Волшебница Вихря (СИ) - Мишарина Галина - Страница 63

Первые несколько дней дались мне трудно. Я почти не ела, тревожно спала и то и дело смотрела на океан: а вдруг корабль? Потом пришлось выйти на охоту, и, слава богу, я смогла поймать нескольких крабов, которых зажарила на маленьком костре.

На островке росли кусты с неведомыми ягодами, но я так и не решилась пробовать их. Из всех растений мне был знаком только дуб и трава, но на дереве не было желудей, а есть жёсткие стебли было бесполезно. Так и пришлось рыбачить да охотиться, надеясь, что этого хватит для поддержания сил.

Через две недели мутного существования я, наконец, придумала, как поступить. Влас говорил, что близость укрепляет духовную связь, а это означало, что мне можно было попробовать прийти в сон мужа. Конечно, я никогда прежде так не делала, и глупо было надеяться на быстрый успех. Не зная, с чего начать, я просто думала о супруге постоянно, и перед сном представляла его, наш дом, наши прежние разговоры и мечты. И справилась. Правда, только спустя месяц упрямых изнуряющих попыток.

Мне привиделся не берег моря, а незнакомая горная долина, где средь путаницы ручьёв прятался маленький каменный дом. Я долго спускалась по небесным ступеням, а потом долго шла сквозь густые травы, и добралась до жилища только к ночи. Незнакомые синие звёзды холодом укрыли низкую кровлю, ветер играл погремушками колокольчиков. Я поднялась на крыльцо, тронула дверь, и вошла в единственную комнату, посреди которой стояла большая кровать. И на ней, под толстым одеялом, словно укрытый белыми снегами, спал Влас.

Не передать словами, как обрадовалось моё сердце при виде любимого! Словно прилила к нему вся горячая кровь, а потому конечности мигом стали холодны и невесомы. У Власа было всё то же загорелое лицо, серебристо-чёрные пряди и густые тёмные ресницы. Он крепко спал в своём сне, и я должна была во что бы то ни стало разбудить его. Это был единственный шанс напомнить о себе, узнать, как у него дела, и попробовать что-то вместе решить.

Однако было не так просто добраться до человека, когда он погружён в сновидение. Наверное, у каждого имелась эта защита — почти прозрачное, плотное поле, в которое я раз за разом упиралась. Хорошо, что спустя время до меня дошло, что нельзя брать с собой лишнего. Так я избавилась сначала от меча, потом от одежды, потом убрала из волос заколку, сняла с шеи даже амулет, подаренный любимым, и постаралась опустошить мысли и сердце.

Удивительно, но это помогло. Стеклянная стена пала, и я, трепеща, приблизилась к светлому ложу. Мне хотелось заговорить, но всё тот же внутренний голос подсказал, что так я сделаю только хуже. Оставалось только одно, самое верное решение. Я легла рядом, голым телом прижимаясь к тёплой мужской спине. Обхватила его руками, ногами, прижалась грудью, губами коснулась затылка. Мне хотелось целовать его бесконечно долго, обнимать так крепко, чтобы наши дыхания стали одним. Я погладила его живот, коснулась бёдер и боков, потом провела пальцами вдоль позвоночника… Влас выдохнул и пошевелился.

— Пожалуйста, проснись! — прошептала я ему в ухо. — Хотя бы на несколько минут останься здесь, со мной! Ты сильный, ты сможешь…

Мужчина открыл глаза и резко повернулся ко мне. Взгляды наши встретились, и я улыбнулась ему, чувствуя, как дрожат в горле слёзы. Но плакать было нельзя, не время было поддаваться печали. Влас недоумённо нахмурился, но, когда я коснулась его щеки, не отпрянул.

— Кто ты? — спросил он, будто не видел моего лица.

К такому я тоже была готова.

— Та, что любит тебя всем сердцем. Твоя жена, которую ты забыл!

— Разве я могу помнить ту, которой не было? — пробормотал он, и я трудно сглотнула.

