Актея - Дюма Александр - Страница 16

– Ты и есть та юная коринфянка, которая покинула отечество и отца, чтобы последовать за императором?

Вся жизнь Актеи – ее блаженство и отчаяние, прошедшее и грядущее – уместилась в этих коротких словах. Внезапно на нее нахлынул поток воспоминаний: ее девичьи радости, цветы, что она собирала у источника Пирены; отчаяние старика-отца, когда на следующий день после игр он звал ее и не дозвался; ее прибытие в Рим, где ей открылась страшная тайна, что до этого скрывал от нее царственный возлюбленный. Все это как живое виделось сквозь волшебное прокрывало, приподнятое ледяной рукой неизвестной женщины. Актея вскрикнула, закрыла лицо руками, зарыдала:

– Да, это я! Да, я и есть эта несчастная!..

После того как прозвучал этот вопрос и ответ на него, наступило недолгое молчание. Актея не осмеливалась открыть глаза: она все еще чувствовала на себе тяжелый, властный взгляд этой женщины. Наконец незнакомка отняла ее руку от лица; девушке показалось, что в этом прикосновении, пусть холодном и осторожном, чувствовалось скорее сострадание, чем угроза, и тогда она отважилась поднять набрякшие от слез веки. Незнакомка по-прежнему глядела на нее.

– Послушай, – произнесла она все тем же звучным голосом, но более мягко, – судьба порой загадывает нам удивительные загадки. Случается, она вкладывает в руки ребенка счастье или злополучие целого царства. Быть может, не гнев богов прислал тебя сюда, быть может, тебя избрало их милосердие.

– О! – воскликнула Актея. – Я виновна, но виновна только в том, что люблю! В сердце у меня нет злобы! Мне самой уже не быть счастливой, и все же я хотела бы, чтобы все кругом были счастливы!.. Но я такая одинокая, такая слабая, я ничего не могу. Укажи мне, что я должна сделать, и я это сделаю!..

– Прежде всего скажи мне: знаешь ли ты того, кому доверила свою судьбу?

– Только сегодня утром мне стало известно, что Луций и Нерон – один и тот же человек, что мой возлюбленный – император. Я пленилась красотой, ловкостью, искусным пением – ведь я дочь Греции. Я пошла за победителем игр, но я не знала, что это властитель мира!..

– А теперь, – сказала незнакомка, чей взгляд стал еще более пронзительным, а голос еще более властным, – теперь ты знаешь, что это Нерон. Но знаешь ли ты, что такое Нерон?

– Я привыкла относиться к нему как к богу, – ответила Актея.

– В таком случае, – продолжала незнакомка, усаживаясь на ложе рядом с ней, – я скажу тебе, что он собой представляет, ведь возлюбленная почти ничего не знает о своем возлюбленном, а рабыня – о своем господине.

– И что я сейчас услышу? – прошептала девушка.

– Луций[163] был рожден вдали от трона: он приблизился к нему благодаря брачному союзу и взошел на него в результате преступления.

– Но преступление совершил не он! – воскликнула Актея.

– Однако он обратил его себе на пользу, – холодно ответила незнакомка. – Правда, буря, свалившая дерево, пощадила молодой побег. Но сыну предстояло вскоре последовать за отцом: прах Британика занял место рядом с прахом Клавдия, и на этот раз убийцей был Нерон.

– О! Кто может утверждать такое? – воскликнула Актея. – Кто может предъявить такое страшное обвинение?

– Ты сомневаешься, девушка? – невозмутимо продолжала незнакомка. – Не хочешь ли ты узнать, как все это произошло? Я расскажу тебе. Однажды в покое, соседнем с тем, где находилась свита Агриппины, Нерон играл с мальчиками, среди которых был и Британик. Нерон приказал ему войти в триклиний и спеть возлежащим за трапезой стихи: Нерону хотелось напугать мальчика, хотелось, чтобы придворные осмеяли и ошикали его. Британик выполнил полученный приказ: одевшись в белое, он явился в триклиний и, бледный и печальный, прошел между пирующими. С волнением в голосе, со слезами на глазах он пропел стихи, которые Энний,[164] древний наш поэт, вложил в уста Астианакса:

О мой родитель! О моя родина! О дом Приама, пышный чертог! Храм с дверьми на звонких штырях! Со стенами, сверкающими золотом и слоновой костью! Я видел, как сокрушила вас рука варвара! Я видел, как вы стали добычей пламени!

