Анж Питу - Дюма Александр - Страница 28

– Нет ничего более священного, чем священный долг, – промолвил Питу.

– Тогда вперед в коллеж Людовика Великого, где учится Себастьен Жильбер, – сказал Бийо.

– Вперед, – согласился Питу со вздохом, ибо ему не хотелось подниматься с мягкой травы.

За прошедший день на долю Питу выпало столько приключений, что он с трудом мог успокоиться, однако в конце концов сон, верный друг людей с чистой совестью и усталым телом, начал предъявлять на добродетельного и обессилевшего бойца свои права.

Бийо уже поднялся, а Питу собирался последовать его примеру, когда пробило полдвенадцатого.

– Однако, – сказал Бийо, – сдается мне, что в полдвенадцатого ночи коллеж Людовика Великого закрыт.

– О, разумеется, – сказал Питу.

– К тому же ночью можно налететь на какой-нибудь вражеский патруль; сдается мне, что солдаты разожгли костры возле Дворца Правосудия; меня могут схватить или убить, а мой долг в том, чтобы меня не схватили и не убили, – тут ты, Питу, совершенно прав.

В третий раз за день Питу слышал эти столь лестные для человеческой гордыни слова: «Ты прав».

Он счел, что ему ничего не остается, кроме как повторить то, что сказал Бийо.

– И вы правы, – произнес он, укладываясь на траву. – Ваш долг в том, чтобы вас не убили, дорогой господин Бийо.

Конец этой фразы застрял в горле Питу. Vox faucibus hoesit13, – сказал бы он, если бы бодрствовал, но он уже спал.

Бийо этого не заметил.

– Вот что я тебе скажу, – обратился он к своему спутнику.

Питу в ответ тихонько похрапывал.

– Вот что я тебе скажу: как бы я ни был осторожен, меня могут убить, меня могут зарезать или застрелить; если это случится, ты должен знать, что передать от меня доктору Жильберу; но держи язык за зубами, Питу.

Поскольку Питу ничего не слышал, он, естественно, промолчал.

– Если меня смертельно ранят и я не смогу исполнить свой долг, ты пойдешь к доктору Жильберу вместо меня и скажешь ему… Ты меня слышишь, Питу? – спросил фермер, наклоняясь к юноше. – Ты скажешь ему… Да он дрыхнет, несчастный.

При виде крепко спящего Питу все возбуждение Бийо сразу улеглось.

– Раз так, посплю и я, – сказал он и не без удовольствия растянулся рядом со своим спутником.

Как ни привычна ему была усталость, дневная скачка и вечерние сражения оказали свое снотворное действие и на него тоже. А через три часа после того, как оба наши герои уснули или, скорее, забылись, взошло солнце.

Раскрыв глаза, Бийо и Питу увидели, что, хотя Париж вовсе не утратил того сурового облика, какой имел накануне, кругом было множество простолюдинов, но ни одного солдата.

За ночь парижане вооружились наспех изготовленными пиками, ружьями, с которыми большинство не умело обращаться, и роскошными старинными мушкетами, новоявленные владельцы которых с восхищением взирали на украшения из золота, слоновой кости и перламутра, не умея взять в толк, как устроены эти чудные штуки и что с ними делать.

Вскоре после отступления солдат народ опустошил Королевскую кладовую, а также завладел двумя небольшими пушками, которые толпа как раз катила к Ратуше.

На колокольне Собора Парижской Богоматери, в Ратуше, во всех приходских церквях били в набат. Неведомо откуда, как из-под земли, выплескивались на улицы легионы бледных, изможденных, полураздетых мужчин и женщин, которые еще вчера кричали: «Хлеба!», а сегодня стали кричать: «К оружию!»

Ничего не могло быть мрачнее, чем эти скопища призраков, которые вот уже целый месяц, если не больше, прибывали из провинции, бесшумно проникали в город и обосновывались в Париже, жители которого и сами были голодны, словно вампиры из арабских сказок.

В этот день Франция, приславшая в Париж голодающих из всех провинций, требовала у своего короля: «Дай нам свободу!», а у своего Бога: «Дай нам поесть!»

Бийо, проснувшийся первым, разбудил Питу, и оба направили свои стопы к коллежу Людовика Великого, с трепетом оглядываясь по сторонам и сострадая той душераздирающей нищете, что предстала их глазам.

