Ашборнский пастор - Дюма Александр - Страница 114

Оказалось, что израсходовала я чуть больше двух фунтов стерлингов, а осталось их у меня еще почти три, за вычетом нескольких пенсов.

Нездоровье моего несчастного ребенка означало неизбежность новых расходов.

Мне надо было договориться с каким-нибудь фермером о том, чтобы он позволил нам, Бетси и мне, устроиться в хлеву.

Я зашла к четырем или к пяти хозяевам, но стоило мне объяснить им суть моей просьбы, как все, покачав головой, отказывали мне.

Большинство из них отвечали, что обычно это колдуны изгоняют бесов из человеческих тел и заставляют их вселиться в тела животных и что, если моя дочь одержима, ей именно у колдунов следует искать спасения.

Наконец, одного бедного крестьянина, владевшего всего лишь двумя коровами, тронули наши мольбы; но, поскольку, по его мнению, коровы рисковали заразиться от моей дочери и умереть вместо нее, он запросил с меня за услугу тридцать шиллингов в месяц.

Это составляло почти половину наших денежных запасов.

Однако, поскольку другие не хотели приютить нас ни за какую цену, пришлось согласиться с требованиями этого крестьянина.

Один из уголков хлева подмели, постлали там солому; на нее я положила матрас, простыни и одеяла.

Эта постель предназначалась для моей дочери.

Я же должна была дежурить возле нее, а спать на стуле: в тесном хлеву не хватало места для двух подстилок.

При этом я оговорила себе право готовить пищу и лекарства в доме нашего хозяина.

Элизабет снова обрела достаточно сил для того, чтобы спуститься по лестнице, но четверть мили от пасторского дома до дома крестьянина она не была в состоянии преодолеть даже верхом на осле или на лошади, так что пришлось нести ее лежащей на матрасе.

Двое мужчин, запросившие полтора шиллинга за эту работу, несли Бетси на носилках.

Увы! Так печально, когда несут умирающую; но она, Бетси, нашла способ превратить это в своего рода праздник.

Она попросила меня принести ей полевых васильков и ромашек, собранных на кладбище.

И, чтобы порадовать ее, я набрала целую охапку этих цветов.

Из ромашек Бетси сплела белый венок, а вокруг себя рассыпала голубые васильки.

И вот, увидев, как ее несут, лежащую на цветах и увенчанную цветами, злые дети пастора взяли у отца две восковые свечи и с ними стали сопровождать носилки, распевая «De Profundis».[537]

Бетси сложила руки и после каждой пропетой строфы произносила: «Аминь».

О, я готова была проклясть этих мерзких детей, высмеивающих даже смерть и издевающихся над страданиями матери.

Но меня обезоруживала ангельская кротость моей девочки; гнев мой растворялся в слезах, и, вместо того чтобы проклинать, я отвечала в том же духе, что и Бетси:

– Requiem ceternam[538] dona eis, Domine; et lux perpetua luceat eis.[539]

Однако при виде этих носилок, покрытых матрасами, матрасов, усеянных цветами, и утопающей в этих цветах юной девушки, за которой шла ее рыдающая мать, вся деревня всколыхнулась, вышла на улицу и, вместо того чтобы сторониться умирающей, подходила к ней и сопровождала ее.

И тогда то, что со стороны двух маленьких язычников было пародией, стало молитвой; все сострадательные люди деревни составили наш кортеж, и слышался уже не только насмешливый голос двух близнецов, в насмешку вопивших «Beati mortui qui in Domino moriuntur[540]», но и благочестивый голос почти всего населения Уэстона, повторявшего святую литанию.

Кортеж покинул нас только у ворот фермерского дома.

В течение всего пути теплый луч летнего солнца, пробившийся между облаками, освещал лицо безгрешного ребенка.

Десять минут спустя мы уже устроились в хлеву и Бетси вдыхала его теплый воздух.

В первые дни мне казалось, что моя дорогая больная и в самом деле идет на поправку, и только роковая капля крови, с каждым днем все более бесцветная, отнимала у меня надежду, тогда как я в своем безумии продолжала цепляться за нее.

