Белые и синие - Дюма Александр - Страница 38

— Генерал, — засмеялся мнимый коммивояжер, — я предупреждаю: вы открываете вовсе не карты.

— Будьте любезны, положите пистолеты на камин, вы к нему ближе, чем я, — сказал Пишегрю, — они мне просто мешали.

И он придвинул пистолеты к своему собеседнику; тот взял их, встал, положил на камин и вернулся на свое место.

Пишегрю поблагодарил его кивком, и незнакомец отвечал ему тем же движением.

— Теперь, — сказал Пишегрю, — начнем.

— Я жду.

— Ваше имя?

— Фош-Борель.

— Откуда вы?

— Из Невшателя. Но я мог бы зваться Фенуйо и родиться в Безансоне, поскольку моя семья из Франш-Конте и покинула его лишь после отмены Нантского эдикта.

— В таком случае я по выговору узнал бы в вас земляка.

— Простите, генерал, но как вы узнали, что я не торговец шампанским?

— По тому, как вы открываете бутылки; в следующий раз, гражданин, выберите себе другое занятие.

— Какое?

— Хотя бы книгопродавца.

— Значит, вы меня знаете?

— Я слышал о вас.

— Что именно?

— Как о яром враге Республики и авторе роялистских брошюр… Простите, я полагаю, что должен продолжить допрос.

— Продолжайте, генерал, я к вашим услугам.

— Каким образом вы стали агентом принца де Конде?

— Мое имя впервые привлекло внимание господина регента note 11, когда оно было обозначено на роялистской брошюре господина д'Антрега, озаглавленной «Заметки о регентстве, сына Франции, дяди короля и регента Франции Луи Станисласа Ксавье»; во второй раз оно привлекло его, когда я собрал подписи жителей Невшателя под актом об объединении.

— В самом деле, — сказал Пишегрю, — я знаю, что с тех пор ваш дом стал местом встреч эмигрантов и очагом контрреволюции.

— Принц де Конде, как и вы, узнал об этом и прислал ко мне некоего Монгайяра, чтобы спросить, не хочу ли я к нему присоединиться.

— Вам известно, что этот Монгайяр — интриган? — спросил Пишегрю.

— Я опасаюсь этого, — ответил Фош-Борель.

— Он действует в интересах принца под двумя псевдонимами: Рок и Пино.

— Вы хорошо осведомлены, генерал, но у меня с господином де Монгайяром нет ничего общего: просто мы оба служим одному и тому же принцу, вот и все.

— В таком случае вернемся к принцу. Вы остановились на том, что он прислал к вам господина де Монгайяра, чтобы спросить, не хотите ли вы присоединиться к нему.

— Это так; он сообщил мне, что принц, ставка которого находилась в Дауэндорфе, примет меня с радостью; я тотчас же собрался в путь, добрался до Виссамбура, чтобы сбить со следа ваших шпионов и заставить их поверить, будто я направляюсь в Баварию. Таким образом, я спустился до Агно, а оттуда добрался до Дауэндорфа.

— Когда вы оказались здесь?

— Два дня назад.

— Каким образом принц заговорил с вами об этом союзе?

— Очень просто: меня представил ему шевалье де Конти. «Господин Фош-Борель», — сказал он принцу. Принц встал и подошел ко мне. Хотите, генерал, я повторю вам его обращение слово в слово?

— Слово в слово.

— «Дорогой господин Фош, — сказал он мне, — я знаю вас по рассказам моих соратников: они все как один десятки раз повторяли, как гостеприимно вы их принимали. Поэтому я пожелал вас видеть, чтобы предложить выполнить одно поручение, которое окажется для вас и почетным и полезным. Я давно понял, что нельзя рассчитывать на иностранцев. Возвращение французского трона нашей семье — это не цель, а предлог; враги остаются врагами, они будут делать все в своих интересах и ничего — в интересах Франции. Нет, именно изнутри следует добиваться реставрации, — продолжал он, сжимая мою руку, — я остановил свой выбор на вас, чтобы передать слова короля генералу Пишегрю. Конвент, приказавший Рейнской и Мозельской армиям соединиться, ставит его в подчинение Гоша. Он придет в ярость; воспользуйтесь моментом, чтобы убедить его перейти на службу монархии, объяснив ему, что Республика не более чем химера».