Подходя к тому району Парижа, который мы зовем сегодня Латинским кварталом, поднимаясь по улице Лагарпа, наконец, вступая на улицу Сен-Жак, являвшуюся целью их похода, они видели, что кругом, как во времена Фронды, вырастают баррикады. Женщины и дети таскали на верхние этажи домов огромные фолианты, тяжелую утварь, драгоценные мраморные статуэтки, дабы сбросить все это на головы иностранных солдат, если они посмеют вторгнуться в этот уголок старого Парижа с его узкими извилистыми улочками.

Время от времени Бийо замечал одного-двух французских гвардейцев, окруженных народом; они давали горожанам команды и с изумительным проворством учили их стрелять из ружей; уроки происходили на глазах женщин и детей, следивших за происходящим с любопытством и едва ли не с завистью.

Когда Бийо и Питу добрались до коллежа Людовика Великого, выяснилось, что там тоже поднялось восстание: ученики взбунтовались и прогнали учителей. В ту минуту, когда фермер и его спутник подошли к воротам, школяры с угрозами осаждали эти ворота, а испуганный ректор в слезах пытался их урезонить.

Фермер помедлил мгновение, наблюдая за этой междуусобицей, а затем зычным голосом спросил:

– Кто из вас зовется Себастьен Жильбер?

– Я, – отозвался юноша лет пятнадцати, в чьей красоте было что-то женственное; вместе с несколькими товарищами он тащил лестницу, чтобы перелезть через ограду и покинуть коллеж таким способом, раз уж нет возможности открыть ворота.

– Подойдите сюда, дитя мое, – позвал юношу фермер – Что вам угодно, сударь? – спросил Себастьен.

– Неужели вы хотите увести его? – вскричал ректор, устрашенный видом двух вооруженных мужчин, из которых один, обратившийся к юному Жильберу, был весь в крови.

Мальчик же смотрел на этих двоих с удивлением, не узнавая в стоящем за воротами воине своего молочного брата Питу, неимоверно выросшего за время их разлуки.

– Увести его! – воскликнул Бийо. – Увести сына господина Жильбера, потащить его в эту свару, где с ним может приключиться какая-нибудь беда; нет, клянусь честью, я этого не сделаю.

– Видите, Себастьен, – сказал ректор, – видите, бешеный юнец, даже ваши друзья не желают брать вас с собой. Ведь что ни говори, эти господа вам, кажется, друзья. Юные мои ученики, дети мои, господа, – закричал ректор, – послушайтесь меня, послушайтесь, я этого требую; послушайтесь, молю вас.

– Oro obtes torque14, – сказал Питу.

– Сударь, – отвечал юный Жильбер с твердостью, удивительной для ребенка его лет, – удерживайте моих товарищей, если вам угодно, что же до меня, усвойте это раз и навсегда, я хочу выйти отсюда.

И он двинулся к воротам. Учитель схватил его за руку. Но мальчик, тряхнув прекрасными каштановыми кудрями, падавшими на его бледный лоб, воскликнул:

– Сударь, берегитесь. Я, сударь, не чета другим; мой отец арестован, заключен под стражу; мой отец в руках тиранов!

– В руках тиранов! – вскрикнул Бийо. – Что это значит, дитя мое? Говори, не мешкай!

– Да, да! – закричали хором все дети. – Себастьен говорит правду: его отца арестовали, и, раз народ отпирает двери темниц, он хочет сделать так, чтобы и его отца тоже освободили.

– О горе! – простонал фермер, тряся ворота своей ручищей, могучей, как у Геракла, – доктор Жильбер арестован! Дьявольщина! Неужели малышка Катрин была права?

– Да, сударь, – продолжал юный Жильбер, – его арестовали, и поэтому я хочу убежать отсюда, хочу взять ружье и пойти сражаться, чтобы освободить отца!

Сотня яростных голосов подхватила эти слова, повторяя на все лады: «К оружию! К оружию! Дайте нам оружие!»

Услышав эти крики, собравшаяся на улице толпа, которой передался пыл юных героев, ринулась на ворота, дабы помочь им обрести свободу.

Ректор, упав на колени, простирал руки сквозь решетку, моля: «О друзья мои! Друзья мои! Ведь это же дети!»