Тем временем, хотя Бетси мало пила, хотя она с трудом ела, моя бедная девочка быстро истощала наши денежные средства.

Вскоре у меня осталась только одна гинея, присланная мне Бетси из Милфорда – та, в которую оценили вышивки, сделанные ею сначала для себя, а затем проданные ради того, чтобы послать мне деньги.

Я решила разменять эту последнюю гинею только в самом крайнем случае.

Так что я надеялась купить в долг три вещи, которых мне недоставало. Для себя – хлеба; ем я очень мало: мое питание состояло из полуфунта хлеба в день, и буханки, купленной за два с половиной пенса, мне хватало на два дня.

Я пошла к булочнику; увидев меня, он приготовил хлеб, который я обычно покупала.

В ту минуту, когда надо было платить, я притворилась, что забыла деньги дома.

Такое произошло впервые более чем за десять лет, в течение которых я была постоянной покупательницей у этого человека.

Однако, наблюдая, как я безуспешно шарю в своих карманах, он произнес:

– М-да, я прекрасно знал, что этим кончится; если меня что удивляет, так это то, что вы не забыли ваши деньги на несколько дней раньше.

Поскольку хлеб предназначался мне, а остаток ранее купленного я съела накануне вечером, я могла и потерпеть.

– Хорошо, – сказала я булочнику, – дома у меня есть еще хлеб, а за этой буханкой я зайду завтра и принесу вам за нее деньги.

Ему стало неловко.

– Ну что вы, погодите, погодите! – остановил он меня. – Такого еще не бывало, чтобы постоянный покупатель, впервые забывший кошелек, вышел отсюда с пустыми руками… Однако, вы ведь понимаете, не правда ли, что один раз – это не правило?

Я вышла из булочной с фунтом хлеба в руке, но в глазах моих стояли слезы.

Что мне еще нужно было купить, кроме хлеба, так это меда и лишайника у бакалейщика, чтобы приготовить из них вяжущее питье для Бетси, а затем кусок мяса среднего качества, чтобы сделать ей из него желе.

С тех пор как заболел мой ребенок, я покупала провизию у бакалейщика и ни разу не попросила его отпустить мне что-либо в долг.

Точно так же обстояло дело и с мясником.

Хотя не обошлось без тех же трудностей, какие я встретила у булочника, бакалейщик дал мне в долг меда и лишайника.

Но мясник вырвал у меня из рук мясо.

Я была оскорблена.

– Я попросила у вас в долг только потому, что не хочу разменивать вот это, – воскликнула я, вынимая из кармана последнюю золотую монету.

Какое же подлое влияние оказывает на людей презренный металл! Как только мясник заметил ускользавшую от него гинею, он тут же изменил тон:

– А, если так, то это другое дело… Когда послезавтра вы придете закупать провизию, вы заплатите за все вместе.

Но я не хотела быть чем-либо обязанной такому человеку; я бросила на прилавок золотую монету и потребовала, чтобы он ее разменял.

Через день я постаралась ничего не покупать ни у булочника, ни у бакалейщика. Таким образом, когда мои деньги будут исчерпаны, у меня останется право взять на два дня в кредит у самого милосердного из трех поставщиков.

Что касается булочника, то по его поводу у меня беспокойства не было: я могла съесть остатки того мяса, из которого готовилось желе для моей девочки. К тому же, по мере того как кровь из ранки становилась изо дня в день бледнее, Бетси ела все меньше и меньше.

Не приходилось сомневаться, что вскоре она будет только пить.

Мне же можно будет допивать остатки ее настоек и молока.

Я слышала, что можно долго прожить без еды, лишь на одной воде.

Так прошел месяц.

Тридцать шиллингов, затребованных крестьянином за сдачу в наем его хлева, у меня были отложены.

Истратив последний из них, я, чтобы платить ему, должна была понемногу брать из нашей гинеи.

Сначала я попыталась получить у нашего хозяина какой-то кредит.