— Я потеряна, Влас, и не могу рассказать тебе, где томлюсь, ибо не ведаю этого. Но ты вспомнишь меня обязательно. Может, спустя долгое время, или после пробуждения, или через десять лет. Я буду ждать. Обещаю, я дождусь. Я не предам своей клятвы, и буду принадлежать тебе, даже если нам не суждено больше увидеться в этой жизни…

Я склонилась и поцеловала его мягко, но настойчиво, и он спустя несколько мгновений приоткрыл губы. Я не вынуждала его принять эту ласку, Влас захотел сам. Руки его обхватили мою талию, сжались… Он прошёлся пальцами по всему моему телу, изучая сосредоточенно, внимательно, нежно… И вдруг перекатился, прижимая меня к постели, и подарил знакомый, жадный поцелуй, хотя и не такой ласковый, как прежде. Он не вспомнил меня сердцем, но его тело меня помнило. Я развела ноги, выгнулась, умоляя его поспешить, и Влас медленно вошёл, напряжённо вглядываясь в моё лицо.

— Ты моя?

— Я твоя и всегда буду принадлежать тебе, — отозвалась я, задыхаясь. — Ты знал меня. Знаешь меня. Узнаешь…

Он двинул бёдрами, оказываясь глубже, и я закусила губы. Пусть это всего лишь сон, он был так прочен и ярок, что не хотелось просыпаться вовсе.

— Можно я останусь с тобой? — прошептала я.

— Можно, — разрешил Влас, и пальцы наши переплелись.

Так неспешно, и так долго, и так ощутимо прекрасно. Моя любовь была по-прежнему сильна, и я была сильной ради неё. Я целовала лицо любимого, ласкала его волосы, смотрела в его глаза — такие знакомые, полные моря и звёзд. Я была сверху и упиралась ладонями в его грудь, или он был позади, крепко сжимая мою талию… А потом мы стояли лицом к лицу, целуясь в дрожащем полумраке и постепенно исчезая…

Я проснулась в древесной норе и поднялась, глядя на горизонт: пусто, но это уже не так печалило. Получилось. Я смогла! Был ли в этом какой-то смысл? Наверняка. Мысли били по вискам, и в сердце было сухо. Смогу ли я вернуться к любимому следующей ночью? Я смогла. Ещё несколько раз, несколько глубоких и длинных снов о сладости прежнего обладания. Я всё твердила мужу, что жду на крошечном острове средь холодных вод. Я ловила его в оковы страсти, которые создавала из туманов. Нет бы взять камень или металл — те не давались мне, рассыпались, плавились и превращали надежды в капли холодного дождя. Так приходишь к человеку в сон, как хоть и сладкая, но незнакомая грёза, и пытаешься вернуть его себе, не думая о том, что, возможно, он уже давно тебе принадлежать не хочет. Ты слишком жаден в такие мгновения, слишком много думаешь о собственных желаниях, и в то же время, глядя в его глаза, видишь похожие жажды, а потому пробуешь снова и снова. Пробиваешь стены, пытаешься подобраться ближе к сердцу, и всякий раз, когда тебе кажется, что это удалось, ты падаешь, разбиваешься, собираешь себя заново, и снова идёшь в эту маленькую комнату, во мрак, к светлой постели, к теплу, которого тебе так не хватает.

Я знала, что чем дольше остаюсь на острове, тем меньше у меня шансов когда-нибудь снова увидеть мужа. Я сходила с ума. Спустя время у меня не осталось сил прорываться в его сны. Я и своих не помнила — ни единого. Просто ложилась спать и знала, что укроюсь пустотой. Как человеку, долгие месяцы не видящему себе подобных, и разговаривающему только с собой, верить в счастливые сказки? Во всех тех историях, что рассказывали нам с Эликом родители, герои непременно получали желаемое, преодолевая множество трудностей и сражаясь со злом. Я же просто пыталась выжить, не делала что-то особенное, выдающееся. Просто жила, просто ждала, и мне казалось, что такое выживание тоже имеет смысл, ведь, если Влас всё-таки вспомнил меня, я дышала ради него, себя же всё больше ненавидела. Мне казалось ещё, что в противоборстве с ведьмой я сделала недостаточно и могла стараться лучше, стремиться выше, могла атаковать её подобно небесному дракону! Но — стояла на земле, на коленях, или вовсе уткнувшись носом.

Я забыла, как должна звучать настоящая жизнь. Иногда вскакивала средь ночи и прикладывала ладонь к груди, надеясь, что почувствую трепет сердца. Но не ощущала его, как будто не было во мне прежних ритмов, словно утихли энергии. А вдруг я умерла? Вдруг ведьма убила меня ещё в Ненастье? Вдруг не было ни этих снов, ни моего тела, кажущегося прочным? И этого острова тоже не было, а я лишь выдумала его как последнее пристанище для души?..