни одно слово не ускользнуло от внимания секционеров и патриотов.

Не было ничего проще, чем ответить на эту речь тройным залпом — справа, слева и с улицы Вивьен — и таким образом свести ее к пустой браваде.

Морган, служивший отличной мишенью, непременно был бы убит.

Каково же было всеобщее удивление, когда вместо приказа «Огонь!», который все ожидали услышать, и последующего тройного залпа, они увидели, как депутат Лапорт, посовещавшись с генералом Мену, направился к Моргану, в то время как генерал крикнул своим солдатам, уже собравшимся стрелять:

— К ноге!

Этот второй приказ был исполнен столь же неукоснительно, как и первый. Однако удивление еще больше возросло, когда перебросившись с депутатом Лапортом несколькими фразами, Морган вскричал:

— Я пришел сюда только для того, чтобы воевать, так как полагал, что мы будем драться. Раз уж дело сводится к комплиментам и уступкам, это касается заместителя председателя; я же удаляюсь.

Вложив шпагу в ножны, он встал в ряды секционеров.

Заместитель председателя также вышел вперед.

После десятиминутных переговоров между гражданами де Лало, Лапортом и Мену войска пришли в движение.

Часть секционеров обогнула монастырь Дочерей святого Фомы и направилась к улице Монмартр.

Республиканцы отходили в сторону Пале-Рояля.

Но едва лишь войска Конвента скрылись из вида, как секционеры вернулись во главе с Морганом и разом закричали:

— Долой две трети! Долой Конвент!

Этот возглас, прозвучавший на сей раз из монастыря Дочерей святого Фомы, тут же был подхвачен во всех районах Парижа.

Две-три церкви, в которых уцелели колокола, ударили в набат.

Эти зловещие звуки, которых не слышали в городе уже три-четыре года, напугали парижан сильнее, чем пушечный грохот.

Это возвращалась на крыльях ветра религиозная и политическая реакция.