Пишегрю выслушал все это с олимпийским спокойствием, а в конце тирады улыбнулся. Фош-Борель ждал его ответа и приберег под конец упоминание о Гоше как главнокомандующем; но, как было сказано выше, Пишегрю встретил слова посланца с самой благодушной улыбкой.

— Продолжайте, — сказал он. Фош-Борель продолжал:

— Напрасно я говорил принцу, что недостоин подобной чести; я утверждал, что единственное мое желание — служить ему в меру своих сил, то есть быть его деятельным и ревностным сторонником. Принц покачал головой и сказал: «Господин Фош, либо вы, либо никто». И, дотронувшись до моей груди, продолжал: «У вас здесь есть все, чтобы стать лучшим в мире дипломатом в такого рода делах».

Если бы я не был роялистом, я стал бы сопротивляться и скорее всего придумал бы множество превосходных предлогов для отказа, но я роялист и помышлял лишь о том, чтобы так или иначе послужить делу монархии, и я уступил.

Я уже рассказал вам, генерал, каким образом я прибыл в Виссамбур, как перебрался из Виссамбура в Агно, из Агно — в Дауэндорф; мне оставалось лишь добраться из Дауэндорфа до вашей ставки в Ауэнхайме, но сегодня утром был замечен ваш передовой отряд.

«Пишегрю сокращает нам путь, — сказал принц, — это хорошая примета».

Тогда же было решено, что, если вас разобьют, я отправлюсь к вам, ведь вы знаете, какую участь готовит Конвент своим побежденным генералам; если же вы станете победителем, я подожду вас и проникну к вам с помощью выдумки, о которой я уже рассказал.

Вы стали победителем и раскусили эту уловку; теперь я в вашей власти, генерал, и в свою защиту упомяну лишь об одном смягчающем обстоятельстве: о моем глубоком убеждении, что я действую во благо Франции, а также о моем бесконечном желании избежать кровопролития.

Я верю в вашу справедливость и жду вашего приговора.

Фош-Борель встал, поклонился и вновь уселся с таким спокойным видом (по крайней мере, так казалось со стороны), как будто только что провозгласил тост за процветание родины на банкете патриотов.

XXVII. ОТВЕТ ПИШЕГРЮ

— Сударь, — отвечал Пишегрю, употребив старое обращение, упраздненное во Франции год назад, — если бы вы были шпионом, я приказал бы вас расстрелять; если бы вы были обычным вербовщиком, что ставит на карту собственную жизнь ради богатства, я предал бы вас Революционному трибуналу и он казнил бы вас на гильотине. Вы доверенное лицо; ваше мнение, по-моему, зависит скорее от личных симпатий, нежели от принципов; я отвечу вам спокойно и серьезно, а вы передадите мой ответ принцу.

Я вышел из народа, но мое происхождение нисколько не влияет на мои взгляды; они обусловлены не сословием, к которому я принадлежу по рождению, а проведенными мной историческими исследованиями.

Нации — это гигантские организмы, подверженные людским болезням; порой они страдают от истощения, и тогда следует лечить их средствами, поднимающими тонус; порой — от полнокровия, и тогда следует делать им кровопускание. Вы говорите, что Республика — это химера, и я с вами согласен, по крайней мере, в данный момент; но здесь вы заблуждаетесь, сударь. Мы живем не в эпоху Республики, мы живем в эпоху Революции. В течение ста пятидесяти лет нас разоряли короли, в течение трехсот лет нас угнетали вельможи, в течение девяти веков священники держали нас в рабстве, но настал миг, когда ноша оказалась непосильной для спины, что должна была ее нести, и восемьдесят девятый год заявил о правах человека, сравнял духовенство с другими подданными королевства и упразднил какие бы то ни было привилегии.

Оставался король; на его права еще никто не посягал.

Его спросили:

«Признаете ли вы Францию в том виде, какой она стала после наших преобразований, с ее тремя группами населения — третьим сословием, духовенством и дворянством, уравновешивающими друг друга; признаете ли вы конституцию, которая оставляет вам привилегии, предоставляет цивильный лист и налагает на вас обязанности? Обдумайте это здраво. Если вы отказываетесь — скажите „нет“ и уходите. Если вы согласны, скажите „да“ и поклянитесь».