Белые и синие - Дюма Александр - Страница 59

Мой дядя умер месяцем позже в той же тюрьме. На смертном одре он назвал мне имя одного из своих друзей, одолжившего у него девять тысяч франков, пообещав вернуть их по первому требованию. После смерти дяди я думал лишь о том, как бы мне сбежать из тюрьмы, получить эти деньги и использовать их на нужды восстания. И мне это удалось.

Друг дяди жил в Рене. Там я его не нашел: он был в Париже. Я взял его адрес и отправился к нему. Только что мы виделись; честный и верный своему слову бретонец, он вернул мне золотом деньги, которые и брал золотом. Они здесь, в моем поясе, — продолжал молодой человек, хлопнув себя по бедру. — Девять тысяч франков золотом равняются сегодня двумстам тысячам ассигнатами.

Поднимите Париж на восстание, и через две недели весь Морбиан будет в огне.

Разговаривая, двое молодых людей незаметно отделились от всех и уединились в оконной нише.

Председатель секции Лепелетье огляделся; решив, что они удалились от других заговорщиков на достаточное расстояние и никто не услышит его слов, он положил свою руку на руку генерала:

— Вы рассказали о себе и своей семье, генерал. Я должен предоставить вам такие же сведения о моей семье и о себе.

Морган — это вымышленное имя. Меня зовут Эдуар де Сент-Эрмин; мой отец, граф Проспер де Сент-Эрмин, был гильотинирован; моя мать умерла от горя; моего брата, Леона де Сент-Эрмина, расстреляли.

Отец завещал моему старшему брату отомстить за него, а мой старший брат завещал мне отомстить за отца и за него самого. Один мальчик из наших краев, присутствовавший при его казни, передал мне его шапку, единственную и последнюю вещь, что брат смог оставить мне в наследство. Этим он сказал мне: «Теперь — твоя очередь!»

Я принялся за дело. Будучи не в состоянии поднять на мятеж жителей Юры и Эльзаса, в основном настроенных республикански, я сколотил группы моих друзей, молодых дворян из окрестностей Лиона, чтобы, захватив деньги правительства, передать их вам и вашим друзьям в Морбиане и Вандее. Вот почему я хотел с вами встретиться. Мы призваны протянуть друг другу руку с противоположных концов Франции.

— Но только, — сказал генерал со смехом, — я протягиваю руку ни с чем, а вы предлагаете мне руку, полную денег.

— Это небольшое вознаграждение за славу, которой вы увенчиваете себя каждый день и которой нам не хватает. Что поделать! Каждому следует трудиться во имя Бога на своем месте, указанном им. Именно поэтому я поспешил сделать что-то, ради чего стоило бы потрудиться в ближайшие дни.

Чем все это закончится? Никто не может знать. Если Конвент не выставит против нас никого, кроме Мену, он обречен: на следующий день после его роспуска будет провозглашена монархия и Людовик Восемнадцатый взойдет на трон.

— Как Людовик Восемнадцатый? — спросил шуан.

— Да… Людовик Семнадцатый, умерший в тюрьме, с позиций королевской власти, не переставал быть королем. Вы знаете лозунг французской монархии: «Король умер! Да здравствует король!» Король Людовик Семнадцатый умер: да здравствует король Людовик Восемнадцатый! Регент приходит на смену не своему брату, а племяннику.

— Странное царствование выпало на долю бедного ребенка, — сказал шуан, — царствование, во время которого были обезглавлены его отец, мать и тетка; царствование, во время которого сам он стал узником Тампля, а его наставником был башмачник! Признаюсь вам, дорогой граф, что моя партия (я принадлежу ей душой и телом) порой впадает в заблуждения, и они приводят меня в ужас. Так, представьте себе, — да хранит нас от этого Бог! — мои соратники считают, что, если его величество Людовик Восемнадцатый взойдет на трон лишь через двенадцать — пятнадцать лет, все равно он будет все это время править Францией, в каком бы уголке света он ни жил!

— Совершенно верно!

— Это вздор! Впрочем, простите, я крестьянин, и мне не нужно все понимать. Монархия — мой второй бог, и я верю в него, как и в первого.