И внезапно смех умолк, уступив место слезам: сколь ни была разнузданной оргия, она затихла перед этой невинностью и страданием. После этого участь Британика была решена. В одной из римских темниц содержалась знаменитая отравительница, чьи преступления были широко известны. Нерон вызвал к себе Поллиона Юлия[165] и поручил ему надзор за ней, – сам он еще не решался, будучи императором, вступать в переговоры с этой женщиной. На следующий день Поллион Юлий принес ему яд, и воспитатели Британика собственноручно вылили его в кубок мальчика. Но убийцы, то ли из страха, то ли из жалости, не решились на злодеяние: питье не было смертельным. Тогда Нерон, император, – ты только вдумайся! – Нерон, этот бог, как ты его сейчас называла, велел привести отравителей к себе во дворец, в свои покои, где стоит алтарь богов – покровителей домашнего очага, и там, да, там, приказал им готовить яд. Сначала его испытали на козле – он прожил пять часов, и за это время зелье поставили на огонь и уварили, чтобы сделать крепче. Потом его дали кабану – после этого тот не прожил и минуты!.. Тогда Нерон отправился в баню, надушился благовониями, оделся в белое. А затем с улыбкой на устах возлег за стол, рядом с тем, за которым ужинал Британик.

– Но если так, – дрожащим голосом перебила ее Актея, – если Британик действительно был отравлен, почему же раб-отведыватель не испытал на себе действие яда? Говорят, у Британика с детства была падучая болезнь, быть может, у него случился припадок, и…

– Да, да, именно так и утверждает Нерон!.. Именно в этом проявилась его адская предусмотрительность. Да, все напитки, все кушанья, поданные Британику, первым пробовал раб-отведыватель. Но Британику принесли такое горячее питье, что, хотя раб его и попробовал, мальчик пить не смог; тогда в кубок добавили холодной воды, и в этой-то холодной воде содержался яд. О! Этот яд действовал быстро и был приготовлен умело: без единого крика, без единого стона Британик закрыл глаза и упал навзничь. Некоторые сотрапезники необдуманно убежали. Но самые хитрые остались; они побледнели, дрожали, они поняли все. Нерон пел в это время. Он умолк, наклонился над ложем Британика, вгляделся в мальчика и сказал:

– Ничего страшного, сейчас он очнется и снова станет видеть.

И он продолжал петь.

А сам между тем заранее позаботился обо всем необходимом для погребения – на Марсовом поле был сложен костер. И той же ночью туда принесли труп мальчика, весь в лиловых пятнах; но боги, можно подумать, отказались быть сообщниками в братоубийстве: разразился ливень, и он трижды гасил костер! Тогда Нерон приказал обмазать труп смолой и варом, костер зажгли в четвертый раз, и пламя, пожирая труп, взвилось вверх – казалось, на этом огненном столбе возносится в небо разгневанный дух Британика!

– Но Бурр! Но Сенека!..[166] – воскликнула Актея.

– Бурр, Сенека!.. – с горечью повторила незнакомка. – Им нагрузили руки серебром, заткнули рот золотом, и они промолчали!..

– Увы! Увы! – прошептала Актея.

– С этого дня, – продолжала та, кому, по-видимому, все эти страшные тайны были хорошо известны, – с этого дня Нерон стал настоящим сыном Агенобарбов,[167] достойным потомком этого племени людей с медной бородой, железным лицом и свинцовым сердцем. Он развелся с Октавией,[168] которой был обязан троном, сослал ее в Кампанию,[169] где ее стерегли, не спуская глаз, и, всецело предавшись утехам в обществе цирковых возниц, гистрионов и гетер, начал вести такую разгульную и развратную жизнь, что она уже два года приводит в ужас весь Рим. Ибо тот, кого ты любишь, девушка, твой прекрасный олимпиец-победитель, тот, кого мир называет своим императором, а придворные чтут как бога, с наступлением ночи выходит из дворца в одежде раба, в колпаке вольноотпущенника.[170] Он спешит на Мульвиев мост,[171] или в какой-нибудь кабак Субуры, и там, среди распутников и блудниц, среди носильщиков и уличных фигляров, под кимвал жреца Кибелы[172] или под флейту гетеры, божественный Цезарь воспевает свои подвиги на поле брани и на поприще любви. Затем во главе этого сброда, разгоряченного вином и похотью, рыщет по улицам города, оскорбляя женщин, избивая прохожих, грабя дома, так что, когда он возвращается в свой Золотой дворец[173] на лице у него порой видны позорные следы, оставленные грязной палкой какого-нибудь неизвестного мстителя.