— Вы славный человек, генерал, — сказал Морган, — и, даже если мы больше никогда не увидимся, я прошу вас стать моим другом. Если мы не свидимся, значит, меня убили, расстреляли или гильотинировали. В таком случае, так же как мой старший брат унаследовал месть моего отца, а я унаследовал месть моего старшего брата, мой младший брат унаследует мою месть… Если монархия будет спасена ценой нашего самопожертвования, мы станем героями. Если, несмотря на это самопожертвование, она погибнет, мы станем мучениками. Вы видите, что ни в том, ни в другом случае нам не придется ни о чем сожалеть.

Некоторое время шуан молчал. Затем, пристально глядя в глаза молодого дворянина, сказал:

— Господин граф, когда такие люди, как вы и я, встречаются и им выпадает счастье служить одному и тому же делу, они должны поклясться друг другу если не в вечной дружбе, ибо, возможно, дворянин не решится снизойти до крестьянина, то в неизменном уважении. Господин граф, позвольте заверить вас в моем почтении.

— Генерал, — промолвил Морган со слезами на глазах, — я принимаю ваши заверения и предлагаю вам больше чем дружбу: я предлагаю вам стать моим братом.

Молодые люди бросились друг к другу и сердечно обнялись, как старые друзья.

VIII. ЧЕЛОВЕК В ЗЕЛЕНОМ

Присутствующие смотрели на них издали, не вмешиваясь в их разговор; они понимали, что перед ними две сильные личности.

Глава роялистского агентства первым нарушил тишину.

— Господа, — сказал он, — нет никакого вреда в том, что два вождя одной и той же партии, даже если им придется расстаться, чтобы сражаться порознь на востоке и западе Франции, даже если им не придется больше свидеться, становятся братьями по оружию, подобно нашим рыцарям в средние века.

Вы все стали свидетелями клятвы, данной двумя вождями нашего общего дела. Они из тех людей, которые делают больше, чем обещают. Но одному из них нужно вернуться в Морбиан, чтобы объединить свое движение с тем, что мы собираемся здесь создать. Другой должен подготовить и возглавить наше собственное движение. Простимся же с генералом, покончившим со своими делами в Париже, и займемся нашими делами, так хорошо начавшимися.

— Господа, — сказал шуан, — я бы с радостью согласился остаться здесь, чтобы быть вместе с вами завтра или послезавтра, в любой день, когда вы устроите перестрелку; однако я вынужден с прискорбием признаться, что ничего не смыслю в войне на улицах; моя война ведется в оврагах, ямах, кустах и лесных чащах. Если бы я остался, здесь стало бы одним солдатом больше, а там — одним командиром меньше; со времен печально памятного Киберона нас осталось только двое: Мерсье и я.

— Ступайте, дорогой генерал, — ответил Морган, — вам выпало счастье сражаться на свежем воздухе и не бояться, что какая-нибудь печная труба рухнет вам на голову. Пусть же Бог забросит меня в ваши края или приведет вас в мои!

Глава шуанов простился со всеми и, может быть, особенно тепло со своим новым другом.

Затем без шума, пешком, как обыкновенный рядовой офицер-роялист, он добрался до Орлеанской заставы; тем временем генерал Даникан, Леметр и молодой председатель секции Лепелетье разрабатывали план следующего дня и бормотали при этом:

— Этот Кадудаль — грозный соратник!

Примерно тогда же, когда человек, чье инкогнито мы раскрыли, простился с гражданином Морганом и направился к Орлеанской заставе, одна из групп той молодежи, о которой мы упоминали в предыдущих главах, проходила по улице Закона и улице Фейдо с криком:

— Долой Конвент! Долой две трети! Да здравствуют секции!

На углу улицы Фейдо молодые люди столкнулись с патрулем солдат-патриотов; последнее распоряжение Конвента предписывало им строжайшим образом наказывать ночных крикунов.

По численности группа и патруль были примерно равны; поэтому три предупредительных оклика, положенные по правилам, были встречены насмешками и шиканьем, и в ответ на третий оклик последовал выстрел из пистолета, ранивший одного из солдат.

Солдаты дали ответный залп, в результате чего один из молодых людей был убит и двое ранены.